На масштабном российско-германском форуме немецкие журналисты дружно недоумевали: почему российские коллеги изображают появление в Германии мигрантов как апокалипсис, как предвестье полного разрушения страны и гибели Европы?
Немцам трудно понять, что на ситуацию в Германии мы перенесли наше отношение к собственным мигрантам — настороженное и неприязненное (это отражает язык — полно презрительных выражений: «понаехали», «нерусские», «чурки»).
На фоне обострения социальных проблем мигранты вызывают раздражение: они «забирают наши места». Чем больше социальное напряжение, тем выше градус агрессии по отношению к мигрантам: они виноваты в наших проблемах. Должен же кто-то быть виноват!
Мигранты тянутся в крупные города, где есть работа. Но мигранты — из сельской местности, из поселков — плохо понимают городскую жизнь. Они еще осваивают современный город, и то, как они это делают, вызывает бытовое раздражение. И они плохо знают русский язык. И еще они иноверцы. В мусульманские праздники они просто пугают москвичей: их слишком много, они представляются сплоченной, монолитной силой.
Миграция рождает страх массового нашествия. А наше общество находится в депрессии. И не только экономической. Демография не радует, огромная страна зримо пустеет. Возникает страх поглощения: мы их не освоим, они «переварят» нас и мы перестанем существовать.
Нечто подобное переживают и другие европейские страны. И кажется, что проблемы у нас одни и те же. Кто и где так уж особенно любит мигрантов? Это ведь чужие.
Но вот что нас отличает.
В Европу устремились выходцы из других стран и континентов. К нам едут те, кто еще недавно были нашими согражданами. А изгнать их требуют те, кто сожалеет о распаде Советского Союза.
Все дело в том, что мы теперь другие! Проблема с мигрантами объясняется тем, какая у нас сейчас страна.
Сто лет назад, в старой России, истеблишмент, или, как сейчас говорят, «элиты», были разнообразнее. В начале ХХ века, по приблизительным подсчетам, на треть славянские, на треть европейские и на треть тюркские.
Советский Союз был многонационален. Официальный лозунг — интернационализм, а ведь это идеология обще-жития. И Великая Отечественная — как ни горестно это звучит — очень объединила. Общие страдания сплачивают. Поэтому поздний СССР был терпимее к инаковости. А Советский Союз времен перестройки — более современным, чем нынешняя Россия.
В результате распада Советского Союза мы сильно потеряли в многообразии. Потери немалые: Украина, Прибалтика — а это же была наша Европа, — Закавказье. Исчез другой мир, притягательный иными возможностями.
В отличие от Советского Союза нынешняя Россия — мононациональная, монокультурная страна. В результате мы менее восприимчивы к внешнему миру. А сейчас в головах и вовсе возобладало враждебное отношение ко всему другому. Поэтому сегодня мигранты встречаются с национализмом, а не с интернационализмом.
Прошлое не умирает, а формирует наши представления о жизни.
Американский историк Ричард Пайпс писал: до середины XVII века «на Руси были оседлые правители и бродячее население». Теперь все наоборот... И Василий Ключевский отмечал, что народ — жидкий элемент русской истории, он растекается по всей громадной равнине. Ответом на свободу миграции того времени стал самодержавно-крепостнический порядок. Власть столетиями гналась за собственным народом, прикрепляя его к службе, к тяглу, то есть к исполнению обязанностей. Народ разбегался, с одной стороны, ослабляя государство, а с другой — расширяя пределы Российской империи. Если использовать современную терминологию, наша страна создавалась миграцией и одновременно борьбой с ней.
В ХХ веке Россия пережила два масштабных миграционных процесса. И оба оцениваются негативно. Во-первых, это политическая эмиграция, которая началась после революции и Гражданской войны и привела к оскудению русской культуры. Во-вторых, массовая миграция из деревни в город. Люди стали жить лучше, комфортнее. Но запомнилось это как «опустошение» (как смерть) деревни.
Характерно, что для оставшихся уехавшие — успешные люди. Они же отправились за «хорошей жизнью». Отсюда зависть и неприязнь. Эмигранты не вызывают сочувствия, это люди, которым не хватает патриотизма, предатели. Иначе говоря, миграция не воспринимается как нечто естественное, нормальное: мы уезжаем, к нам приезжают.
При этом социологические опросы показывают, что настрой «уехать» чрезвычайно распространен. В головах — отъезд («уйти бы от этой жизни», «все бросить»). Как правило, это вовсе не означает желание уехать в прямом смысле; это, скорее, оценка нашей современной жизни. При этом настроении «на отъезд» внутренняя миграция почти нулевая. Причины — состояние экономики, неразвитость инфраструктуры. У нас в основном оседлое население. Нет традиций трудовой миграции, необходимой для развития экономики: разумно, когда люди перебираются туда, где создаются новые рабочие места... Мы живем не в современном мире.
Что означает миграция для современной России? Она нам в плюс или в минус? В Москве особенно заметно, что не удается обойтись без мигрантов, хотя их и стало меньше из-за кризиса. У нас же практически нет безработицы. Значит, для развития экономики понадобятся дополнительные рабочие руки.
При этом остро ощутима ненависть к приезжим. Это свидетельство нашего страха перед чужими. Это защитная реакция. Конкуренты!
Конечно, люди из провинции всегда ведут себя активнее. Им приходится прилагать куда больше усилий, чтобы освоиться и устроиться на новом месте. Но приезжим из других республик приписываются качества, которых у них нет. Приезжие кажутся более ловкими, оборотистыми, пробивными, ушлыми. Поэтому они занимают наши рабочие места... Они по-хозяйски располагаются в нашем городе... Они гуляют с нашими девушками…
Подсознательный страх перед приезжими — результат болезненной неуверенности в себе, в своих силах, в способности справляться с любыми проблемами. Вот что самое прискорбное в этом всплеске яростной ненависти к чужим, приезжим, ненашим — бессилие общества. И ощущение безнадежности: нам против конкурентов не выстоять.
Миграция — дополнительная нагрузка для социальной системы, исторически не выдерживающей перегрузок. Отношение к приезжим способно смягчиться практикой обще-жития. А может быть сознательно ужесточено для разжигания социальной агрессии. Определенным политическим кругам режим внутреннего противостояния только на руку.
Вот еще важное обстоятельство. Качественно меняется сама миграция. Резко сократилась кавказская (грузинская в основном) и украинская миграция. К нам приходит в основном Средняя Азия. И среднеазиатские гости воспринимаются как обидное «понижение». Есть, правда, и другое обстоятельство: сравнение с этими мигрантами как бы в нашу пользу, и это льстит...
Но если говорить всерьез, то нынешние миграционные потоки — это действительно «понижение». Приезжие из Средней Азии несут с собой определенные «восточные» традиции: привычку к несвободе и невнимание к человеку. А вот этого у нас самих предостаточно!
«Восточный поток» вливается в наше общество именно в тот момент, когда нам для движения вперед, для модернизации, для развития позарез нужен, скорее, «внутренний Запад». Нынешняя миграция ограничивает нашу перспективу, ориентирует на Восток в социокультурном отношении. Она странным образом работает скорее на изоляцию России, хотя миграция теоретически и следствие, и проявление открытости общества.
Уместно вспомнить, что предыдущая массовая миграция — из деревни в город — не позволила сформироваться городу современного типа. Произошла не урбанизация в социальном смысле, а деревенизация города, если можно так выразиться. А несовременное общество плохо справляется с перегрузками.
Вот почему многие ждут — или боятся — социального протеста.
Думаю, этого бояться не стоит. В кризисной ситуации люди еще острее ощущают свою беззащитность и зависимость от власти! Когда людям страшно и они не верят в собственные силы, на кого им еще уповать, как не на высшую власть? Вспышки социального протеста в нашем обществе — чаще всего не желание сменить власть и все устроить по-другому, а всего лишь попытка обратить внимание на бедственность своего положения. Просто не видят иного способа прокричать о своем несчастье.