Ему тогда было неполных 19. Годом раньше, в августе 1940-го, Степан Микоян вместе с другом Тимуром Фрунзе (сыном советского полководца) поступили в Качинскую авиационную школу в Крыму. Войну они встретили, будучи курсантами.
— Вы помните тот день, 22 июня 1941 года?
— Ранним утром, часов в пять, вдруг раздался голос старшины: «Подъем! Боевая тревога!» Ничего особенного в этом не было, учебные тревоги проводили регулярно. Так что и на сей раз мы привычно стали быстро одеваться, только сетовали: «Какой дурак придумал тревогу утром в воскресенье объявлять?!» Однако когда построились во дворе, вместо обычного «Отбой, разойдись!» прозвучала команда бежать на поле за окраиной летного городка и там попарно залечь, образуя линию обороны. Побежали, залегли... Часов в восемь утра разбудил звук мотора: на грузовике привезли патроны, а до этого боеприпасов у нас не было! Приехавшие на машине и сообщили нам, что война началась.
Конечно, известие о нападении Германии на СССР взволновало. Но главную тревогу у нас, молодых, вызывало то, что война (безусловно, победная!) может слишком быстро закончиться и мы не успеем повоевать с фашистами!
Дней десять спустя объявили, что «Кача» эвакуируется. 6 июля погрузились в теплушки и отправились под Саратов, в местечко Красный Кут. По случаю начавшейся войны нас доучивали по ускоренной программе, так что уже 3 сентября состоялся выпуск нашего курса, мы получили лейтенантские «кубики» на петлицы.
Ожидаемая неожиданность
— Отец-нарком вспоминал при вас о ситуации, сложившейся в начале войны? Было ли нападение Германии действительно неожиданным?
— Начну с того, что мне самому довелось услышать в 1950-х от двух бывших сотрудников советского посольства в Германии — мидовца И.С.Чернышева и A.M.Короткова, который работал там по линии органов госбезопасности. Они рассказали, что еще за 1,5–2 месяца до начала войны подготовили подробный доклад для московского руководства о массовом перемещении гитлеровских войск к границе СССР. А 19 июня вечером из берлинского посольства было направлено в Москву сообщение о том, что немцы начнут войну рано утром 22 июня.
Отец, Анастас Иванович Микоян, который, будучи в 1941-м заместителем председателя Совнаркома СССР, курировал морской торговый флот, вспоминал, как за пару дней до начала войны ему позвонил начальник Рижского порта: более 20 германских судов, стоявших в порту под погрузкой или разгрузкой, вдруг разом прекратили все работы и готовятся к выходу в море. Такого раньше никогда не случалось. Отец сразу доложил Сталину о звонке, предложив не выпускать немецкие суда из гавани. Но Сталин возразил, что если мы их задержим, это даст повод Гитлеру начать войну, и распорядился не чинить немцам препятствий.
Между тем было очевидно, что срочный уход немецких судов предвещает начало войны в ближайшее время. Имелись и другие факты. Еще в середине июня состоялся массовый отъезд в рейх семей сотрудников германского посольства. 20 или 21 июня пришло агентурное известие, что в посольстве немцы жгут бумаги. А в ночь на 22-е Сталину в присутствии отца и других членов Политбюро доложили о переплывшем пограничную реку Прут немецком фельдфебеле, который сообщил, что нападение произойдет ближайшим утром...
Но Сталин считал, что все это — умело подготовленная немцами дезинформация и требовал «не поддаваться на провокации». Он упорно отказывался подписать директиву о приведении войск приграничных округов в полную боевую готовность. Такое распоряжение было подготовлено наркомом Тимошенко и начальником Генштаба Жуковым, и его поддерживали, как рассказывал отец, многие члены Политбюро. В конце концов Сталин согласился отправить в войска лишь предупреждение о том, что «в течение 22–23 июня возможно внезапное нападение немцев, которое может начаться с провокационных действий». Однако эта директива Москвы, переданная 22 июня в 0.30, оказалась запоздалой.
— В общем, готовились, но в итоге оказались не готовы...
— Нужно учитывать и тот факт, что грядущие боевые действия против нацистов в наших политических и армейских верхах видели исключительно в победно-наступательном варианте. Я помню статьи в газетах, разговоры военных, касающиеся изучения в академиях вопросов стратегической обороны. Единственно правильным считалось мнение, что в случае нападения на нашу страну мы сразу же перенесем войну на территорию противника и будем лихо наступать.
— Своенравный характер Сталина не раз осложнял ситуацию...
— Упомяну лишь об одном эпизоде, о котором слышал от отца. Речь идет о первой попытке нашего наступления на Харьков в 1942 году. Эта войсковая операция редко упоминалась в советские годы. Между тем катастрофические последствия ее сильно повлияли на дальнейший ход войны.
Предложенную маршалом Тимошенко харьковскую операцию одобрил Сталин. И.Х.Баграмян, бывший в то время начальником оперативного отдела штаба фронта, вспоминал позднее: в начале наступления он, проанализировав оперативные данные, увидел, что возникает угроза удара германской танковой группировки во фланг нашим атакующим войскам. Баграмян сразу доложил об этом Тимошенко, но тот не рискнул обращаться к Сталину с просьбой об отмене наступления. Тогда Иван Христофорович попросил помочь Н.С.Хрущева, который был членом Военного совета фронта. Свидетелем дальнейших событий стал мой отец. Вместе с еще несколькими членами Политбюро он приехал к Сталину на «ближнюю дачу». Сидели в большой столовой, на другом конце комнаты находился столик с телефонами. Вдруг зазвонил телефон правительственной связи «ВЧ». Трубку поднял Маленков. Сталин его спрашивает: «Кто звонит?» — «Хрущев». — «Спроси, что он хочет». Маленков выслушал Хрущева и сказал: «Он говорит, что надо прекратить наступление на Харьков, поскольку есть угроза окружения наших частей». А Сталин в ответ: «Положи трубку — много он понимает! Приказы не обсуждают, а выполняют!» Рассказывая об этом, отец не скрывал досады: «Даже не захотел к телефону подойти! Человек звонил с фронта, где идет бой и гибнут люди, а ему трудно было сделать десяток шагов!» В результате такого сталинского «снобизма» войска Красной армии под Харьковом попали в окружение и понесли огромные потери, немцам открылась дорога к Сталинграду...
Ошибка героя
— Вернемся к вашей «личной» войне. Вот новоиспеченный лейтенант Степан Микоян расстается с летной школой, а дальше?
— Получил назначение в один из полков ПВО столицы — 11-й истребительный. Это было авиационное подразделение, которое «опекал» сам Василий Сталин. Если в школе я освоил И-16, то здесь предстояло воевать на более современном истребителе — Як-1. Пришлось переучиваться.
С наступлением зимы самолеты перекрасили в белый цвет — ради маскировки. Но истребитель, который достался мне, сохранил свою заводскую зеленую окраску: его только недавно передали в полк и в белое «переодеть» не успели. Это и сыграло впоследствии роковую роль.
Наши «Яки» стояли на Центральном аэродроме — в районе Ходынки. Оттуда мы отправлялись на задания: патрулировали воздушное пространство к западу от столицы, выходили на перехват шедших в сторону Москвы немецких самолетов, летали на прикрытие конницы Доватора, действовавшей в тылу у гитлеровцев...
Это случилось 16 января, во время моего очередного, 13-го по счету (вот и не верь в приметы!) вылета на боевое задание. Нашу пару — командира звена Лапочкина и меня — подняли по тревоге в воздух: на подходе к Истре обнаружен Ю-88, вероятно, разведчик.
Однако, когда мы прибыли в район Истры, немецкого самолета там уже не было. Лапочкин знаками показал, чтобы я вышел вперед и при дальнейшем патрулировании района взял на себя роль ведущего. Через некоторое время я заметил впереди три истребителя, идущие нам навстречу. Когда они оказались слева над нами, сделал боевой разворот и вышел метров на 700 сзади них. Тут стало понятно, что это свои — выкрашенные в белый цвет «Яки» с красными звездами на крыльях, поэтому я стал из атакующей позиции отворачивать вправо, демонстрируя мирные намерения. И вдруг вижу: левый ведомый из этого звена энергично разворачивается и заходит мне в хвост. Вслед за тем замелькали огоньки трассирующих пуль. Они угодили в обшивку левого крыла у самого фюзеляжа, где находится бензобак, и оттуда стало вырываться пламя. Я решил срочно идти на вынужденную посадку.
— Может, правильнее было прыгнуть с парашютом?
— Я ведь до этого ни разу не прыгал...
— А в летной школе разве не обучали этому?
— Не успели. У нас первые учебные прыжки были по программе запланированы как раз на 23 июня. А тут война... В итоге парашютную практику мы так и не получили. Поэтому мне куда надежнее казалось сесть на «брюхо» где-нибудь на снежном поле. А пламя разгоралось, оно было уже и в кабине. Левой рукой я защищал от огня лицо, правая была на ручке управления — вот, на пальцах, на запястье до сих пор остались следы от ожогов... Кое-как приземлился. В полубессознательном состоянии выбрался из самолета, отполз на несколько метров. Правое колено сильно болело (оказалось потом — сломал ногу), вдобавок было обожжено лицо, руки, левое колено... Подошли на лыжах трое мальчишек, сделали подобие волокуши и потащили меня к проходящей неподалеку дороге. А там уже переложили на розвальни и отвезли в ближайший полевой госпиталь. Сутки я в нем пробыл, а потом за мной пришла санитарная машина из Москвы, на ней приехал отцовский секретарь Барабанов и отвез меня в кремлевскую больницу. Месяца два в итоге провел на больничной койке, а потом еще долго долечивался амбулаторно...
— Как могло случиться, что вас подбил свой же истребитель?
— Позднее я узнал, что атаковал меня летчик 562-го полка младший лейтенант Михаил Родионов. Вероятно, его сбило с толку, что у меня самолет зеленого цвета, а не белый. Спустя несколько месяцев Родионов погиб: 3 июня 1942 года во время очередного боя он таранил «Юнкерс». Посмертно ему присвоили звание Героя.
Закончив лечение, я в конце июня 1942 года был назначен в 434-й истребительный авиаполк, который через некоторое время перебросили под Сталинград. Там участвовали в сражениях с самолетами люфтваффе, защищая от атак с воздуха советскую пехоту и танки. Тогда, в сентябре 1942-го, была предпринята неудачная попытка наступления с северного направления, чтобы отсечь и разгромить немцев, осадивших Сталинград.
В ходе тяжелых боев 434-й полк за три недели сбил 82 неприятельских самолета, но и сам понес ощутимые потери: 25 самолетов и 16 летчиков. В октябре нас вернули в Подмосковье на переформирование, а месяцем позже полк переименовали в 32-й гвардейский истребительный. Зимой 1943 года нас отправили на Северо-Западный фронт в район Осташкова. Мы принимали участие в наступательной Демянской операции, а вскоре после ее завершения я получил новое назначение: старшим летчиком в 12-й гвардейский истребительный полк, входящий в ПВО Москвы. В этой авиационной части и служил вплоть до окончания войны.
Братья-однополчане
— Вместе с вами воевали в небе и два ваших младших брата?
— Мы с ними были однополчанами, а с Володей — еще и однокашниками. В августе 1941-го он приехал в Красный Кут, где базировалась тогда «Кача». Когда началась война, Володе только исполнилось 17 лет. И хотя он успел закончить лишь 9-й класс, однако смог добиться, чтобы его направили в нашу летную школу. В итоге мы с ним около месяца пробыли там, под Саратовом, вместе — он начинал учиться, а я заканчивал.
Потом мы и на фронте оказались рядом. Володю после прохождения ускоренного курса летной школы направили в тот же 434-й истребительный авиаполк, где служил и я. Мы вместе воевали под Сталинградом, будучи самыми молодыми летчиками полка. Летали на «Яках», вооруженных 20-мм пушкой и двумя крупнокалиберными пулеметами. Надежность их оставляла желать лучшего: часто случались отказы.
С утра 18 сентября, когда началось наступление наших войск на станцию Котлубань, западнее Сталинграда, полк вылетел к линии фронта. Я атаковал «раму» — немецкий разведчик «Фокке-Вульф-189», однако сбить никак не мог: в самый неподходящий момент отказали оба пулемета, и в итоге его добила другая группа наших истребителей. Вслед за тем началась охота за тяжелыми «Хенкель-111», которые шли на бомбардировку позиций советских войск. И опять мои пулеметы упорно отказывались работать, оставалось пытаться поразить вражеские самолеты лишь выстрелами из пушки, хотя вероятность попадания при этом была невелика. В итоге за время боя нашей группой было сбито 8 бомбардировщиков.
В действиях против немецкой авиации должен был принимать участие и Володя. Однако накануне его самолет вышел из строя. Когда я вернулся из второго за день боевого вылета, командир нашего полка майор Клещёв предложил мне отдохнуть, а самолет отдать «безлошадному» брату. Я предупредил техников, что пулеметы не работают, они занялись ими и вроде бы починили. Группа, в состав которой был включен мой брат, полетела к линии фронта. Через некоторое время, когда «Яки» вернулись с задания, оказалось, что самолета Володи — моего самолета — среди них нет. Как рассказали другие летчики, наша восьмерка атаковала бомбардировщики противника, а вверху появились «мессеры». Один из них и сбил Володю.
Вот так мой 18-летний брат погиб на моем истребителе! Место его падения оказалось за линией фронта. Позднее, после разгрома немцев под Сталинградом, по приказу маршала Жукова самолет Володи искали, но безуспешно. В память о погибшем брате на самолетах нашей 1-й эскадрильи сделали надпись «За Володю!»
— А что же другой ваш брат, Алексей?
— Осенью 1943 года, когда я служил в 12-м гвардейском авиаполку ПВО Москвы, к нам в часть был направлен Алексей, только что закончивший летное училище (он ушел туда из 10-го класса школы).
В настоящих боях брату не довелось участвовать, и все-таки он попал в передрягу. В конце 1944-го при посадке у его самолета лопнуло крепление в одной из стоек шасси, и истребитель скапотировал — перевернулся. Во время аварии Алексей повредил позвоночник и лицо при ударе о прицел. Пришлось долго лечиться, но, выйдя из больницы, он продолжил летать.
* * *
«Краткое изложение личного боевого подвига. Капитан Микоян, находясь на фронте Отечественной войны декабрь 1941 г. — январь и сентябрь 1942 г., произвел 14 боевых вылетов... Участвуя в трех воздушных боях, имеет сбитыми в группе 6 самолетов противника, из них: 4 бомбардировщика и 2 истребителя. …За проявленную отвагу, бесстрашие в боях с фашизмом и личную храбрость капитан Микоян достоин награждения орденом Красного Знамени. Начальник Инспекции ВВС КА полковник В.Сталин. 11 ноября 1942 г.».
Степан Микоян закончил войну в должности командира звена истребительного полка, будучи кавалером двух орденов. Впоследствии он поступил в Военно-воздушную инженерную академию, работал в Научно-испытательном институте ВВС. На протяжении почти четверти века «обкатывал» новые боевые машины ОКБ Микояна, Сухого и Яковлева, получил звание «заслуженный летчик-испытатель СССР», а в 1975 году — Звезду Героя Советского Союза. Со временем Степан Анастасович занял должность заместителя главного конструктора московского НПО «Молния» по летным испытаниям. В единственном полете советского космического челнока «Буран» С.А.Микоян отвечал за управление кораблем на участке снижения и посадки.