— Борис Михайлович, над вашим кабинетом дети написали: «Папочке хочется рвать и метать!» Понимаю, что это шутка, но все же… Вы строгий? Вас боятся? Даже прозвище Бормидав звучит несколько угрожающе!
— Сейчас меня так почти не называют. Да, меня боятся люди, которые меня не знают. В такого рода учреждении, как школа, должен быть «милиционер». Один. Больше не надо. В этой роли я и выступаю. Моя строгость не в том, что я чем-то угрожаю или дубиной размахиваю, а в том, что я всегда говорю прямым текстом. Это мало кто может. И иногда после беседы со мной ребенок выходит в коридор со словами: «Почему со мной раньше так не поговорили?» Понимаете, дети думают, что, кроме них, никто не знает, что они натворили. И еще я стараюсь все доводить до конца. Если я что-то сказал, то обычно это делаю. Конкретный пример: девочка, 11-й класс, имеет «два» по химии и надеется, что все рассосется. А это означает, что ее не допустят до ЕГЭ. Она не получит аттестат, ей выдадут справку, что прослушала курс средней школы. Я не угрожаю, не ору, просто объясняю ситуацию: мы же государственная школа, и все требования для нас едины. И девочка сама нашла учителя химии, договорилась, что будет сдавать «хвосты». В этом я строг.
— Взрываетесь иногда?
— Конечно, бывает, я живой человек. Есть такая смешная книжка — учебник для педагогических вузов «Приемы педагогического воздействия». Когда я был молодой, мы ходили в байдарочные походы, и нам этой книжки на месяц хватало. Там есть занятные рекомендации. Например, «возбуждение тревоги о предстоящем наказании». Достаточно сказать ученику: «Зайди через две перемены ко мне в кабинет!» И все, больше ничего не надо. Или — «демонстрация собственного превосходства». А еще можно использовать такой прием, как «активизация гуманных чувств». Тут же пример: дети пошли в поход, и пионерка Катя сломала ногу, а классный руководитель попросил хулигана Васю донести ее на руках до станции. Есть прием, который называется «взрыв». Так что иногда вполне педагогично взрываться.
— Один ваш бывший ученик на форуме рассказал, как во время выпускного сочинения дети пожаловались, что их отвлекают шумные работы на строительстве храма Христа Спасителя, который в двух шагах от школы. Вы вышли к рабочим, и вскоре все стихло. Что вы им сказали?
— Действительно, когда в учебное время где-то рядом грохочет отбойный молоток или скрежещет «болгарка», это очень мешает. Конечно, я выходил и сначала выяснял, есть ли документы для проведения работ. Просил возобновить работы после трех часов дня. Как правило, это нормально воспринималось.
«Геройство» я проявил только один раз. В августе 1991-го, во время путча, я шел в 8 утра на работу и увидел танки на Большом Каменном мосту. Потом пришел командир роты с просьбой расположиться на постой в школе. Я их не пустил. Объяснил: «Мне нужно указание собственного руководства. Кто будет убираться после вас, наводить порядок, когда нет ни уборщиц, ни гардеробщиц, а до первого сентября чуть больше недели?»
— Говорят, в вашу школу, особенно в математический класс, попасть невозможно: не помогут ни деньги, ни должности, ни связи. Но у вас учатся дети высокопоставленных правительственных чиновников…
— И не только. У нас два входа в школу: первые классы и спецклассы: математический, гуманитарный и биологический. Туда идет отбор детей, которые хотят и могут заниматься наукой. Блат бессмыслен — можно, конечно, поступить, но потом придется учиться. Никто этого не понимает, поэтому очень много просьб. У меня был тяжелый случай, когда мой учитель, которому я многим обязан, попросил за сына хирурга, сделавшего ему операцию на сердце. Понимаете, да? Но мальчику математика была не сбоку и не с припеку, его воспитывали мама и тетя, которые считали своим долгом разложить его образование по полочкам: в этом возрасте музыка, в этом — английский, а в этом — математика. Я с ними много раз разговаривал. У меня был железный довод: «Представьте себе, вы решили мальчика физически развить и отвели его в сборную города по баскетболу. Через месяц у него выработается комплекс карлика, потому что он будет среди двухметровых мальчиков находиться. Этот комплекс будет определять всю его жизнь, он очень трудно излечивается». — «Да-да, мы все понимаем, но когда документы приносить?» Я не взял его.
— Но, наверное, бывают случаи, когда нельзя отказать?
— К нам пришел сын очень высокопоставленного государственного деятеля. Четвероклассник, он учился до этого в частной школе, где директор позволял себе при нем орать на учителя, который ставит ему «тройки». Мальчик был абсолютно развращен. Я даю ему задачу, он спрашивает: «А зачем мне решать эту задачу?» В начале девяностых, когда в моде были малиновые пиджаки и золотые цепи, ценность образования резко упала, но с начала нулевых резко возросла. И обеспеченные люди стали заниматься своими детьми.
Мы недавно перешли на электронную запись, но за один день записалось 750 детей! Мы не можем больше 350 принять, у нас пять первых классов — 125 человек. Конечно, в школе большой конкурс, а в спецклассах очень жесткое академическое обучение. Не каждый ребенок может справиться. Не потому, что он плохой.
— С Охотного Ряда много просьб?
— О! Человек начинает разговор с перечисления своих регалий. Я в таких случаях задаю вопрос: «Вы звоните как юридическое или физическое лицо?» Вопрос хитрый: если физическое лицо, зачем мне его регалии? А если юридическое, то он превышает свои полномочия. Человек начинает обижаться. Или звонит помощник депутата: «Ко мне обратился избиратель Сидоров с просьбой устроить ребенка в вашу школу!» Я обычно спрашиваю: «Сколько в Думе депутатов? 450? А у нас всего 25 мест в классе!»
— Опять-таки на интернет-форуме прочитала, что в вашей школе не принято хвастаться материальным благополучием. Автор поста пишет: «Приходя на родительское собрание, я еще на улице скатывала шубу в рулончик и прятала в целлофановый пакет. И так делали все». Значит, у вас не ощущается социальное неравенство?
— У нас необычайно широкий диапазон родителей. Учатся дети из очень богатых и очень скромных семей. У нас училась внучка тогдашнего премьер-министра, даже я этого не знал. Фамилия у нее была другая, но на втором этаже стоял охранник. Есть дети, которых сопровождают на экскурсиях.
В нашей школе нет двух вещей: экономической жизни, то есть слова «купить-продать» отсутствуют, и никакого социального неравенства. Я спокойно могу ругать сына вице-премьера. При наборе в спецклассы мы понятия не имеем, кем работают родители. У нас нет школьной формы, но через пять минут начнется перемена, давайте пройдем по школе, и вы мне скажете: вот идет богатый, а вот — бедный. Единственное, по чему можно определить социальный статус, — по тому, какие машины за некоторыми детьми приезжают, но они ведь остаются на улице.
Если серьезно, проблема бывает в начальной школе. Там есть момент сумасшествия родителей, которые хотят сделать как лучше. Например, затевают ремонт и начинают собирать деньги. Решают: «С Ивановой денег не берем!» — а для нее это оскорбительно. На этой почве иногда возникают родительские напряжения.
Один член правительства решил летом отремонтировать класс, в котором будет учиться его дочь. А рабочие ничего не подстелили в коридоре, и весь пол был в побелке. Я пожаловался заму по хозяйственной деятельности. Она поднялась туда, а в этот момент чиновник как раз приехал с двумя охранниками посмотреть, как идет ремонт, и получил втык за грязный коридор. Тут же все было убрано.
Однажды за рубежом на каком-то форуме этот папа встретился с родителем другого нашего ученика, крупным экономистом, и спросил: «Директор там сумасшедший? Почему за пять лет учебы ничего у меня не попросил? В старой школе мне пришлось сделать пристройку и еще много чего!»
— Вот приходит ребенок в маткласс из другой школы, где он был звездой, а здесь такой, как все. В лучшем случае. Никто не хвалит, не ставит в пример. Как пережить удар по самолюбию?
— Серьезный вопрос! Это восьмой класс, 12–13 лет. Примерно полгода уходит на тяжелую борьбу с «вундеркиндизмом». Если в старой школе учительница, встречая маму, говорила: «Какой у вас гениальный сын!» — то здесь появляется другое ощущение: оказывается, мальчик с соседней парты, а вовсе не Эйнштейн, умней тебя и делает все в два раза быстрей. Это тяжело дается, иногда со слезами на глазах. В математическом классе могут встретиться двукратный чемпион мира по математике и просто хороший мальчик…
— В советское время говорили: не высовывайся, не выделяйся, будь как все, а у вас, наоборот, пестуется индивидуальность.
— Не так. Все зависит от того, какой смысл вкладывается в эти слова. Есть школы, где бронзовые доски с табличками «Наши медалисты» и «Наши победители международных олимпиад». У нас этого нет, мы занимаемся математикой. Это — специальность. Решил сложную задачу — хорошо, победил на олимпиаде — прекрасно, но это никак не оплачивается. Ни отметками, ни поощрениями. У нас все построено на создании внутренней мотивации ребенка. Суть нашей методики — индивидуальная работа с учеником, основанная на важном принципе: каждым ребенком в профессиональной степени мы всегда немного недовольны. У нас нет ни первого ученика, ни последнего, и это позволяет в классе, где большие «ножницы» в интеллектуальных возможностях, держать грамотную психологическую обстановку. Математика — наука, где много ниш, и для каждого найдется своя.
— А отсев бывает?
— Бывает, несмотря на то что мы очень тщательно проводим отбор. На это уходит два года. Примерно из двух тысяч детей выбираем 20 человек. Чтобы работать в классе, нужно внутренне жить математикой. При всех диких нагрузках это такая сладкая каторга, которая может превратиться в обычную каторгу, если мы ошиблись. Это же дети, у них очень подвижная психика! Наши учителя математики своих детей никогда не пытаются устроить в маткласс. Учиться в нем — не привилегия, а тяжелая работа.
— В чем фишка 57-й школы? Почему сюда так рвутся?
— Соседняя школа себя позиционирует как учебное заведение для одаренных детей. Мне это смешно. К примеру, мы избегали договоров с институтами, потому что не хотели никаких формальных привилегий. В вузы поступают 100 процентов наших выпускников. Да, у нас нет бассейна, приличного школьного двора, мы находимся в каменном мешке. Фишка нашей школы в том, что у нас престижно учиться. Мы учим, поэтому к нам рвутся. Есть, конечно, люди, которым важна вывеска, место в рейтинге. И мы довольны, что не первые в рейтинге московских школ, а третьи, иначе у нас была бы ярмарка родительского тщеславия. Сейчас у нас три здания, полторы тысячи учеников.
В школе обычно бывает альтернатива: или ты мерзкий «ботаник», которого бьют ногами и в класс зайти невозможно, или ты авторитет. Мы уважаем каждого, будь это ученик, уборщица или директор школы. Нам это очень важно. Когда один ребенок в матклассе объяснил, почему он унижает своего одноклассника, не совсем такого, как он: «Борис Михайлович, почему вы удивляетесь? Вас же не удивляет, когда я тараканов давлю в кухне!» — ровно десять минут мне понадобилось, чтобы выдать ему документы и распрощаться с ним навсегда.
— Откуда они берутся, такие дети?
— Вам сказать, откуда они берутся? Даже из оркестра Большого театра, например, когда сыночек обзывает кого-то чуркой. Был смешной случай в 6-м классе: мальчик-араб «наехал» на одноклассника-еврея.
— На сайте школы в разделе «Вакансии» увидела объявление: требуется учитель географии. К вам разве не стоит очередь?
— С кадрами большая проблема. У нас три кандидатуры сейчас на эту должность. Труд учителя необычайно тяжелый, иногда сравниваю его с трудом шахтера: наши учителя теряют вес на уроке.
Увы, но процесс имитации затронул и школы тоже. Мы уволили математика, он вел пятый класс и ничему не учил. Дали детям контрольную работу и получили ноль.
— Скажите, а ваши ученики тоже мало читают?
— К сожалению, да. Потому что мы мало читаем. Раньше я выписывал все толстые журналы и приходил в класс с восторженными глазами: «Дети, я прочитал такую повесть!» Но мы пытаемся ходить в театр. Сейчас пойдем в «Современник» смотреть «Шинель».
— За что можно исключить из школы кроме хронической неуспеваемости?
— Мы государственная контора. Есть закон о всеобщем среднем образовании. До 14 лет ребенка нельзя исключить вообще, разве что он демонстративно не учится, прогуливает. У нас таких нет. В 57-й высокая точка отсчета: наши троечники, если переходят в другую школу, становятся отличниками.
— Это, конечно, прекрасно, но есть ли у школьников из вашего класса детство? Или одна сплошная математика?
— Математики 8 часов в неделю, это немного. Нагрузка, безусловно, большая. Дети все время решают задачи: в школе, в метро, когда обедают. У них высокий КПД. Есть параметр, о котором мало кто знает: наши матклассы существуют с 1968 года, скоро полвека будет, значит, статистика начинает работать. И выясняется, что практически в каждом спецклассе 50 процентов выпускников защищают диссертации по математике и смежным наукам.
— К слову, дизайнер Артемий Лебедев, тоже ваш выпускник, написал в своем блоге: «Пятьдесят седьмая была так хороша, что я однозначно решил не оставаться в США, а вернуться в СССР». Но многие ученики, наоборот, уезжают на Запад?
— В Америке нет ни одного крупного университета, где не преподавали бы наши ученики. Многие, кстати, возвращаются. Происходит круговорот.
— Вы наверняка слышали про дикие случаи травли детей и даже учителей с последующим распространением роликов в Интернете. Мне кажется, раньше такого не было.
— Это было во все времена, но мало кто знал о таких случаях — информация редко выходила за пределы школы. К сожалению, подростковый возраст очень жестокий. У нас этого явления нет, мы очень толерантны ко всему: хочешь носить серьгу в ухе или в носу, ходить с длинными волосами — ради бога, если это не мешает успеваемости.
— Как проверить божий дар: есть он или нет?
— Серьезный вопрос. Это тоже божий дар — умение определять. Я почти всегда угадываю. Не по тому, как ученик решает задачу, а по тому, как он к этому относится. Задачи, которые мы решаем, рассчитаны не на 10 минут, а на месяцы, на год. Видно, как юного математика этот процесс не отпускает. А кто-то относится иначе: не получается, ну и ладно. Ему больше хочется ездить на олимпиады, защищать честь школы. А мы ничего не защищаем. Мы просто учимся.
— Иногда слышишь о каких-то уникальных дошкольниках, которые разбираются в интегралах.
— Это абсурд. Одаренность в интеллектуальной деятельности, как правило, начинает проявляться только в подростковом возрасте. Ребенок может быть натаскан, способен выучить наизусть энциклопедию и повторять ее, как обезьянка. Логика мышления развивается позже.
— Борис Михайлович, а случалось ли вам извиняться перед ребенком?
— Бывает, и я тоже могу ошибиться. Однажды соврал при детях. Какая-то не вполне разумная женщина поставила под окнами школы свою шикарную машину красного цвета, а дети что-то кинули из окна на перемене и попали по этому автомобилю: на крыше образовалась вмятина. Женщина озверела и потребовала, чтобы я немедленно представил виновника. Я, конечно, сразу разобрался, кто это сделал. Мальчик был из не очень обеспеченной семьи, и я сказал женщине, что не могу определить злоумышленника, а потом вернулся в класс и признался: «Дети, я соврал…»