Известно, что одним из критериев нормальности общества является уважение к славным делам предков. Особенно это важно для страны, потерявшей во время самой страшной в истории войны 27 миллионов своих граждан.
Вполне естественно поэтому, что День Победы — это самый народный праздник, который принимается близко к сердцу людьми самого разного общественного положения и идеологических взглядов. Этим он принципиально отличается от 4 ноября и 12 июня, воспринимаемых прохладно-отстраненно. Если завтра эти праздники перенесут на другие дни, большинство населения этого не заметит. Отличается День Победы и от 1 Мая — дня выезда за город с шашлыками. Не случайно, что многие россияне хотели бы сделать праздничным днем еще и следующий день, чтобы получить побольше времени для пребывания на природе — кто для садовых работ, кто для продолжения развлечений, а кто для банальной опохмелки. Относительно же 9 Мая никто об этом не заикается — потому что значим именно этот день.
Но насколько россияне едины в уважении к празднику, настолько различно его восприятие. В отечественной традиции укоренено отношение ко Дню Победы как к «празднику со слезами на глазах». Во времена нашего детства ветераны — тогда еще бодрые — часто говорили не только о войне, но и о мире, о том, что нельзя допустить повторения страшной трагедии. Помню, что тогда эти слова вызывали у меня раздражение: они по форме слишком напоминали официальную «миролюбивую» риторику, опошленную советскими пропагандистами. Хотелось слышать подробности о боях, подобных тем, которые видел по телевизору в «Освобождении» и «Взять живым». И только позднее я понял, что эти слова были не трафаретными, а сдержанно-искренними — словами сильных людей, которые привыкли прятать свои сильные эмоции.
Помню, как резануло при повторном просмотре фильма «Батальоны просят огня»: в первый раз он виделся как история о победе, хотя и с неизбежными потерями, во второй — как трагедия сотен людей, брошенных на верную смерть на обреченном плацдарме, чтобы добиться успеха на другом участке фронта. И потом — развитие этой темы в гениальном суровом «Порохе» Виктора Аристова с Юрием Беляевым в главной роли…
Хорошо известно, что гибель одного человека — это трагедия, а гибель многих нередко воспринимается как статистика. Но 27 миллионов погибших, сломанные судьбы многих оставшихся в живых (раненых, вдов, сирот) никогда не могут стать статистикой. Отсюда, кстати, и отчаянное желание найти — постфактум, конечно, — какой-то выход, позволявший избежать хоть части этих потерь. С этим связаны и слова Людмилы Улицкой о французах, избравших другой путь, спасших ценой позора жизни людей и восхитительный Париж. Это не русофобия — как, наверное, думал субъект, обливший писательницу зеленкой на глазах у детей, — а ситуация, когда человек останавливается перед беспредельным ужасом и не воспринимает массу разумных и абсолютно верных аргументов о том, что капитуляция — это не выход в противостоянии с абсолютным злом.
Но сегодняшнее восприятие Победы в российском обществе связано не только с памятью о погибших, но и с некоторыми довольно опасными явлениями — как новыми, так и уже встречавшимися в отечественной истории. Главная проблема современной России — обращенность в прошлое. Это важнее, чем экономический кризис или конфликт с Западом. В самые разные периоды отечественной истории страна была обращена в будущее. Так было при Столыпине, стремившемся воспитать гражданина, которому было бы свойственно гражданское, ответственное поведение, а не метания между благостностью и разбоем, между иконой и топором. Так было при большевиках, стремившихся построить очередную утопию в виде рая на земле и одновременно грубыми варварскими методами реализовывавших задачи, с которыми не смогла, не захотела или не успела справиться монархия, — от ликвидации неграмотности (с одновременным «промыванием мозгов») до технологической модернизации. Так было в первые два постсоветских десятилетия, когда с разной степенью искренности и настойчивости (чем дальше, тем фальшивее и инерционнее) страна хотела стать закономерной частью мирового мейнстрима, реализовать европейский выбор, пусть и со своими особенностями, предусматривающими не интеграцию в Евросоюз, а тесное партнерство с ним на основе общих ценностей.
Сейчас ситуация принципиально изменилась: в России стало модным не сожалеть об отсталости или тем более стремиться догнать ушедший вперед мир, а лелеять ее, находя в ней массу положительных сторон. И это оказалось вполне комфортным: можно выдавать архаику за следование славным традициям, самодовольство — за патриотизм. Можно не испытывать комплексов по поводу того, что страна не вписывается в современный экономический уклад, а прославлять собственный путь как единственно верный и нравственный. Так жить проще.
В этой ситуации вполне естественно, что именно Великая Отечественная война все чаще оказывается событием, которое воспринимается как ключевой аргумент для самоутверждения поколения нынешнего, не видевшего войны и ощущающего при этом чувство неполноценности из-за отсутствия великих свершений. Рутинная жизнь требует сильных ощущений — и одновременно способствует росту представлений о войне как об аналоге компьютерных стрелялок и бродилок. Одним из элементов самоутверждения является попытка выстроить собственный позитивный образ — и с этим связано пошлое размещение на импортных автомобилях наклеек типа «Трофейная» и «Обама — чмо» или же картинок по мотивам гнусных тюремных нравов. Легко жить в обществе потребления (хотя в последнее время и изрядно похудевшем) и воображать, что ты герой-завоеватель, покоряющий страны и континенты. О цене вопроса — и для военных людей, и для мирных жителей — такие мечтатели как-то не задумываются.
Есть и вроде бы менее одиозные, но не менее безобидные явления. На контрасте с такой светлой и благородной акцией, как «Бессмертный полк», — безвкусная реклама с использованием военных сюжетов и продавцы в магазинах, наряженные в форму, похожую на военную. Память не должна быть кичевой — такая назойливая милитаризация в сочетании с коммерциализацией может вызвать вначале недоумение, а затем и раздражение. Советский опыт с его «обязаловкой», кажется, ничему не научил одних, а стремление к прибылям любой ценой побуждает других заниматься делами, в которых дурной вкус ведет к неосознанному кощунству.
Кроме позитива при таком раскладе востребован и негатив — тем более что, в отличие от агрессивной риторики, он имеет корни в советском времени, когда союзники по антигитлеровской коалиции стали противниками в «холодной войне». В наше время к этому фактору добавился еще один — обида за то, что бывшие союзники (как, кстати, и противники) обошли Россию по экономическому развитию и уровню благосостояния. Обида — чувство непродуктивное, как в бытовых условиях, так и в подходах к историческим событиям. И возникает ситуация, при которой любые заслуги наших союзников отрицаются с порога, причем игнорируются даже слова маршала Жукова, не написанные в цензурированных мемуарах, а сказанные в частном — а следовательно, искреннем — разговоре и зафиксированные всеслышащими ушами КГБ: «Вот сейчас говорят, что союзники никогда нам не помогали… Но ведь нельзя отрицать, что американцы нам гнали столько материалов, без которых мы бы не могли формировать свои резервы и не могли бы продолжать войну. Получили 350 тысяч автомашин, да каких машин!.. У нас не было взрывчатки, пороха. Не было чем снаряжать винтовочные патроны. Американцы по-настоящему выручили нас с порохом, взрывчаткой. А сколько они нам гнали листовой стали! Разве мы могли быстро наладить производство танков, если бы не американская помощь сталью?..»
Можно привести множество других свидетельств уважения ветеранов к союзникам — относящихся как к военному, так и к послевоенному времени. Не следует забывать, что именно Англия целый год в одиночестве противостояла нацизму после французской капитуляции. Равно как надо помнить, что именно СССР внес решающий вклад в победу над общим врагом.
Отношение немалого числа наших соотечественников к этой странице нашей истории противоречит главному: люди — как погибшие, так и оставшиеся в живых — на великой и страшной войне боролись не ради заветных преданий старины, не ради самоутверждения или завоеваний. Они воевали за будущее — свое, своих детей, своей страны. В этом будущем было разное — и светлое, и темное. И космический прорыв, и послевоенные аресты и расстрелы, и тихие радости, и громкие разочарования, и многое другое. Но будущего не было бы вообще, если бы нацисты победили.
Помнить о прошлом надо для того, чтобы почтить павших и живых — и при этом жить и развиваться дальше в свободной стране, в которой высшей ценностью (между прочим, конституционной) является человек, его права и свободы. Это аксиома, но, к сожалению, о ней приходится напоминать в условиях, когда величие соседствует с конъюнктурой, а то и с низостью.