Неотделим человек в судьбе своей от предков, и Георгий Константинович — живой тому пример. Всю жизнь, будучи по воспитанию истинно советским человеком, сохранял верность христианским идеалам, которые вложило в него воспитание деда по отцовской линии — греческого священника. Свою же любовь к технике и изобретательству наш герой унаследовал от деда по материнской линии, который, выйдя из самых крестьянских низов, стал и предпринимателем, и изобретателем, владельцем иконостасных фабрик по всей России, и автором новой методики написания картин дымом.
Греческая родня перебралась в Россию во времена Первой мировой войны, когда из-за наступления турецкой армии на границы Российской империи начался геноцид греков в их родном Карсе. Однако за свое происхождение греческой родне Каракозова пришлось поплатиться и в Советской России. В 1937–1938 годах и дед одиннадцатилетнего Юры, и многочисленные дядья, и отец, профессиональный революционер, член партии, были арестованы и почти все расстреляны на Бутовском полигоне. На вопрос, что он чувствовал тогда, Каракозов отвечает просто:
— Мы ничего не знали о судьбе отца. И стали разыскивать его по тюрьмам, носили передачу в Бутырскую тюрьму, отстояли огромную очередь, а нам ответили: «Передачу не принимаем. Он осужден на 10 лет без права переписки», и хлоп — окно закрывается. Я, как и все люди в то время, думал, что это какое-то недоразумение. Все были уверены, что Сталин не виноват, что происходит что-то непонятное. Конечно, нас поражало, что кругом так много вредителей. После ареста отца никаких гонений на меня в школе не было. Аресты были настолько массовым явлением, что стали почти нормой. Отношение было скорее сочувственное — отца лишился.
После XX съезда КПСС, разоблачившего «культ личности», Георгий Константинович узнал, что отца расстреляли через несколько дней после ареста.
Войну наш герой встретил пятнадцатилетним подростком. В эвакуацию вдову репрессированного никто отправлять не собирался, так что все пять военных лет Юра провел в Москве.
— Когда услышали объявление о войне, мы даже не испугались. Страха не было вообще. Мы были уверены, что будем бить врага на его территории. Советская идеология — штука мощная. Мы знали, что наша армия сильнее всех, что первый маршал Ворошилов поведет нас в бой, ни шагу назад, ни пяди земли не отдадим. Потрясением, конечно, было узнать, что враг продвигается по нашей территории семимильными шагами. Что интересно, Москву очень мало бомбили. В Московском военном округе было сосредоточено огромное количество зенитной артиллерии. Она прикрыла столицу железным, практически непробиваемым щитом. Но когда начиналась артиллерийская стрельба, осколки от разрывающихся снарядов наших пушек летели вниз и густо усеивали землю. Куски железа были огромными, вот от них-то и можно было пострадать. Немецкие самолеты бросали листовки над Москвой. Их быстро собирала милиция, но мне как-то удалось одну такую прочитать. Там было написано «Москвичи! Большевики вас обманывают! В то время как вы голодаете, жиды, евреи типа Кагановича и других обжираются...» — и так далее. Мне она показалась настолько глупой, мы не понимали, зачем они их разбрасывают?
Такая некомпетентность во внутренних делах и настроениях советских граждан очевидно доказывала, что никаких иностранных шпионов в Москве не было, да и быть не могло. В противном случае такой специалист пропаганды, как Геббельс, наверное, придумал бы что-то более действенное.
Юра, как и большинство московских подростков, каждой мышцей прочувствовал, что такое 4 кубометра земли. Именно такой была дневная норма при рытье противотанковых рвов. И что такое 8 кубометров дров, которые нужно напилить, чтобы получить свою пайку. Кстати, справку за работы на трудовом фронте четырнадцатилетний подросток (как и все его сверстники) не догадался стребовать. За что и поплатился шестьдесят лет спустя при оформлении пенсии. Во всем остальном это были обычные дни обычных подростков. Комендантский час они не соблюдали, гуляли до утра, встречались с девчонками, пели песни. Очень любили танцевать. Юра освоил и фокстрот, и танго, и вальс-бостон, и даже мазурку с полонезом. Слушаешь и удивляешься:
— Но ведь война же была?!
— Ну и что? Но мы как-то не замечали холода и голода. Жизнь продолжалась. Мы ездили в Подмосковье копать мороженую картошку на брошенных колхозных полях, собирать мороженые яблоки. Мама меняла водку и табак, полученные по ее карточке, на хлеб. На Тишинском рынке в Москве купить можно было все: продукты, одежду, те же карточки.
В 1943-м Георгий Константинович стал студентом Московского авиационного института. Поступил туда совершенно свободно, несмотря на не очень чистую анкету.
— Я хотел быть инженером. Выбирал между химией и авиацией. Технические науки мне всегда нравились своей объективностью.
Студенты вуза летом строили новые корпуса для своего института, ремонтировали старые корпуса. Именно тогда Георгий Константинович вместе со своим сокурсником организовал клуб «Каравелла», который просуществовал более семидесяти пяти лет. Объединенные студенческим братством, а позже секретностью своей работы, ученые с мировыми именами собирались вместе и обсуждали не только научные проблемы, но и судьбы России, политику и просто общались.
После окончания вуза статус «сына репрессированного» все же дал себя знать. Нашего героя не взяли на авиационный завод. Однако удалось устроиться в конструкторское бюро Дятлова, которое относилось к ведомству Министерства сельхозмашиностроения. Но наш герой не расстроился. Ведь заниматься ему предстояло реактивными двигателями твердого топлива. Да вот такой казус. В те времена для отвода шпионских глаз стратегически важные производства и научные лаборатории именовали всякими невинными названиями.
Объяснить неспециалисту, чем занимался Георгий Константинович и как снискал себе звание лауреата Государственной премии СССР, орден «Знак почета» и две медали, будет сложно. Поэтому мы процитируем нашим читателям несколько строк из энциклопедии, которую по понятным причинам трудно найти в широком доступе. «Специалист в области технической химии и технико-экономического анализа производства боеприпасов... Руководил разработкой твердотопливных зарядов для двигателей авиационных ракет... Разработал контракцию двигателя, использовавшего низкомолекулярное смесевое ракетное топливо». Причем многоточие здесь неспроста. Это секретная информация.
— Что двигало вас в вашей научной работе?
— Ощущение интеллектуального могущества над стихийными явлениями. Тебе подчиняется природа. Вот ты рассчитал, нарисовал, изготовил, и все получилось, как ты задумал. Ты управляешь процессом.
К сожалению, успеху научному сопутствовало огромное личное горе. Жена Георгия Константиновича была сотрудником того же института и занималась исследованием тех же проблем. Работа на полигонах и в лабораториях с опасной химией не прошла даром. Один за другим в семье родилось двое детей, мальчик и девочка. Оба с тяжелыми умственными и психическими отклонениями. Супруги детей в специализированные учреждения не отдавали и сами заботились о них всю свою жизнь. Однако после смерти жены в 2013 году, семь лет проболевшей болезнью Альцгеймера, взрослых, но совершенно не способных к самостоятельной жизни людей пришлось передать в специализированный интернат.
— Мои ребята, — с горечью говорит Георгий Константинович, и в этих словах столько боли, что мы, пожалуй, перевернем эту печальную страницу и спросим нашего героя, какие события считает он самыми важными и значимыми в своей жизни. Их три.
— 9 мая 1945 года — самый светлый праздник в моей жизни. Все ходили по улицам Москвы совершенно ошалевшие от счастья, обнимались с незнакомыми людьми. Пьяных не было вообще. Март 1956 года, когда все сотрудники нашего института на собрании затаив дыхание слушали доклад Хрущева «О культе личности и его последствиях», — в тот день наш мир рухнул. 22 августа 1991 года, когда перестал существовать Советский Союз, это было радостное, будоражащее событие. Выступление Ельцина у Белого дома. Я понимал, что та часть науки, которой я занимался, была «переразмерена». Слишком много страна тратит на оборону. И рухнула страна потому, что надорвалась. Никто на нас не нападал, а почти все заводы работали на оборонку. Мы сами себя истощили. У нас было 269 атомных подводных лодок. У нас было 65 тысяч танков. И наука у нас вовсе не процветала. Именно из-за оборонки у нас Нобелевских премий кот наплакал.
Георгий Константинович прекратил профессиональную деятельность, когда многое рушилось в России — в 1990-е. В то время ему было уже семьдесят. И все же остался активным членом общества. Он баллотировался в депутаты собрания народных представителей, пишет книги, собирает галерею портретов своих родственников, восстанавливает генеалогическое древо рода Каракозовых, обнаружив редчайшие архивные документы. Разработал проект сквера у своего дома и добивается его реализации. Недавно женился. И продолжает заниматься тем, чем занимался всю свою жизнь, — думать. Только теперь он думает о жизни.
— Мы сейчас остановились в своем развитии. Нужно развивать частную собственность, конкурентоспособность, поднимать самостоятельность населения. У россиян до сих пор монархический тип мышления. Мы не можем понять, как могут быть две партии правы. Мы всегда стоим на одной ноге. Вот есть один лидер, и как может быть кто-то, кроме него, еще прав?! Значит, он вредитель. Всегда полагаются на одно мнение одного лидера. Это все потому, что никто не чувствует себя самостоятельным. Ведь из чего выросла Америка? Выбросили людей в дикое поле, и они стали вокруг себя что-то создавать, сами поняли, что нужен порядок, чтобы сохранить созданное, каждый чувствовал себя хозяином, собственником и имел право защищать свою собственность. А у нас всегда над человеком была какая-то власть, которая в одночасье могла его лишить всего — и имущества, и свободы, и жизни. И при царской власти, и при коммунистах, и сейчас. У нас ведь всегда какое было понятие: «Есть царь, а я ничего не значу». Это можно перебороть, но на это нужно время и желание, а его нет ни у власти, ни у самих россиян.
На вопрос, как он видит прожитые годы, отвечает цитатой из своей книги:
— Если подводить итоги, с биологической точки зрения жизнь прожита зря — нет продолжателя рода. С общественной точки зрения кое-что удалось сделать. С философских позиций — мне повезло. Я бы мог и не родиться и ничего бы не узнал об окружающем мире. И все точки зрения правильные.