— Александр Павлович, за 30 лет ваша точка зрения изменилась на причины и последствия катастрофы?
— Нет. Виноват персонал станции. Недостатки у чернобыльского, как и у любого другого реактора, безусловно, есть, но не в этом главная причина аварии. Если водитель бензовоза умышленно или по глупости повернет в кювет и машина взорвется — кто виноват? Конструктор бензовоза? Создатель двигателя? Авторы ПДД? Нет, виноват водитель.
Во время испытаний на выбег (сколько времени и в каком количестве будет вырабатываться электроэнергия для насосов, подающих воду для охлаждения реактора) мощность аппарата упала значительно ниже, чем было необходимо по программе. Персонал был обязан их прекратить и заглушить реактор. Но вместо этого они стали пытаться любой ценой поднять его мощность до запланированной программой эксперимента. Двенадцать раз операторы проигнорировали регламент эксплуатации, вопреки десяткам инструкций отключили все системы аварийной защиты и охлаждения. Так что причина аварии — незаконный эксперимент.
— Вы говорите — персонал. Разве у них нет имен?
— Руководил испытаниями заместитель главного инженера Анатолий Дятлов. Из записи телефонного разговора ясно, что оперативный персонал понимал — повышать мощность реактора нельзя. Но Дятлову позвонил работник всесильного ЦК КПСС Георгий Копчинский и приказал выводить четвертый реактор на мощность. В 1986 году на станции ходили слухи, что эти испытания были нужны для диссертации Копчинского. А Дятлов хотел провести их любой ценой, потому что тот обещал назначить его главным инженером или директором станции.
— Так слухи или правда?
— Конечно, Копчинский все это категорически отрицает, ссылаясь главным образом на отсутствие телетайпа у него дома. Но никто и не говорит про телетайп. А телефон в цэковском доме был. В одной из наших бесед Раймонд Бризе (зам. председателя Верховного суда СССР — он председательствовал на суде по катастрофе) также упоминал о существовании такой записи, которая тогда была засекречена.
— То есть виноват и Копчинский?
— Обвинять его в случившемся прямо или косвенно неправильно. Каждый должен нести свой чемодан. Находясь в своей московской квартире, он не мог точно знать и чувствовать ситуацию на четвертом блоке. Роковые решения принимались на месте. В результате Дятлов получил 10 лет тюрьмы, а Копчинский — орден за ликвидацию.
— Кто, по-вашему, внес наибольший вклад в ликвидацию аварии?
— В первую очередь это сотни тысяч «ликвидаторов». Из ученых — академики Валерий Легасов и Анатолий Александров, а из руководства страны — Борис Щербина. Он был председателем правительственной комиссии по ликвидации последствий аварии. Я знал его еще по работе в Новом Уренгое, видел в Спитаке. Это был титан: главным для него была работа. Он не пил, не курил, не ездил на охоту с начальством, не прогибался перед ним. Ответственность всегда брал на себя и принимал опасные для карьеры решения, если это было нужно для дела.
Таких, как он, вожди не любили и не любят. Когда опасность проходит — их задвигают подальше, дабы не напоминали о трусости вождей. Так случилось и с Щербиной. В июне 1989-го его отправили на пенсию «по состоянию здоровья». Да, он перенес инфаркт после поездки с Горбачевым на ЧАЭС: его выдернули с больничной койки только для того, чтобы сопроводить генсека. Свою роль, конечно, сыграло и явное раздражение, с которым его восприняла во время визита на станцию в феврале 1989 года Раиса Максимовна.
— 23 февраля 1989 года Горбачев посетил станцию. Помните, как это происходило?
— По правилам на станцию нельзя было ездить в «цивильной» одежде и обуви, все переодевались. Им подготовили спецодежду. Раисе Максимовне — костюмы на выбор. Специально для нее «девятка» доставила несколько пар французских сапог. Правда, переодеваться они не стали. Горбачев был готов, но жена отказалась категорически. Когда генсек говорил не на камеру, она его перебивала и тоном учительницы младших классов произносила: «Михаил Сергеевич имел в виду» или «Михаил Сергеевич не это хотел сказать». Она, кстати, задавала много вопросов, переспрашивала, старалась точно понять, что ей говорят специалисты.
— Во вторую годовщину аварии, 27 апреля 1988 года, академик Легасов повесился. Якобы не смог пережить, что ему не присвоили звание Героя Соцтруда. Известна версия, по которой Горбачев вычеркнул его из списка со словами: «Ученые не рекомендуют». Это правда?
— Правда, что вычеркнули. Говоря об ученых, думаю, Горбачев имел в виду академика Евгения Велихова (президент Российского научного центра «Курчатовский институт»), которому благоволила Раиса Максимовна, а до нее — Галина Брежнева. А что Легасов из-за этого повесился — не верю. Он был ученым с мировым именем в области плазменной технологии и водородной энергетики. Люди такого уровня, как правило, не обеспокоены количеством «бляшек» на пиджаке. Его волновали только ликвидация аварии и предотвращение подобного в будущем. Думаю, что причиной суицида были наследственные проблемы. В семье Легасовых по мужской линии многие расстались с жизнью подобным образом.
— Когда Дмитрий Медведев был президентом, вы писали ему открытое письмо, где просили обратить внимание на социальную и медицинскую помощь ветеранам-чернобыльцам, особенно ставшим впоследствии инвалидами. Сегодня их осталось в живых меньше 40 тысяч человек. Он вам ответил?
— Нет.
— Зато Ельцин в свое время откликнулся!
— В 1999 году была ликвидирована Федеральная энергетическая комиссия (ФЭК), что полностью развязало руки «эффективным менеджерам» и ставило под угрозу безопасность АЭС. Вместе с членом ЦК Аркадием Вольским мы написали письмо Ельцину, и тот отменил свой указ о ликвидации (небывалый случай). Вольский, поговорив с Евгением Примаковым, через которого продвигалась эта проблема, предложил мне этот реанимированный ФЭК возглавить. Я стал задавать много вопросов, и он отправил меня на беседу к премьеру. «Какова моя главная задача?» — спросил я у Примакова. Он ответил: «Не дать им развалить систему», — и еще нецензурно выразился про Чубайса. Но повоевать с Чубайсом мне не довелось, через неделю или две Примакова сняли. А атомными станциями страны стал руководить широко известный сегодня по криминальной хронике Леня Меламед.
— Какими должны быть действия правительства и СМИ в случае катастрофы?
— Экстремальная ситуация требует создания «информационного бога», организации по предоставлению объективной, а не ведомственной информации. Такой «информационный бог» жизненно необходим. Если его нет, начинается то, что мы видели и в Чернобыле, и на Фукусиме.
— В чем разница между Чернобылем и Фукусимой?
— Так как японцы упорно продолжают скрывать информацию, объективные выводы даже сегодня делать весьма сложно. На Фукусиме после землетрясения и цунами, с моей точки зрения, никакой катастрофы не произошло — к ней, как и в Чернобыле, привел человеческий фактор. Если распространяемая после аварии информация хоть как-то соответствует действительности, то можно говорить, что катастрофы не было, пока они сами ее не устроили. Реакторы на Фукусиме и в Чернобыле разного типа, и все равно ясно: Японии не хватало чернобыльского опыта. Зато у них хватило героев, готовых пожертвовать собой.
В Японии после землетрясения и цунами все сотрудники станции не сами, а якобы по приказу руководства (думаю, соврали, чтобы по японскому обычаю сохранить лицо) были эвакуированы от аварийных энергоблоков. Такое решение, с их слов, было «принято из-за нарастания давления внутри атомной силовой установки и повышения уровня радиации». В результате существенно упал уровень воды, что привело к нарастанию давления внутри реакторов, последующим взрывам и выбросам, а уровень радиации катастрофически поднялся. Отсутствие в первые сутки после катаклизмов немедленных и решительных действий по подаче воды для охлаждения привело к катастрофе.
— Чье правительство сработало лучше: наше или японское?
— В СССР авария немедленно стала национальной бедой. А в Японии правительство долго считало Фукусиму проблемой частной компании. По сравнению с японским действия советского правительства и специалистов-атомщиков после аварии в Чернобыле выглядят образцом оперативности, ответственности и профессионализма.