О кошке
Жила-была кошка, которая какала электробатарейками. За ней ходила толпа народа и подбирала эти батарейки. Возникали стычки, потасовки, а то и побоища из-за дармовых батареек — ведь кошка не могла какать так много, как нужно было людям, которые не хотели тратить деньги на компактный источник электропитания. В общем, это печальная история, потому что кормили кошку хозяева хорошо, но им батарейки доставались в последнюю очередь. Они по глупости приучили кошку какать на улице. Дома она этого делать не могла. Не могла переучиться.
Надо хорошенько думать, прежде чем к чему-то кого-то приучать. Иначе можно лишиться подлинного богатства.
Черная рубашка
Рубашка, подаренная ему давным-давно, долгое время лежала нераспакованной, затянутой в целлофан, на верхней полке шкафа. С течением времени она, однако, выдвинулась на первые позиции и стала играть едва ли не главную роль в его экипировке.
По молодости он одевался ярко, отвязно, экстравагантно. Но когда на месте густой шевелюры начинает просвечивать плешь, а плечи сутуло опускаются, вызывающие наряды выглядят нелепо. Кроме того: на ответственное совещание не придешь в джинсах и маечке. А заболевшего друга странно навещать, повязав яркий галстук.
Зато поводов надеть темное становилось все больше: то скорбная годовщина, то внезапный траур... Вот на что он обратил внимание: черная рубашка стала мало-помалу им помыкать, руководить, дирижировать поступками. Намеревался облачиться в светлое, а она исподволь (а то и открыто) устраивала так, что приходилось напяливать хмурое. Таких мрачных дней становилось все больше: погода не солнечная или же отправляют копаться в архивной пыли, да и близкие люди не молодеют… Угнетающая особенность заметно истершейся рубашки его подавляла. Он подумал: надо ее выбросить.
Сказано — сделано. Назначил день прощания — не такой был человек, чтоб отправить в мусорный бак вещь, которая верой и правдой служила много лет. Надел в последний раз (как на парад), потом честь по чести выстирал, отгладил, положил в пакет и с этим легоньким гробиком направился к мусорному контейнеру. Он ждал: вот сейчас что-нибудь случится. Напоследок. Разорвется сердце (не от горя, а потому что рубашка так подстроит). Или возникнет внезапный убийца и пырнет ножом. Или машина переедет, выскочив на большой скорости из-за угла и взгромоздившись на тротуар.
Ничего такого угрожающего не произошло.Стал носить серые, а потом и белые, и розовые сорочки. Жизнь окрасилась в новые тона. Больные друзья принялись выздоравливать, а умершие (некоторые) — воскресать. Сам он превратился в мессию и провозглашал: «Светлого в жизни больше!»
Однажды в просветленном настроении и в солнечный день, в белом полотняном костюме, вышел из дома. И увидел свою старую черную рубашку. На бомже. Тот, видимо, извлек ее, чистенькую, из мусорного контейнера и в ней щеголял.
Понял: схватка с рубашкой не завершена. Щедро помог нищему на выпивку. И почти сразу после этого схватило сердце — не от жадности, разумеется, а от осознания допущенной ошибки. Не следовало черную рубашку выбрасывать! Она всегда, всегда пригодится. Надо пойти и купить другую.
Но бомж достал нож и приставил складное лезвие ему к груди. Сердце замерло. Он оттолкнул бомжа. Сердцу не стало от этого легче. К тому же в этот момент мусоросборочная машина въехала на тротуар.
Все совпало с тем, что он заранее вообразил.
Пенсионер и Власть
Пенсионер обратился к Власти:
— Неужто не понимаешь, что на мою жалкую пенсию невозможно существовать? Ее хватит лишь на скудное пропитание, либо на оплату жилья, либо на лекарства, без которых болезни одолеют…
— Во-первых, обращайся ко мне на «вы», — сказала Власть. — Я все же какое-никакое начальство. Во-вторых, я прекрасно понимаю, что на те крохи, что тебе сыплются с моего обильного стола, невозможно свести концы с концами. Еще бы я это не понимала! Я за счет твоих прежних трудовых успехов и укрепилась, и разрослась, и ни в чем себе не отказываю. Я знаю цену деньгам. Но не могу с горечью не констатировать: ты стар, немощен, голова твоя плохо варит, вот и не соизмеряешь грандиозность моих замыслов со своими жалкими эгоистическими нуждами. Ты, пройдет еще пара-тройка, от силы десяток лет, впадешь еще в еще больший эгоизм. Видеть это будет невыносимо. До тебя дошло: куда я клоню и какой гуманизм проявляю?
— Умереть? Сразу и до срока? — не очень веря в то, что произносит, но начиная прозревать, вымолвил Пенсионер.
— Именно! Но можно и не скоропалительно, — не нашла других слов Власть. — Мы еще с тобой того… этого… повоюем… Друг с другом.
— Ты просто-напросто устраиваешь показуху! — уразумел, наконец, Пенсионер-тугодум.
— Не спеши отказываться от показухи, — сказала Власть. — Иначе вообще ничего не получишь. А пока хоть показуха у тебя есть. Из нее можно кое-что выжать. И вообще: показуха — великое благо и огромная сила. На ней, как на мощных сваях, держатся многие государства и отдельные лидеры. Они и малого срока не продержались бы на плаву, если бы не спасительная «видимость».
— Нет сил слушать демагогию! — возмутился, а по сути взмолился Пенсионер.
— И хорошо, — сказала Власть. — И не слушай! Это значит: первый шаг в нужном направлении ты уже сделал. Ты подвинулся к решению своей проблемы. Хорошо, что у тебя нет сил. Осталось отнять у тебя жилье, а на лекарства и еду поднять цены.
— И тебе ничуточку меня не жалко? — риторически спросил Пенсионер.
— Нисколько, — искренне призналась Власть, — потому что мне никого не жалко. Но на самую чуточку жалости ты все же можешь претендовать. Поскольку ровно эту самую чуточку я тебе и уделяю из своих несметных материальных благ. Я не привыкла отдавать. Я привыкла забирать. Я не даю никому ничего — кроме того, что у меня вырывают силой. Сил, как мы выяснили, у тебя на донышке. Уразумел? Вырвать у меня ты уже ничего не сможешь. Ну, скажи после этого, что я несправедлива.
Где найти Ноя?
Для осуществления эксперимента я выбрал двух особей (мужского и женского пола) и поместил их в идеальные условия: еды и питья вдоволь, пространства хоть отбавляй, эстетические чувства в полной мере удовлетворялись роскошными пейзажами, окружавшими эту парочку.
Казалось, о подобном можно только мечтать. И я полагал: эти двое будут идеально счастливы. Я всегда жаждал идеального.
Откуда взбрели, появились в их головах — в идеальных-то условиях! — чуждые мысли, которые свели мой эксперимент на нет? Кто нашептал ей и ему то гадкое, что они вдвоем вытворили? Чего им не хватало?
Возможно, разгадка заключалась в предыстории затеи. Был соперник-конкурент, завистник, мечтавший превзойти меня. Он мешал моей научной деятельности. Я выгнал его из лаборатории. Он взялся мне мстить, досаждать. Вставлял палки в колеса. Я заподозрил: провокация с подопытной парой (я дал им имена: Адам и Ева) была его происком.
Что ж, в качестве порицания пришлось переместить их в менее комфортные условия, теперь им предстояло не почивать на всем готовом, а бороться за существование. Добывать еду. Искать кров. Ничего дармового им уже не полагалось.
Они приняли новые условия. (А куда им было деться?) Их детишки вселили в меня надежду. Каин и Авель. Я во всем шел мальчикам-очаровашкам навстречу. Но вот братья подросли. Как случилось, что один порешил другого? Неужели опять вмешался мой давний соперник и толкнул на преступление?
Затем грехопадение настигло и накрыло целый город Содом, потом еще один — Гоморру. Порча поползла от одного двуногого к другому, распространяясь эпидемией. Я терпел. И искал хоть кого-нибудь достойного. Идеальному Ною я позволил спастись. С понятной целью: чтобы он продолжил плодить идеальных существ. Но его потомки высмеивали его благочестивость, устраивали войны, инквизиционные пытки и казни (причем — славя меня и якобы ради утверждения моих истин). Они, повторяя славословия, соорудили концлагеря и газовые камеры.
Кто в этом виноват? Я, желавший лучшего, или мой конкурент, исповедовавший и проповедовавший зло?
Я задумался и понял, что должен либо устранить негодяя (но это было против моих идеальных правил), либо угомонить его, либо вновь сделать своим союзником (что представлялось маловероятным, учитывая его нацеленность на плохое). Мы встретились как коллега с коллегой (пусть придерживающиеся противоположных воззрений). Он сказал:
— В чем твоя доброта, если изначально заложил в структуру будущего план гибели? Ну и расщедрился ты на то, что Авраам прожил 175 лет, а Сарра — 127 лет, что Адам дожил до 930 лет, а Мафусаил — 969 лет. Ну и подарил ты Исааку 180 лет. Все равно подверженность смерти всех сильно удручала. Не жмотись, расколись на бессмертие.
Я понял: мой оппонент прав. Я не тем занимался и не тому, что нужно, придавал значение. Не так ставил опыт. Я хотел как лучше. Кенгуру снабдил сумкой для вынашивания детенышей, муравьеда — длинным языком. Нужно не это!
«Посмотрим, — решил я, — что станет с существами, которым позволено быть вечно».
…Он опять меня обхитрил, мой антагонист. То, что я предполагал сделать временным, стало вечным. И убийства, и концлагеря, и инквизиция… Где найти нового Ноя?
Хрен и редька
Хрен: — Я слаще, чем ты!
Редька: — Я слаще!
Хрен: — С чего взяла? Ты себя пробовала?
Редька: — Люди говорят. Потому и знаю.
Хрен: — Я тоже знаю. От них же. Что слаще я. Потому и вхожу в меню руководителей государства! На правительственные столы абы кого не позовут. Тебя я там что-то не встречал. Горчица, да, бывает, а ты отсутствуешь.
Редька: — Потому что я — любимица простого народа. И горжусь этим.
Хрен: — Угождаешь большинству? Продажная!
Редька: — А ты — власти. Это позорно. Я — честная.
Хрен: — Не угождаю, а исполняю свои обязанности, свое предназначение.
Редька: — Какие высокие слова! Прикрывающие пошлую суть.
Хрен: — Сама дура!
Редька: — Я — демократка. И придираюсь к несовершенствам так, что слезы из глаз.
Хрен: — Это есть в твоем понимании демократия?
Редька: — Да! Когда доставляешь радость сквозь слезы.
Хрен: — Проституция это, а не демократия.
Редька: — Пошел ты! Хренов деликатес!
Хрен: — Сама пошла! Давалка!
И, взявшись за руки, Хрен пошел, а Редька покатилась на кухню.