Не так давно в Москве прошла акция, поименованная «Ночная библиотека». Каждый мог прийти в читальный зал и полистать что вздумается. Что, возможно, давно мечтал полистать, но в дневные часы не хватало времени. Актуальность мероприятия трудно переоценить и невозможно недооценить. С чтением в обществе полный швах…
Следующим утром мне пришлось ехать в метро. Я был поражен: вагоны были сплошь заполнены дремлющими и зевающими людьми. Видимо, все возвращались из библиотек, проведя там долгие бессонные часы. Черты лиц усталых, но счастливых москвичей носили отпечаток полнейшего блаженства. Невольно я подумал: хорошо, что у меня дома своя, личная, индивидуальная библиотека и я могу в любой миг протянуть руку и взять с полки любой том, не прибегая к услугам ночных читален.
Хер Брежнев
Почему Брежнев не смог подружиться с писателями — Бродским, Войновичем, Аксеновым? Ладно Солженицын — подрывавший политические основы СССР. А перечисленные авторы — в основном лишь эстетически иронично пощипывали действительность — почти не больно для обидчивого на критику социализма. Вот и созвал бы Леонид Ильич изысканных эстетов, поговорил бы по душам. Но нет, не хватило ума, культуры, дальновидности... Высылал некоторых, лишал гражданства, сажал в тюрьмы, лечил в психушках — отчего сам терял и проигрывал (в смысле имиджа). Стал посмешищем. Пугалом. Чего стоит одно только обращение к нему в письме Войновича (на немецкий лад, что лишь усилило издевку): «Хер Брежнев!»
Прав Иосиф Бродский: руководители государств должны больше читать. Но где им — если нет времени? (Разве только ночью, в публичной читальне?) Да и зачем? Надо управлять страной, надо бороться за мир (или войну) во всем мире. А ум обретут потом, когда-нибудь… После того как обзовут хером или кем покрепче.
Юрий Олеша
Неужели замечательный Юрий Олеша будет забыт? С его дивной «Завистью» и школой мастерства для начинающих прозаиков и драматургов «Ни дня без строчки»? Да, «Три толстяка» переиздаются для школьников, но это не самое яркое его произведение. А в коротеньких непритязательных заметках он рассуждает о том, о чем мы думаем сегодня: Наполеон был, возможно, сарацином, то есть арабом, потому не жалел о крови, пролитой Европой (то есть писатель предвозвестил нынешние проблемы терроризма), лень Обломова — не национальная черта русских, а психическое расстройство персонажа, болезнь. Но это — совсем другой взгляд на Россию! Олеша рассказывает, что Маяковский, говоря о корриде, сожалел: почему у быка не привинчены к рогам пулеметы, направленные на зрителей?
Когда читаешь большого писателя, меняется взгляд на мир. Большой писатель умеет перевернуть устоявшееся мировоззрение. Олеша-мыслитель еще как мог бы на многие мозги повлиять… Но его не читают. Или почти не читают. Неужели он канет в Лету?
Зощенко — мастер детективного жанра
Подступиться к Зощенко непросто. Я много раз пытался это сделать. И ретировался. «Рассказы Назара Ильича, господина Синебрюхова»… Вам это кажется смешным? Мне — нет. Но именно частоколом утробного юмора он себя окружил. Отгородился. От кого? Ему было от кого отбиваться. Знаменитые его монологи, вроде «Аристократки», трудно читать без отвращения. Быдлянство. Примитив. Только с возрастом понимаешь, что это эксперимент (удавшийся или нет — другой вопрос). Орнамент — как у Алексея Ремизова. «Синтаксис улицы» — говорил сам Зощенко. Он пытался создать концентрат пошлости, конечно же, отвратительный ему самому.
Читать Зощенко надо, начиная с его замечательной философской повести «Перед восходом солнца», охаянной и растоптанной партийным руководством страны. Страны, где не было места настоящей трагической литературе. Ничто живое, настоящее, искреннее ее вождям не было нужно. Шути пошло, изгаляйся — пожалуйста. Но и то до времени, пока не обвинят в поклепе на советскую действительность. А рассуждать о жизни и смерти (в нацеленном на оптимизм обществе) — шалишь, не позволим!
Вот и произошли аберрация, смещение, ошибка: многие полагают, что Зощенко — юморист. А он трагик. Глубокий, умный, тонкий антипошляк, в отличие от записных юмористов. Если в юморе нет трагической подкладки — это не литература.
Его «серьезные» новеллы так же объемны, как у Олеши, но не лишены наивности и противоречий. В одной — о временах Первой мировой войны (в которой Зощенко участвовал, был на фронте) — он излагает, как солдаты режут свинью, не оглушив ее перед этим. А в новелле о чуть более позднем времени говорит, как два взрослых медведя в зоопарке отгрызли лапы медвежонку. И делает заключение: теперь знаю, чем люди отличаются от зверей… Книга «Перед восходом солнца», в которую включены эти новеллы, помечена 1943 годом. О жестокостях Второй мировой, да и о лагерях внутри СССР, автор, надо полагать, был осведомлен, наслышан. Так что вполне логично мог сделать позитивный выбор в пользу диких животных.
Какое отношение имеет Зощенко к детективам? А вот какое. Детектив — увлекательное чтение. Но всегда это сочинение на заданную тему: мы заранее знаем, что ответ на поставленные вопросы сойдется (или будет подогнан к ответу, находящемуся в конце задачника). Однако можно ли попытаться изобрести что-нибудь заковыристое внутри консервативного жанра? Зощенко блестяще удалось: «Перед восходом солнца» — именно детектив, но совершенно необычный. Автор распутывает криминальную историю о самом себе, о болезни-убийце, таящейся в недрах его сознания. Нам, читателям, известны исходные данные, сообщенные писателем: депрессии, настолько тяжелые, что намерение самоубийства не кажется пугающим — то есть «труп», согласно канонам детективного жанра, обнаруживается, как положено, на первых страницах произведения. Неизвестно, однако, кто в истоке печального (трагического) положения вещей? Шаг за шагом, сантиметр за сантиметром происходит выявление «убийц организма», обнаруживаются одна за другой их сообщники, а заодно отсеиваются ошибочные версии. Наконец убийца схвачен за руку и обезврежен! Мы, вместе с автором, испытываем громадное облегчение.
Исследование Зощенко включают редкую для тех (и тем более для нынешних) времен критику теории Фрейда. За эту критику и ухватиться бы советским идеологам и поддержать автора-патриота, отдающего бесспорную пальму первенства отечественному физиологу Павлову и его собаке. (Зощенко открыто позиционирует себя исключительно просоветским человеком.)
Но нет, само наличие таланта в человеке непереносимо для тоталитарной власти, и она вместе с водой выплескивает из своего лона присягнувшего ей на верность ребенка: удивительно, именно о водобоязни, породившей страхи, идет речь в упоминаемой повести.
…А еще я думаю, что эта книга лукава. Не хочу сказать: писатель брался за перо с заранее выношенным намерением так построить сюжет, чтоб затянуть читателя в интригу. Но невольно проглатываешь крючок — узнавая, что и Шопен, и Некрасов, и Флобер, и Салтыков-Щедрин, и Леонид Андреев, и Мопассан, и даже Брюсов впадали в хандру и хотели свести счеты с жизнью, а дальше поглощаешь текст с удвоенным интересом. Расцвечивая рассказ о себе биографическими подробностями мозаичных вкраплений об Эдгаре По и Гоголе, писатель столь искусно располагает главы, объединяет, компонует и рассредоточивает материал, что выписки из давних дневников не кажутся нарочитыми позднейшими вставками (а вероятно, так оно и есть).
Но это досужие размышления, эстетические брюзжания…
Публикация первой части книги закончилась ужасно. Последовал окрик ЦК КПСС и лично товарища Жданова. (Вы помните, кто такой Жданов? А ведь была станция метро «Ждановская». А вот «Зощенковской» не было и нет.) Тупой партийный вождь, ничего не создавший, кроме, конечно, лозунгов, призывов к победам в деле строительства коммунизма. Тот самый пошляк, который мог бы говорить языком зощенковских антимещанских рассказов. Да он таким языком и изъяснялся — языком партийных постановлений.
Зощенко исключили из Союза писателей. Он отправил письмо Сталину. Но разве Жданов сам решился бы предпринять хоть какой-нибудь шаг — без ведома хозяина? Сталин был такой же, как Жданов. И прочие вожди.
Книга увидела свет в полном объеме только после смерти Зощенко.
Записные книжки
Литературные произведения, выходящие из печати, — выглаженные, просеянные, спрямленные, вмещенные в прокрустово ложе сюжета, — это образцы послушного редактуре конформизма. В записных книжках нет такого коверкания фраз и их шлифовки и калибровки в угоду мнимой гармонии. Когда читаешь записные книжки Моэма, Замятина, Ильфа, Венедикта Ерофеева, поражаешься свободе и широте вмещенного в отрывочные строки бытия. Каждая запись — зерно, из которого может вырасти роман. Но, может, не надо романа, не надо добавочного искусственного расширения и многословия, все угадывается без расшифровки и разжевывания, необходимых лишь беззубым, остальные сами раскусят и вылущат смысл.
Стыдно!
Каждый писатель живет в своем времени и запечатлевает его. (Даже создавая произведения на исторические темы.) Редкий драматизм колымских рассказов Шаламова, вобравших биографию писателя-сидельца… Обжигающая правда романов Юрия Домбровского о трагедии его собственной искалеченной обществом судьбы… Но мы живем в другое время…
Самые пронзительные книги Василия Аксенова не сравнятся с документальным ужасом повествования его матери Евгении Гинзбург «Крутой маршрут». Да и надо ли сравнивать?
Надо! И Шаламов, и Гинзбург, и Надежда Мандельштам пишут, чтобы мы, в комфорте читая о кошмарах террора, не забывали, какие беды пришлось испытать людям нашей страны. Стыдно читать такие книги в бездеятельности и покое!
Поцелуй Иуды
О степени популярности и известности Христа можно судить хотя бы по тому, что Иуде пришлось целовать Учителя — дабы выделить Его из числа прочих участников Тайной вечери (и отдать страже).
Если бы за нынешними узнаваемыми медиалицами пришла стража во время общего ресторанного ужина, то опознала бы каждого мгновенно.
Но что эти кумиры говорят, что несут — кроме околесицы? Лучше бы им остаться неузнанными и молчать. И тихо сгинуть где-нибудь… Вдали от Голгофы.
А сам Христос воспользовался бы услугами телеэкрана для популяризации своих воззрений? Мне кажется, нет. Он бы предпочел личное общение «втихомолку» и вспомнил бы, пожалуй, русскую пословицу «Не в свои сани не садись».
Что касается упомянутых кумиров, их речи больше смахивают на донос Иуды, чем на апостольские проповеди.