«Я считаю себя приличным человеком…»
— Есть такая присказка: плох тот, кто в молодости не был революционером, а в зрелости не стал консерватором. К вам это относится в полной мере?
— Я думаю, в этом доля истины большая. Но желание что-то менять не стало меньше. Просто появилось больше ответственности. Стараюсь совершать меньше ненужных движений. На самом деле, скажу вам честно, если посмотреть на то, чем я занимался в последние 30 лет… Ну, 25 — именно столько я занимаюсь творческой деятельностью, в разных качествах, — то я никогда не переходил грань чего-то недозволенного с точки зрения нравственности и морали.
— А где проходит эта красная линия именно для вас? Ведь это чисто личные, субъективные ощущения.
— Личные, да. Это касается моего отношения и ответственности перед зрителями. Я не собираюсь шокировать ради шока. Я могу по-разному трактовать то или иное произведение… Полная свобода возможна, если только у вас хорошее воспитание.
— Но ваш фильм «Му-му» по Тургеневу был для кого-то шоком.
— Наверное, но возьмите любую классику, которая ставилась. Эфрос писал в своих книгах: «А кто знает, как надо?» Где те самые специалисты по Чехову? «Это не Чехов», — писали они о спектаклях Эфроса. Я, безусловно, себя не сравниваю с Эфросом, но это мой взгляд, я рассказчик, я рассказываю историю, и у меня грань дозволенности — не вседозволенность. Все-таки я себя считаю приличным человеком, человеком верующим…
— Вы давно стали верующим человеком?
— В 30 лет. В здравом уме.
— Это очень важно. Но вот есть такая рок-группа «Алиса» и ее лидер Константин Кинчев. Когда он вначале был язычником, анархистом и еще черт-те кем — из него так перло, просто супер! Но вот он стал правильным, прекрасным семьянином — и стал обычным, как все. Есть такой тезис, что в творчестве моральных ограничений в принципе быть не может. Важно, как.
— Фантазия не имеет границ, но я не могу травмировать зрителя. Я могу только его художественно травмировать. А ужасные выходки Pussy Riot — это все глупость, дешевое хулиганство, причем бездарное. Мне обидно, когда про них говорили, будто они какие-то панки, что это музыка. Какая музыка, где там музыка? Я считаю, что галлюцинировать нужно на трезвую голову. Я никогда, кстати, не делал что-то ради красного словца — постановку в театре или фильм. Я все время делал то, что меня в данный момент волновало. Снимал «Му-му» — это про одиночество. «Коллекционер» — это было посвящено ответственности перед другими поколениями. «Чужие» — как легко попытаться изменить культурный код нации. Ведь перед нашими глазами происходит Украина. А если мы немножко отмотаем назад, то поймем, что совсем недавно добропорядочные немцы выпускали прекрасные машины, и была атмосфера, один из самых культурных народов… и вдруг это все превращается в фашистскую Германию. А ведь это одна и та же нация, все они читали Гёте, Шиллера… Так что мне кажется, что очень важно иметь тормоза, то, насколько ты можешь остановиться и не зайтись в каком-то угаре. Вот у меня такого нету, я человек аккуратный, никогда в жизни себя никому не навязывал. Поэтому я и не ходок по всяким тусовкам ради тусовок. Я с другой стороны экрана. То, что меня узнают, мне, конечно, приятно. Но это исключение из правил, я за кадром.
— Про творчество я понял. А в жизни? Сейчас такое время, что люди выходят на поверхность по-разному. Выкрикнуть что-то погромче, обозвать кого-то в Интернете — и ты герой. Я вот не вижу вас среди митингующих, да и раньше, на проспекте Сахарова разве были?
— Нет, почему, я был на Болотной. Просто не считал нужным транслировать свои мысли, хотя в Фейсбуке и в ЖЖ что-то пишу, озвучиваю свою гражданскую позицию. Но это большая ответственность — делать какие-либо заявления. Вы говорите о самопиаре, а меня учили, что за мной должно стоять дело, я всегда был занят производством. Не просто: смотрите, как я хорошо сказал или в каком красивом я костюме, или какой скандал я устроил в ресторане — у меня такого в жизни не было, вы никогда не найдете про это в Интернете. Для меня всегда было важно производство. Когда я еще занимался живописью, с детства, нарисовал одну картинку, и моя бабушка, царство ей небесное, сказала: а почему эта картинка твоя не подписана? «Она мне не очень нравится», — ответил я. «Нет, — сказала бабушка, — надо обязательно подписывать, чтобы люди знали, что эту работу, не важно, хорошую или плохую, сделал Грымов». И я поэтому всегда подписываю свои работы, будь то спектакль Юрия Грымова или фильм Юрия Грымова. То есть это не какое-то желание «я, я, я». Я несу ответственность. Я являюсь для зрителя, для вас абсолютной гарантией качества.
— То есть Грымов — это бренд?
— Ну не бренд, это гарантия того, что вас не обманули, и работа сделана на уровне. А уж нравится, не нравится — дело вкуса. Я рад, что зрители за два-три месяца покупают билеты на мои спектакли. Это говорит о доверии ко мне.
— Сколько уже в театре у вас постановок?
— Четыре спектакля и одна опера. Но есть одна опера, которая уже идет больше десяти лет, — «Царская невеста» Римского-Корсакова в «Новой опере», и я даже боюсь туда идти. Я думаю, что от меня там ничего не осталось. Я пришел на спектакль через полгода, когда поменялись все составы без моего решения, и ужаснулся тому, что происходит на сцене. С тех пор, после этого случая, во всех своих контрактах пишу, что я обслуживаю спектакль. То есть я не дам больше возможности убить спектакль, потому что там стоит моя фамилия.
— А что такое современная драматургия в вашем понимании? Богомолов, Серебренников — о них говорят, о вас в этом смысле говорят меньше. Но часто выходит, что новая драматургия это всего лишь аллюзии к сегодняшнему дню. Ставят классику, но там у них полицейские с электрошокерами или «Три сестры» в интимных отношениях.
— Я всегда боялся псевдоактуальности. Это очень легко, взять и перевернуть наизнанку все что угодно. Даже, когда я ставил оперу «Царская невеста», в Питере тоже шла «Царская невеста», там происходило все на ВДНХ.
— Типа «Свинарка и пастух».
— Ну да, надел джинсы на героя из ХVI века в опере и пошел. Я считаю важным измерением успеха доверие зрителя, продаваемые билеты и скорость их реализации. И не на один спектакль, не на пять… Уже два года с переаншлагами идет в РАМТе спектакль «Цветы для Элджернона». Когда мы играли детский спектакль «Затерянный мир» (я думаю, что это самый технологичный, самый яркий детский спектакль в Европе на сегодня, поверьте), на Новый год с 25 декабря по 11 января дали 38 представлений. Без рекламы. В театре у меня все, слава богу, коммерчески складывается успешно. В кино сложнее. Кинематограф изменился, на экранах идет в основном подростковое кино, развлекательное. Я всегда очень хорошо, просто супер, продавал свое кино на DVD. То есть я делаю кино для закрытого показа. Просто у меня никогда не было такого желания и таланта, чтобы сделать фильм «Ёлки».
— А «Елена» Звягинцева…
— Хорошее кино, но тоже коммерчески не очень интересный фильм.
— Я даже не говорю о «Левиафане», который чуть не получил «Оскара», мне кажется, он сильно уступает «Елене». Я только лишь о качестве. Это же главное.
— Нет, ну Звягинцев очень интересный режиссер, это не обсуждается. Я рад, что у него так ярко в плане фестивальной жизни сложилась судьба. Но, скажу вам честно, для меня это не самоцель — фестиваль. Потому что получить своего зрителя гораздо сложнее, чем получить статуэтку. Я начинал работать с Рербергом, оператором Тарковского. Мы много на эту тему говорили, и он много мне дал в первых моих шагах. Так вот, Тарковский тоже очень сильно переживал, когда его выпускали малым экраном, по клубам. Любой режиссер пытается расширить свою аудиторию. Но сейчас в кино очень трудно оперировать просто кассой. Когда я смотрю бокс-офис каких-то фильмов, которые для меня за гранью добра и зла… Я удивляюсь, что люди это смотрят. Но мне этот зритель не интересен, и я этому зрителю не интересен, у нас обоюдная нелюбовь. Мне казалось, что кино — это всегда эксперимент. Не важно, в чем: в драматургии, в монтаже, в цвете… Так вот в кино сегодня эксперимент — это опасность, и никому это не нужно. Понимаете, коммерческий успех любого русского фильма происходит только тогда, когда он максимально похож на американский. Мне это не интересно, я иду своим путем.
«Я считаю, должен быть суд над Сталиным, это 100 процентов»
— Вы начинали манекенщиком. Скажите, манекенщик сродни артисту? Ведь и тот и другой хочет нравиться, показать себя, полностью зависим. Ну женская профессия.
— И да, и нет. В тот период, в конце 80-х, это называлось страшным словом «демонстратор одежды», а никакая не модель. Но были театры мод, амбициозное название. Это не просто слова: мы читали стихи, танцевали и т.д. Мы были почти артисты. Потому что человек, выходящий на сцену (это моя позиция), должен быть очень ответственен, не просто ходить вешалкой.
— Про вешалку это выражение Славы Зайцева.
— Поэтому у Зайцева я не работал, а работал в центре моды «Люкс», снимался в видеоклипах. С тем же Валерием Леонтьевым в клипе «Маргарита», играл там Воланда, а через 10 лет я уже сам как режиссер снимал ему клип. Так что для меня это было какое-то самовыражение, именно по-актерски. Там я года два проработал, стал ставить показы мод, и так потихонечку в режиссуру меня и утащило.
— Да, занялись рекламным бизнесом, как и многие нынешние режиссеры, из тех, кто сейчас на виду. А что такое реклама: начальный капитал? школа?
— Это всё вместе. Я работал в Лас-Вегасе, занимался фэшн-шоу, модной индустрией. Ставил там шоу «Лучшая обувь мира» и в принципе собирался оставаться. Это был 91-й год. Здесь в Москве было плохо с едой, карточки покупателя… Приехал сюда, думал, ненадолго, и тут увидел, что здесь стало что-то завариваться, закипать. Мне позвонил Володя Жечков.
— Который «Белый орел»?
— Да, и сказал, что они с Лисовским начинают делать рекламное агентство. Я подумал, что в Америку всегда успею, совершенно искренне это говорю. Америка для меня абсолютно неинтересная страна. Кто-то на Америку молится, потому что они ее не знают. А я узнал. Я был там туристом, участвовал в фестивалях, ставил шоу. Я был вовлечен. Американская модель государства — это как бизнес-проект. К тому же страна безумно молодая, со всеми ее комплексами.
— Не обижайтесь, конечно, но, может, вам Америка стала неинтересна, потому что вы в нее не вписались? Это такое оправдание для себя?
— Нет, я прекрасно встроился. Как фэшн-директор я бы получал очень приличные деньги, ставил бы как минимум три шоу в год по контракту, не говоря уже про подработки. Но когда я в Лас-Вегасе ходил на шоу, мне говорили: «Юра, тебе нравится это шоу?» — «Да». — «А ты знаешь, сколько людей в мире могут сделать лучше? Но они не смогут доказать, что у них лучше».
— Ну да, разве можно перебить Лас-Вегас, это же всемирный тренд.
— Поэтому я остался в России. Стал снимать рекламу, которую никто не умел снимать. Сам с нуля начал организовывать. Мне было 25 лет, я подумал, что это интересно. Ну и закрутилось…
— Когда смотришь то, что показывают на Каннском фестивале рекламы, — это так круто! Там столько смыслов, ассоциаций. А в обиходе-то по ТВ мы видим лишь сугубую упрощенность и примитивные впаривающие кричалки. Почувствуйте разницу?
— Реклама, она очень разная. Сегодня в России рекламы не существует, сегодня есть объявления. Творческий рекламный рынок разрушен. Нормальный человек в рекламе работать не может, там неинтересно. Вот с 1990 по 2000 год было классно, был русский стиль, я получал награды… Не только я, многие русские. Сегодня в России стиля нет.
— Но вы же делали и ролики водки. И это при такой вашей высокой нравственности?
— Все, что не запрещено, разрешено — есть такое правило. Поэтому я через себя никогда не переступал. Если была разрешена реклама алкоголя, я ее снимал. Если я делал кампанию «Голосуй или проиграешь» с Ельциным, то я искренне боялся, что придет коммунистический реванш. Я не хотел этого.
— В чем конкретно заключалась ваша роль в кампании «Голосуй или проиграешь»?
— Я делал проект «Ельцин — наш президент» и снимал ролики «Голосуй или проиграешь», все, что связано с телевидением.
— Теперь не стыдно?
— Нет, я не стыжусь ни одного факта своей биографии. И еще: я не стыжусь ни одной своей работы, которую я делал, — не важно, в рекламе, в клипах, в издательской деятельности, занимался образованием 12 лет и, кстати, получил награду от Путина за вклад в области образования. Мне нечего стыдиться. Хотя я реально, наверное, сейчас больше не согласен с тем, что делал Ельцин. Для меня непонятно, что такое «раздел в Беловежской Пуще», помните, когда Союз распался. Это все ужасно, и я это не поддерживаю.
— Как и, наверное, залоговые аукционы, расстрел Белого дома, войну в Чечне… Вы же всё это знали, и тем не менее Зюганов для вас был страшнее?
— Он никогда не был для меня страшным, потому что не несет никакой опасности. Но у меня хорошая историческая память относительно абсолютного убийцы Сталина и всей этой системы координат, когда был произведен геноцид собственного народа. При нашей великой стране, при нашем великом народе, который выиграл войну, существовал абсолютно не какой-то великий менеджер, как иногда его сейчас называют, а абсолютный убийца. Я считаю, должен быть суд над Сталиным, это 100 процентов.
— Денег много тогда получили?
— Это были деньги, но не такие уж и большие, не что-то из ряда вон. Что-то подобное я получал, когда делал клипы и Алсу, и Витасу.
«Я не могу работать на фашистов, это не обсуждается»
— Вы полтора года были генеральным продюсером «Дождя». Почему ушли?
— Как выяснилось, это не очень моя компания. Я все-таки за системное телевидение. Телевидение — это завод.
— И вы ушли не из-за политических разногласий?
— Нет, я же гражданин. Да, я со многими вещами не согласен на «Дожде», но кого это волновало. Вот был юбилей Александра Митты — 80 лет, и еще Люси Улицкой, а я же снимал «Казус Кукоцкого». Я сказал новостникам: «А почему вы не поздравили этих людей, это же большие люди?» На что мне было сказано главным редактором: «Вот они умрут, мы про них скажем». Я говорю: «До свидания, оптимистик ченал». Это правда, я сейчас не вру ни грамма.
— А когда их стали мочить за известное высказывание в эфире?
— Я ушел до этого, может, чувствовал что-то. Но информация — очень сильное оружие. И когда в информацию приходят люди, которые не несут ответственности за то, что они говорят, за слово, которое может ранить миллионную аудиторию… Нельзя было так ставить вопрос про Ленинград. А если ты работаешь в оппозиции чему-то, то те, против кого ты работаешь, они защищаются. Это же обоюдная игра. Подставился — будь любезен отвечать. Точно так же я был в шоке, когда выпустили фильм «Гитлер капут». Я сам лично в Питере видел эту афишу, а рядом стояла бабушка-блокадница, которая смотрела на улыбающегося эсэсовца в исполнении артиста Деревянко. Я в Фейсбуке об этом написал. Я не ангажирован никем, я самостоятельный взрослый человек.
— Можно ли в сегодняшней культурной системе координат быть свободным, независимым художником?
— Я полностью свободный человек и завишу только от семьи и своих друзей. Всё. Я не переступаю через себя и не буду делать то, что мне не близко. Я делаю все искренне. Мне должно быть прежде всего интересно. А работать ради денег — тупиковая история.
— Вы снимали клипы для Пугачевой, Леонтьева, кабаре-дуэта «Академия»… Как вам работалось с этими людьми?
— Безусловно, они меня выбирали, но я соглашался снимать только тех людей, которые мне интересны. Сам я не слушаю такую музыку в машине, но очень уважаю этих людей. Не считая новых, ведь я Алсу всю делал с нуля, четыре клипа. Еще не было этой девочки, надо было ее нарисовать, и я ее рисовал. Мне всегда было важно попасть зрителю не в глаз, а в сердце, поэтому, наверное, получались такие яркие клипы. По количеству я не так много снял видеоклипов, рекламы гораздо больше. Но работать с Пугачевой, с Леонтьевым, с «Uma2rman», с Лолитой всегда было интересно, потому что мы очень уважали друг друга. Я снимал только тогда, когда ко мне было полное доверие. Я против коллективного творчества и ненавижу самодеятельность. Если кто-то хочет самодеятельным творчеством заниматься — без меня. Когда я прошел часть кругосветки на «Крузенштерне» с моряками, капитан Миша Новиков мне тогда сказал: «Я командир корабля». И когда мне говорят: а вот вы тиран, деспот, — я не понимаю этого. Это корабль, который веду я. Я против анархии. Но ценю очень мнения, люблю работать с яркими, талантливыми людьми. Ненавижу посредственность! И если говорят: вот у него тяжелый характер, с ним невозможно работать… Ерунда! Характер либо есть, либо его нет.
— Но все-таки: с кем вы не будете работать ни при каких обстоятельствах?
— Я не могу работать на фашистов, это не обсуждается. Наверное, сегодня, учитывая, что я уже лет 15 не курю, я бы не хотел продвигать рекламу табака. А алкоголь — да, алкоголь — это часть культуры, и надо прививать эту культуру. Нам же показывают красивых мужчин, красивых женщин, а не тех, кто нажирается в свинью. Когда Микеланджело получил 20 золотых, мать спросила у него: «Зачем тебе деньги?» — «На удовольствия». — «А что для тебя удовольствия?» — «На женщин», — подумав, ответил Микеланджело. «А тебе нужны такие женщины?» — опять спросила мать. «Тогда на вино», — сказал художник. «А вино это не удовольствие, это традиция», — сказала мать. Вот и у нас алкоголь — это традиция.