Есть они и в батальоне «Оплот» спецбригаде "Восток", и в Славянской бригаде, и в Генеральном штабе.
Мой собеседник год назад и знать не знал, что будет заниматься этим непростым делом. «Напишите, что был тихим программистом, компьютерщиком, созидателем», — шутит он.
Сейчас Сапер — не только сапер, но и минер. Два в одном. В задачу взвода, которым он командует, кроме разминирования входит еще и минирование территорий. Единство и борьба противоположностей.
...Потому что война.
— Бывает, что используем и укроповские трофеи. В том же аэропорту, в старом терминале, когда закончились бои, мы еще трое суток работали. Все подвальные помещения там были заминированы. Представь, минометная мина весит 20–22 килограмма, при этом в ней 15 кг взрывчатого вещества. А теперь умножь все на триста с лишним мин, что мы обнаружили, и реши задачку, как бы оно взлетело…
Слава Богу, пронесло. Мои бойцы выносили мины на свежий воздух, подустали даже. Все, что обезвредили, с собой потом забрали — противотанковые, противопехотные; а минометные пошли в наши минометные расчеты. Да и нельзя было всю ту взрывчатку, что мы «сняли», разом уничтожить, иначе бы не стало полгорода.
В том же старом терминале мы нашли еще минометные снаряды по 120 миллиметров, украинцы их сложили кучками и сверху закрепили противотанковые мины — штук 20, с электрическими запалами, набитые пластитом. Если бы одна из них взорвалась, остальные тут же сдетонировали бы, понимаешь? Все было подготовлено для тотального уничтожения: как только наши бы туда вошли, тут же бы их и взорвали. Но не успели…
Сперва, когда шел на задание, внутри мандраж был. Мало ли что? Это в прошлом декабре было. Три месяца с тех пор прошло. Для войны — огромный срок. Сейчас с минами уже научился ладить. Иногда даже фантазия проявляется — чтобы не так просто было «снять» то, что я поставил.
— А какие виды мин обычно используют при заминировании?
— Все зависит от конкретной боевой задачи, которую мы выполняем. Есть, к примеру, танкоопасное направление, где нужно закрыть проход вражеской техники, — там мы закладываем противотанковые мины.
Для того чтобы их другая сторона не снимала, ставятся всевозможные сюрпризы. Можно, к примеру, под мину подложить гранату. Когда ее попытаются «снять», чека сработает. Есть мины, которые ставятся на «неизвлечение». Такие можно только уничтожить. Есть мины самоликвидирующиеся. Они определенное время стоят, в зависимости от температуры окружающей среды, а затем взрываются — чаще всего это противопехотные мины.
Неплохи противопехотные мины, которые выбрасывают растяжки. Их используют для временного закрытия проходов: чтобы противник подорвался, а наши, которые следом пойдут, — нет.
Еще есть мины-лепестки — их применяли в Афганистане, это советский аналог американской мины. У нее очень маленький вес, малое количество взрывчатого вещества — всего три грамма; человек не погибает, но у него отрывает ступню. Чем опасны эти мины — они не определяются металлоискателем, только глазами.
В аэропорту на взлетке мы «снимали» противотанковые мины, их там хватало — посадочная полоса длинная... С одной стороны работали укропы, с другой — мы. Обходили друг друга, где-то ставили, в другом месте снимали. Одним и тем же делом занимались, получается.
— Вы так рассказываете, как будто это занятие всей вашей жизни…
— Вообще я от саперного дела далек. Жизнь заставила. Так и напиши, что я — украинец и патриот своего родного города Донецка. Ниоткуда не приехал, чтобы повоевать, всегда тут жил. Это они к нам поперли… Когда началась заваруха, я некоторое время наблюдал за этим беспределом, съездил в Славянск, поскольку там были мои друзья. В Славянске пробыл дней десять, работал в добровольческой милиции. Занимался отловом диверсантов, наведением правопорядка. Но вскоре пришлось вернуться. Семью надо было вывезти в Россию.
— Потом пошли в саперы?
— Сперва меня отправили в группу прикрытия минеров. Мы заранее выдвигались в заданный район, чтобы обезопасить их работу. Обычно 3–4 человек для прикрытия достаточно.
Командир моей минерной группы (так она официально называлась) перевелся в другое подразделение, во главе всего этого дела поставили меня.
Учиться приходилось на практике: когда каждый день видишь, что и как происходит, поневоле запоминается. Но я не профессионал, нет, хотя в нашей инженерно-саперной роте сейчас есть доброволец-контрактник, он это дело с армии знает. Но все равно армия — это не война… На войне учишься быстрее, что ли, или… погибаешь. Я горжусь тем, что из моего взвода никто не погиб. Контузия, правда, одна была.
— А откуда вы берете мины? Да еще в таком количестве.
— По-разному. В Донецке есть завод, в мирное время он занимался переработкой боеприпасов. Там до сих пор — горы ящиков со старыми минами, подготовленные к отправке вагоны со взрывчаткой. Мы оттуда забирали гексоген, аммонит, аммонал — это все промышленные взрывчатые вещества. Их используют при взрывных работах в рудниках и на шахтах. Тротил тоже есть — мы его вывезли порядка двухсот тонн. Еще находили пластит. Фугасы обычно делаем сами. Самый простейший фугас — неразорвавшийся снаряд. Он уже с начинкой. Вместо взрывателя ставится электродетонатор с пластитом или детонатор от гранаты. Детонатор срабатывает, пластит взрывается и подрывает снаряд. Разлет осколков танкового снаряда — где-то около ста метров… Но это я не большой секрет раскрываю: есть учебники специальные по заминированию и разминированию, в Интернете информации полно. У украинцев, бывает, берем трофеи — снимаем их мины осторожно и еще раз используем. Не пропадать же добру!
— А украинцы откуда берут?
— Из Артемовска. Там военный арсенал. Огромное количество снарядов, у многих уже и срок вышел. Как-то на одном участке увидел мину 82-го калибра. Смотрю: взрыватель какой-то странный, я такого раньше не видел. «Сдернули» мы ее, перевернули, а там… сейчас скажу, какой точно год… 1962-й! Украина же сама ничего не производит, живет на советских запасах. Единственный патронный завод — он в Луганске. Но сейчас им из Восточной Европы много чего подкидывают.
— А новое американское вооружение?
— Ребята говорили, что в районе Песок как-то подбили американский танк «Абрамс». Лично я видел только снаряды натовского производства. Недавно ездили на вызов: в двух метрах от стены частного дома наполовину вкопался тяжелый снаряд, по маркировке понятно откуда. По правилам военного времени такие боеприпасы не извлекаются, а уничтожаются на месте. Но обезвредить мы его не смогли. Рядом же люди… Калибр 120 с лишним миллиметров все вокруг разнесет. Наказали хозяину собрать как можно больше мешков с песком — потом приедем, аккуратненько положим взрывчатку, выставим мешки, чтобы энергия взрыва ушла в другую сторону, и ликвидируем эту натовскую заразу.
— А сам по себе снаряд взорваться не может?
— Думаю, что нет. Возможно, там уже поврежден взрыватель. Но раскапывать дальше мы его не стали. Все-таки неизвестная конструкция.
— Как понять, что местность заминирована?
— Идешь — смотри под ноги, всегда, и на уровне груди. Любое поле сейчас может быть опасным, любая лесополоса. Мой хороший товарищ из разведгруппы, которая нас прикрывала, так подорвался на растяжке.
— Сколько по времени нужно, чтобы заложить мину?
— Зависит от того, какая мина. Если противотанковая, то в чистом поле — довольно быстро, а если дорога и шлак, который десяток лет машинами укатывался, то штык-ножом выбиваешь ямку, роешь, роешь… Я считаю, что это почти искусство. В любом случае наша работа любит тишину. Помню, ночью идем на задание, мины закладывать, и видим в тепловизор: в 25 метрах от нас украинцы тоже что-то затевают; мы их тогда деликатно обошли, поставили мины, сколько нужно, и обратно ушли.
У нас и оружия, чтобы вступить в бой, с собой не было. Нам главное было — не шуметь. Это и есть хорошая работа минера.
Вы думаете, минировать легко, что ли? Хлоп, и давайте здесь заложим? Все не так просто. Мы сегодня заминируем поле, а завтра наступление наше назначено или ротация войск. Поэтому нужно план минирования со всеми предварительно согласовать, сделать карту местности, копии которой передаются в штаб…
— Как разминировать, чтобы мина уцелела для дальнейшего использования?
— Аккуратненько осмотреть, обрыть землю кругом, зацепить издалека «кошкой» и из укрытия дернуть. Это называется — «сдернули» мину.
Слава Богу, нам особых мин-ловушек, которые сложно обезвредить, не попадалось. Хотя я уже рассказывал, как на противопехотной растяжке разведчик с большим опытом подорвался. Еще недавний случай: саперы ехали на разминирование ЛЭП — и попали на противотанковую мину. Среди них была девушка. Она одна выжила, насколько я знаю, но с тяжелыми ранениями.
— Сапер ошибается один раз…
— Точно. Одна нога здесь, другая там. Слава Богу, роковых ошибок пока не было. Но я вам так скажу: укропы минируют буквально все. Мозгов нет абсолютно, мое мнение, — все, что их глаза видят, то и минируют. Дороги, подъездные пути, посадки… Стояли мы как-то в Еленовке, в сторону Мариуполя, дело еще в сентябре было; батальон специального назначения «Кальмиус» как раз закончил штурмовать это селение и пошел к Волновахе, а мы на этой территории сняли семь десятков противотанковых мин. В брошенных украинских блиндажах обнаружили большое количество колышков, подготовленных под растяжки. Аккуратно сложенных.
— И что это значит?
— Это значит, что местность вокруг минировали. Много мирных жителей сейчас подрывается. В той же Еленовке, когда мы уезжали, специально поставили знак: «Мины», а уже через два часа в посадках подорвался 50-летний мужик. Оторвало ему ногу. Он увидел: вдалеке какие-то ящики стоят, решил проверить — с чем, а это оказалась ловушка. Дети тоже, к сожалению, тоже лазят, куда их не просят… И если из-под обстрела, огня, их взрослые тягают, то тут не всегда отследишь. Помню, кто-то из пацанят игрался половинкой пластика, в дерево кинул — а он шарахнул… Украинцы обстреливают наши жилые дома «Градами», «Ураганами», начиненными кассетными боеприпасами из такого пластика. Через некоторое время внутри этих кассет срабатывает механизм, и они начинают сами по себе взрываться. В январе в поселке Пантелеймоновка много таких упало — самоуничтожаться они принялись через день. Нас срочно вызвали — обезвреживать.
Есть специальные группы, которые, как МЧС, работают только по гражданским объектам. Мы более универсальны. Можем и так, и эдак. Когда Есеноватский машиностроительный завод был подвергнут тотальному минометному обстрелу, мы в общей сложности изъяли оттуда около ста единиц взрывчатых веществ и неразорвавшихся боеприпасов.
Но подчас звонят обычные люди и просят помочь. В квартиру заходишь: в крыше — дырка, а в диване мина торчит. Как-то мы обезвреживали дом покойного Алика Грека — вам эта фамилия ни о чем не говорит, но он был у нас крупным криминальным авторитетом, еще до войны его взорвали на стадионе, а после пришел Ренат Ахметов (донецкий олигарх, один из «спонсоров» вооруженного конфликта на Донбассе. — Авт.). Так вот, «Ураган», который в дом Грека попал, скользнул по стенке, разбил пол, все вверх дном перевернул, и на полу остались лежать разбросанные пластиковые кассеты. А кассетные боеприпасы в руки вообще брать нельзя: они взводятся в воздухе и могут рвануть в любой момент. Их надо уничтожать с дальнего расстояния. Мы их, бывает, из автомата расстреливаем.
В той же Есеноватой я своими глазами видел, как укры применяли запрещенные фосфорные снаряды. Фосфор же горит без доступа кислорода, он очень ядовит. Из разряда тех средств, которые использовали американцы во Вьетнаме…
— Напалм? Оранж?
— Насчет этого не знаю, но фосфорные снаряды запрещены международной конвенцией. Это тактика выжженной земли. Когда все пылает — деревья, земля. Люди горят тоже… Никого не щадит. Мы оттуда бежали, чтобы спастись.
— Ну вы хотя бы сфотографировали эти снаряды?
— Обычно мы не берем с собой на боевые выходы телефоны. Скопления мобильников в районе боевых действий отслеживаются. Да и зачем снимать? В чем смысл? Для кого?
— Для доказательств. Тогда это будут не просто ваши слова, а свидетельства преступлений. Для международного трибунала.
— Я вас умоляю! Кому и что доказывать? Международному трибуналу до нас и того, что у нас творится, и дела нет. Недавно перемирие вроде объявили, но только две машины ОБСЕ — такие красивые большие джипы — уехали с аэропорта, тут же укропы пошли на прорыв. Естественно, наши открыли ответный огонь. Это и есть их перемирие, да?.. А предыдущее объявляли перед Новым годом. Мы в аэропорту сидели, в старом терминале. Кто чем занимался — ленты набивали, оружие чистили… И тут «дзынс» — их снайпер нас сверху берет, с нового терминала. Что в шестидесяти метрах от старого. И начинается минометный огонь…
Но иногда приходится сотрудничать. Хотя лично для меня это — как ножом по сердцу. Например, после ожесточенного боя в аэропорту в обычном бытовом холодильнике бойцы нашли трупы трех укропов. Предположительно, те могли быть заминированы. Поэтому вызвали нас. В аэропорту ни крыш, ни стен — стоит один холодильник и воняет. Они там долго пролежали. Но обошлось! Мы предлагали облить этих покойников соляркой и поджечь. Командование запретило: решили обменять на наших. Дипломатия! Действительно приехал кто-то с украинской стороны и забрал тела для обмена.
— А что будет дальше? Ведь рано или поздно война закончится. Даже в моем детстве, спустя сорок с лишним лет после Великой Отечественной, еще находили мины и неразорванные снаряды. Помню, в соседнем дворе играли мальчишки, откопали, — а это был 85-й, что ли, год…
— То же самое и у нас будет. Ту же «зеленку» в прифронтовой зоне предпочитают сейчас не разминировать, потому что высока вероятность гибели саперов. Минным делом же занимаются люди креативные: с одной стороны перережешь — с другой бабахнет. К сожалению, стандартов сейчас никто не придерживается, даже обычной порядочности нет. Это война. Она добрых и жалостливых не щадит. Мое личное мнение — возможно, оно противоречит общепринятой концепции, — победителей не судят. Если бы нам в прошлом году помогли, то мы уже бы к вечеру дошли до Киева и Львова и все там «зачистили». И не было бы столько бессмысленных смертей. Я не буду впрягаться в какие-то философские споры: правильно это или неправильно. Для меня неправильно, скажем, бомбить мой родной город «Градами», «Смерчами», снарядами 152-миллиметровыми. Неправильно, когда погибают дети. Неправильно, чтобы мне указывали, как жить дальше и что делать. Неправильно, что моя жена сидит в Москве без работы, потому что ее как украинку на хорошие места не берут, живет на съемной квартире, статус беженца она с детьми еще не получила, деньги кончаются — я немного привез, мне командование помогло, чтобы они не голодали. Это тоже неправильно.
За этот год я перевидал много чего. У меня близкого друга взяли в плен. Он месяц у них пробыл, но выжил, перенес затем в Ростове три операции на правой руке: ее размозжили молотком. О каком гуманизме с моей стороны может теперь идти речь?! А мины что — такой же инструмент войны, как и артиллерия, авиация, снайперы, не хуже и не лучше.