«Немая толща заговорила»
Кочевую жизнь геолога на Севере и в Сибири, с сотнями безлюдных километров, многодневными маршрутами с комарами и гнусом, выбирают, как правило, осознанно. А первые два-три полевых сезона в практически первобытных условиях отсеивают случайных людей и отбирают людей особого склада: одержимых, неприхотливых, увлеченных, тех, кто с охоткой по утрам наденет «сбрую» — полевую робу, болотные сапоги — и уйдет из палаточного лагеря «в маршрут».
Виктору Орлову к неуюту было не привыкать. Он вырос в небольшом шахтерском поселке, что затерялся в предгорьях Хакасии. Отец сутками не выходил из шахты, а пацана Витьку растил-пестовал дядя-фронтовик. Под Сталинградом он был тяжело ранен, с покалеченной рукой ходил охотиться на зверя и этим кормил семью. В семь лет племянник стал его помощником. Телега им заменила и транспорт, и дом, а лошадь и собаки — домашнее окружение.
— После 7-го класса послал документы в горно-геологический техникум в Иркутск, но меня забраковали по зрению: читая ночами запоем книги о путешествиях и приключенческую литературу, «посадил» глаза. Но выбор уже состоялся. В старших классах мы много времени проводили в походах. Жили в Девятом поселке Черногорска, до Красноярска — почти 400 километров, и вот с девятью пацанами собирались и шли пешком до Столбов (государственный природный заповедник в отрогах Восточных Саян, где вырвавшаяся из недр земли магма застыла каменными изваяниями скал в ожерелье горной тайги. — Авт.). Сейчас скажи — никто не поверит…
После школы жизнь снова не пустила Виктора Орлова в геологию.
— Пошел работать на угольную шахту, потом была служба в армии на Сахалине. Здесь стал серьезно заниматься пулевой стрельбой. Вошел в сборную Дальнего Востока. Перед демобилизацией пришел вызов из Томского университета на приемные экзамены, а в августе — как раз первенство России. Как подвести команду после трехмесячных совместных тренировок? Поехал на соревнования, а потом вернулся в родной Черногорск, на самую крупную шахту №9. В университет поступил уже на следующий год — на 6 лет позже своих сверстников, которые были уже инженерами.
Но тут жизнь у Виктора Орлова пошла с ускорением. Как круглый отличник в учебе, он уже на первом курсе получил право на досрочное завершение весенней сессии и выезд с июня по октябрь на полевую производственную практику. Четыре студенческих полевых сезона сделали его полноценным инженером. Из первой практики он привез образцы пород с трилобитами — членистоногими, которые полностью вымерли более 200 миллионов лет назад.
— Шли тогда на резиновых лодках по правому притоку Енисея — Подкаменной Тунгуске. Это был водный маршрут, нам требовалось описать обнажения пород. Поскольку начальник отряда и старший геолог были женщинами, а берега с обнажениями очень крутые, на веревках спускались ребята-студенты. Мы были молодые и хваткие, балансируя в воздухе, тщательно обстукивали каждый слой. За день отбивали и отбраковывали сотни образцов. Радости было, когда попался первый образец с фауной! Это был большой ребристый жук, что когда-то жил в воде. По органическим остаткам можно было определить возраст пород, от которого зависел прогноз на наличие нефти и газа. А на следующий год составляли геологическую карту по левым притокам Подкаменной — рекам Кама, Тахомо, Юрубчен. Спустя несколько лет там и было открыто крупное Тахомо-Юрубченское нефтяное месторождение…
Тогда же увлеченный нефтяной тематикой Орлов подготовил студенческую научную работу о перспективах нефтегазоносности Северо-Запада Сибирской платформы. Это Енисейско-Хатангский прогиб. До него дошли руки только в последние годы. Сегодня это наиболее перспективная площадь. А свидетельством тому явилась грамота Томского горкома комсомола студенту Орлову за лучшую научную работу, которая висит у него дома в рамочке.
Спустя два года, уже на Камчатке, студент Орлов чутьем и въедливостью поразил видавших виды корифеев. Встретились тогда геологи двух геологических партий. Сидели около костра, гоняли чаи. Вдруг один из геологов заметил: «Немая толща заговорила». «Немая» — это когда в ней нет органики, и трудно определить возраст. «Как заговорила?» — удивились спецы из второй партии. «Да вот студент набил фауны». — «Не может быть, этот разрез пустой как барабан! Там же столько людей раньше стучалось» — то есть молотками отбивали образцы пород в поисках фауны. Тогда оппонентам были выложены образцы, которые принес Орлов. А тем, кто не верил, предложено было отправиться на место и проверить — в качестве меток там были выложены каменные тумбы.
Дипломная работа Виктора Орлова по геологии Восточной Камчатки получила серебряную медаль на ВДНХ и долгие годы служила учебным пособием в Томском университете.
Получив диплом с отличием, Орлов попал в «спецназ» геологии, на геологическую съемку в Западно-Сибирском геологическом управлении. Геологи-съемщики издавна считались геологической элитой.
— А по сути это добровольные каторжники. Они идут первыми. Чтобы составить геологическую карту, надо территорию «взять» — исходить ногами. На съемке двухсоттысячного масштаба маршруты были проложены через каждые два километра, образцы и пробы мы брали через 500–1000 метров, на карте значками обозначали возраст пород, их происхождение, признаки наличия руды. Таким образом выявлялись перспективные площади, на которые после съемщиков шли уже геологи-поисковики, а следом — разведчики.
— Слышала, что сами геологи называют себя гибридом человека с вьючным животным…
— Геолог на съемке и в поисках — он же и работяга. У ИТР рюкзак тянул до 40 килограммов, у рабочего — на 25–30. К рюкзаку была еще привьючка палатки, плюс карабин и полевая сумка, а главное — молоток с длинной рукояткой. Он одновременно и кайло, и ледоруб, и посох, и первое средство защиты. Идешь нагруженный, а голова думает и о маршруте — как пройти, где брод безопаснее сделать, как подняться на перевал, где лучше спуститься, где переночевать, — и о геологии: мысленно представляешь, какие породы под толщей наносов, проходишь метров 200–300, надо копнуть молотком или лопатой, начинаешь добывать камень. Добудешь образец породы — и рад, обстучишь его, опишешь и… добавляешь в рюкзак.
За месячную разминку на съемке маршрутный геолог на «ножной спидометр» накручивал до 300–400 километров. К осени уже так втягиваешься, что бегаешь как олень.
— Что обычно брали с собой в маршрут?
— Карту, компас, полевой дневник, геологический молоток, полевую сумку с документами, рюкзак с одеждой и продовольствием, чехол от спального мешка, болотные сапоги, рыболовные крючки, оружие, сигнальные ракеты, фляжку, котелок, резервный коробок спичек, а также топоры и ножи — их, как и маршрутный молоток, не принято было одалживать. Их рукоятки подгоняли по руке. Продуктов старались брать как можно меньше, поскольку загружались образцами пород и все несли на себе. Часто были на подножном корму: рыба, птица; иногда выходили на лабазы, которые по весне разбрасывали с вертолетов по территории.
— Были те, кто не приживался в коллективе? Что не прощалось?
— У геологов взаимопомощь, взаимовыручка стоит на первом месте. Если первым приходишь в лагерь с маршрута, устал, не устал — берешься за топор, начинаешь готовить дрова, разводить костер, кипятить чай, готовить ужин. Не приживались те, кто приходил и сразу валился на спальный мешок. Понятно, что есть дежурный отряд, который должен был вернуться раньше, но он по каким-то причинам задержался. Бывали такие горные маршруты, что мы, будучи в ту пору опытными ходоками, только по 6–7 километров могли проходить за день. Пока на один хребет ползешь, пока спускаешься со второго… В полевой партии принято делиться и последней пачкой сигарет, и предпоследним патроном, потому что к осени уже запасы заканчивались. Надо было и подстраховывать друг друга в маршрутах. Народ определялся сразу — к концу сезона было ясно, что собой представляет человек.
— Почти у всех героев культового романа Куваева «Территория» были прозвища: Будда, Седой, Малыш… А в ваших партиях это практиковалось?
— Редко. У моего друга была фамилия Цикунов, но все коллеги кроме рабочих его звали Циком. А в основном прозвища были у рабочих. Они почти все были из отсидевших, а то и без права выезда на большую землю. Годами бичевали, перебивались случайными заработками. На лето по незнанию вербовались в геологические партии, а потом клялись, что никогда в жизни больше не свяжутся с геологией. Правда, иногда попадались крепкие мужики. Они оставались у нас и были надежной опорой.
«Хуже всего, когда попадался медведь-рыбак»
— Все время были на связи с базой?
— В маршрутах связи не было. А полевая база с экспедицией связывалась каждый день. К поздней осени в поле оставались одни ИТР, рабочих отправляли раньше. Выходили мы, бывало, уже по пояс в снегу. Нужен был внутренний подогрев. В наше время пили в основном спирт или водку, а рецепт лечения был простой: если с перцем — то от простуды, если с солью — то от живота…
— Как спасались от комаров и гнуса?
— В Эвенкии делали смесь — репудëг. Брали репудин — это жидкость от комаров — и деготь, который больше помогал от мошки. Смешивали две трети репудина с одной третью дегтя. Наливали эту бурую жидкость в ладони и мазали лицо. Надевали также и накомарники, но они мешали, закрывали обзор и неудобны были при ходьбе в зарослях. К осени лицо дубело, покрывалось рубцами. Проходило два-три сезона, и терялась чувствительность ко всей этой таежной живности.
— Трагические случаи были?
— Уже на первой производственной практике погиб мой однокурсник. Он уже выходил из маршрута, отпустил в лагерь рабочего, а сам остался, чтобы доделать маршрут. Когда возвращался, присел возле дерева — и больше не встал, переохладился. Второго мы потеряли после окончания университета в Горном Алтае. Он не одолел брод. В моей полевой практике трагических случаев не было. Люди, конечно, блуждали, мы их искали подолгу, но находили. Но одно дело, когда ты находишься во власти стихии — переправы, подъемы, спуски, болота, и другое — встречи со зверями, особенно с медведями.
— Тут вам наверняка пригодились навыки отличного стрелка?
— В полевой геологии каждый инженер должен уметь защитить себя и людей, которые с ним в маршруте. Геологию в ту пору снабжали карабинами и пистолетами. Многочисленные маршрутные ночевки в тайге приучили держать оружие всегда наготове. Бывало, по лаю собаки проснешься и прикидываешь: лось это, олень, медведь ли, рысь… Когда оживишь костер, все уходят, а вот медведь — правда, не каждый — может задержаться.
Это только в песне он «ласковый Миша», а в жизни — очень опасный зверь. Навредили нам «миши» немало. Они разоряли лабазы, оставляя нас без продовольствия, разгоняли лошадей, которых мы потом искали по нескольку дней, перекрывали проходы по ручьям и снежникам, заставляя лезть по кручам и менять трассу маршрута. Хуже всего, когда попадался медведь-рыбак! Ущелья на Камчатке узкие, а он сидит, вылавливает идущую на нерест рыбу. Занял берег — и не пройдешь. Кричишь, стреляешь в воздух, а он только фыркает и мотает головой. Это его рыбный участок! Что делать? Пытаешься обойти его, но там такой крутой борт каньона — не подступишься, а скалолазного снаряжения с собой нет, приходилось возвращаться. Шли к следующему ручью — а там свой хозяин-рыбак. Хорошо, если менее агрессивный и позволяет пройти мимо в 20–30 метрах. Однажды мне пришлось в течение дня встретиться с 18 (!) медведями и ни разу не применить оружие.
— О бешеных заработках геологов ходили легенды…
— Это все сказки. Первооткрывательской премии хватало на ужин с друзьями в ресторане. Народ тянулся на Север, на Камчатку, потому что там были районные коэффициенты и северные надбавки. А оклады кругом были одни и те же. Я пришел инженером с красным дипломом, получал 130 рублей плюс полевое довольствие — это деньги на питание в поле. Потом за кандидатскую диссертацию стали доплачивать 50 рублей в месяц.
— Золото держали в руках?
— У меня как-то поисковый отряд «дождевал» — мы его не могли вывезти из-за проливных дождей. Приходит от них одна радиограмма: консервы закончились. Следом — вторая: соли нет… А снять их вертолетом нельзя: погоды нет. Уговорил я все-таки командира авиаотряда вылететь на разведку погоды. Прилетели в лагерь — костер дышит, дымок идет, палатки стоят, а никого нет. Стреляю в воздух, слышу снизу далеко с речки ответный выстрел. Прибегаю туда — все при деле, моют золото, лотком, тазиком… Промышленного золота там не было, но заниматься-то ведь чем-то надо. Рыбу ловили да золото мыли. Показывают в спичечном коробке «улов» — а там, как говорят старатели, «клопы да тараканы», то есть мелкие золотые самородки. Ссыпали в пробный мешочек, прикрепили этикетку, а потом сдали в спецчасть, как положено. Это золото государства!
Как «красный директор» был исключен из числа лауреатов
Была в жизни Виктора Орлова Шерегешевская геологоразведочная партия, Шалымская экспедиция… Работал он в Эвенкии, на Камчатке, в Горной Шории. Был геологом, главным геологом, начальником геологоразведочной партии. Жил в мире с шестью координатами: тип породы, широта, долгота и глубина залегания, возраст, степень изменения от внешних воздействий.
Чутье его не подводило. Когда работал в Горной Шории, пошел наперекор некоторым ученым.
— Наука давала один прогноз и предлагала бурить поисковую скважину полтора километра глубиной, которая, кстати, стоила немалых денег. А у нас с другом Михаилом Тараймовичем, главным геологом экспедиции, были совершенно другие выводы. Мы считали, что с этого же места скважину нужно бурить в обратную сторону. Так и сделали. Пока бурилась скважина, Михаил лукавил и показывал зеркальное отражение разреза, а когда была вскрыта богатая руда, показали истинные материалы. Победителей не судят. Михаила наградили орденом, а для меня это было подтверждением только что защищенных новых теоретических представлений о генезисе и условиях формирования руд. Вообще с защитой кандидатской диссертации был драматический момент! К защите в Томск пришел отрицательный отзыв от известного ученого, члена Высшей аттестационной комиссии по присуждению ученой степени, кандидата и доктора наук. Считай, что это был провал. Схлестнулись две геологические теории. Но защита состоялась. Меня поддержала томская школа геологов. Год мою работу, правда, не утверждали, но потом все-таки диплом кандидата наук получил.
Крупные достижения, по мнению Виктора Орлова, были получены в центральных районах России, на Курской магнитной аномалии.
— Подготовили уникальную минерально-сырьевую базу для черной металлургии, в том числе и для качественной металлургии как нового инновационного направления развития отрасли. Это была тема моей докторской диссертации. Работу представили на соискание Государственной премии СССР в области науки и техники.
Премия была присуждена, но Орлов — руководитель работы, начавший ее в ранге старшего геолога, а закончивший в должности генерального директора, — оказался исключенным из числа лауреатов. В ту пору шли гонения на директоров. Конечно, было обидно: рабочий, включенный в список претендентов, становится лауреатом Госпремии СССР в области науки и техники, а ученый, все теоретически обосновавший и являющийся первооткрывателем, исключен из списка лауреатов и формально оказался в ранге примазавшегося к чужим заслугам.
— Мужики сначала бузили, хотели в знак протеста отказаться. Пришлось их убеждать, что Госпремия — это актив всего объединения. Из принципа не стал защищать и докторскую. Сменил специализацию, погрузился в сферу экономики минерального сырья и геологоразведочных работ. И через три года защитился, но уже по экономическим наукам.
— За что получили орден «За заслуги перед Отечеством» IV степени?
—Получилось так, что отработал много лет, от рабочего до министра, а не имел ни одной правительственной награды, кроме звания заслуженного геолога РСФСР. А сам при этом подписал тысячи представлений на награды. В геологической партии, которой я руководил, один буровик, Николай Рушешников, стал Героем Соцтруда. А первую награду я получил в 2001 году, когда уже ушел из министерства, — наверное, за все хорошее, что удалось сделать.
— Сложно руководить министерством?
— Не намного сложнее, чем быть начальником крупной геологической партии или экспедиции автономного базирования, со своим поселком, социалкой и вытекающими из этого проблемами. Только виток спирали повыше и покруче. У министра значительно больше возможностей, а к ответственности приучила геология. Если аппарат хорошо подобран, а ключевые должности занимают профессионалы, то работать не так сложно. Главное — самому всегда быть в курсе дел, знать и понимать предмет управления, то есть отрасли, входящие в сферу управления. Будучи генеральным директором крупного объединения, я ввел процедуру ежегодного подтверждения доверия генеральному директору тайным голосованием. Три года до перехода в министерство получал более девяноста процентов. И это вдохновляло!
— Ваша жена — геолог?
— Нет. Янину я нашел на Сахалине, где служил в армии. Мы оба были комсоргами, она — на швейной фабрике, я — в воинской части. А потом вместе со мной и в тайге жила, и трудилась рабочей в геологии. Обеспечивала тылы, поддерживала в учебе. Такая вот мы маршрутная пара! Вырастили трех дочерей. Викторию называли еще «первокурсницей»: она родилась, когда я учился на первом курсе университета. Татьяна появилась на свет, когда я диплом получил, — она стала, соответственно, «инженершей». А Юля родилась, когда я представил на защиту кандидатскую диссертацию, — она стала уже «кандидатшей». Кстати, потом она действительно стала кандидатом наук. Вика стала инженером-геологом, Таня — инженером-картографом, Юля — горным инженером-экономистом.
— Есть то, о чем жалеете?
— Особо жалеть не о чем. Единственное — жизнь не дала подольше поработать в поле. В 39 лет меня из Сибири перевели в Москву, а хорошо бы было еще лет десять в ту пору походить по тайге…
— Если была бы возможность вернуться на один час в прошлое — что бы вы выбрали?
— Вернулся бы в Горную Шорию или в родную Хакасию, на берег горной реки, под столетний кедр, где когда-то меня застала радиограмма… Вызывали в ЦК КПСС на собеседование — и отправили учиться на два года в Академию народного хозяйства при Совете Министров СССР. Отбор был жесткий. С каждой отрасли набирали по одному человеку. Почему-то нашли меня — видимо, была хорошая анкета.
А ведь правильно нашли! Нет человека преданнее геологии, чем Орлов. Виктору Петровичу — 75, а его день расписан буквально по минутам. Он до сих пор остается при органах государственной власти, возглавляет Российское геологическое общество, работает над новым законодательством о недрах, является главным редактором научно-аналитического журнала «Минеральные ресурсы России. Экономика и управление».
В его активе — более 300 научных работ, 4 монографии, а к своему юбилею он подготовил уже пятую книгу, которая отражает его позицию в развитии геологии и минерально-сырьевой базы уже как сенатора, 11 лет представлявшего в Совете Федерации Камчатку.
Каждый год 1 сентября Виктор Орлов приходит в Московский геологоразведочный университет, где является председателем Государственной аттестационной комиссии, на посвящение первокурсников в студенты и молодые геологи. И уже не удивляется, когда видит и слышит от ребят нового набора традиционные полевые песни геологов.
— Откуда они их узнали, когда разучили? Либо в семье поют, либо в походах. Но эти ребята уже наши. В такие минуты я понимаю, что профессия геолога никогда не умрет. Хотя в списке Министерства образования эти кормящие страну профессии — геология и добыча полезных ископаемых — числятся как непрестижные, второстепенные. Горный инженер каким-то чиновникам оказался не нужен... Но я уверен, что в каждом поколении найдутся те, кто возьмет в руки геологический молоток. Не ради славы, не ради денег, а ради непознанного. Хотя многое не повторится, наступил век новых технологий, но останутся полевая база, палатки, набитые тропы к костру, маршруты, сланцевые щетки со спрятавшимся в них крупинками золота, запах кедрового стланика, комары и мошка, запасной патрон в полевой сумке вместо карандаша, чай, заваренный листьями кислицы, гречневая каша с тушенкой — и полевое братство…
Через две недели, в первое воскресенье апреля, страна будет отмечать День геолога. Того размаха, что был во времена Советского Союза, с поздравлениями, приветствиями, наградами от высшего руководства, многочисленными теле- и радиопередачами, уже не будет. Сегодня все по-другому. Тихо, буднично, келейно. Как будто страна уже стыдится, что живет за счет сырья. А поисковые отряды, партии, буровые как были, так и остаются на передовой.
В доме у Виктора Орлова хранится первая штормовка — вся латаная, выцветшая до белизны, — протертая до заплат полевая офицерская сумка, геологический молоток, компас, полевой самодельный нож, полевые дневники, фотоаппарат. Эти дорогие ему реликвии просят для экспозиции геологические музеи. Они уже часть истории, как и память о поколении, решавшем основную задачу: «Почему руда (нефть) есть там, где она есть, и почему руды (нефти) нет там, где ее нет?».