— Алексей, почему эта журналистка выбрала именно вас?
— Я думаю, такие люди поступают просто: ищут в социальных сетях профессиональные сообщества и рассылают свои предложения всем подряд. Мне такие предложения поступали и раньше, как, впрочем, и другим врачам, а также сотрудникам полиции. Когда у нас в реанимации погибал один очень известный человек, мне предлагали сфотографировать его со всеми трубками, чтобы пострашнее было. Я, естественно, отказался.
Когда умер Федерико Феллини, какой-то журналист успел пробраться в отделение реанимации и сфотографировать еще не остывшее тело. Снимок попал в газету и вызвал такую бурю возмущения, что издание пришлось закрыть.
— Вы не ожидали, что ваш поступок вызовет такой резонанс?
— Эта история неожиданно сделала меня знаменитым, что, конечно, немного смешно. Как человек, занимающийся нейрохирургией и литературой, я мечтал прославиться открытием в медицине или выходом какой-нибудь потрясающей книги. Я получил тысячи сообщений личного характера. Появилось много новых друзей. Несколько человек даже предлагали мне физическую защиту. Тронули отклики наших соотечественников за рубежом: люди приглашали на экскурсию в их города. Но меня смутило, что общественность стала делать из меня героического персонажа. Есть ведь настоящие герои! Все ругают сотрудников ГИБДД, а недавно был случай, когда гаишник, рискуя жизнью, своим автомобилем перегородил дорогу фуре, которую занесло на встречную, чтобы защитить автобус с детьми.
— Когда жизнь похожа на театр абсурда, любой нормальный поступок кажется героическим. Вы, к примеру, даете пациентам номер своего мобильного телефона, чтобы они всегда могли с вами связаться. Правда, вам пришлось написать инструкцию о том, как звонить своему врачу на мобильный!
— На ночь ставлю телефон на авиарежим, потому что звонят круглосуточно. Недавно позвонил человек, судя по коду — а я все коды уже наизусть знаю — из Архангельской области, с чудовищной ненормативной лексикой: «Это Алексей Алексеевич? Я 11 лет назад попал в ДТП и сломал себе позвоночник». — «Как сейчас дела?» — «Не очень, хожу с костылем и плюс интимные проблемы. А можно я ваш телефон дам Володьке? На него вчера тюк сена упал!»
Иногда обращаются с какими-то угрожающими ситуациями. Мне один раз написал, по всей видимости, больной шизофренией, который в этот момент совершал суицид: глотал таблетки. Я потратил два часа, чтобы убедить его вызвать «скорую».
— А бывают забавные звонки?
— Одна из самых ходовых операций — эндоскопическое удаление грыжи позвоночных дисков. В первый месяц после операции нельзя сидеть. Можно лежать, ходить и стоять в корсете. Часто звонят пациенты и спрашивают: как им можно заниматься любовью, чтобы не навредить спине? Причем звонки начинаются вечером, так сказать, в процессе, нередко в день выписки или на следующие сутки. Объясняю, как избежать осевой нагрузки, какие позы предпочтительнее. Это нормальная житейская проблема. Зачем мне потом рецидив грыжи?
— Вы как-то признались, что выбором профессии обязаны американскому сериалу «Скорая помощь».
— Да, на меня подействовал романтический образ врача, летящего в развевающемся белом халате на помощь пациенту. А недавно я пересмотрел несколько серий и понял, что эти люди красиво живут и после работы. Они возвращаются в уютные дома, ездят на дорогих автомобилях, ходят в хорошие рестораны...
— Известно, что на Западе профессия врача — одна из самых высокооплачиваемых!
— Если бы вы знали, как мало моих однокурсников выпуска 2009 года остались в профессии! Кто-то ушел в смежную отрасль, кто-то вообще оставил медицину. Недавно я встретил сокурсника, который закончил очень престижную ординатуру по анестезиологии и реаниматологии. Он продает пылесосы в сетевом магазине, потому что ему семью кормить надо. В некоторых сегментах медицины речь идет о выживании, потому что средняя зарплата среднего врача моего возраста, работающего в среднем государственном учреждении в Москве, примерно 40 тысяч рублей. Но если ты ответственно относишься к своей профессии, ты должен ездить на конгрессы, стажировки, конференции. Гранты бывают очень редко, приходится оплачивать самому. У меня только на подписку профильных журналов каждый месяц уходит круглая сумма.
Россия относится к очень малому числу стран, где врач вынужден подрабатывать. Я еще занимаюсь и переводами медицинской литературы. Уйдя из хирургии и просто сев в свой офис, я через год буду зарабатывать значительно больше. Это касается врачей очень многих специальностей. Иди в фармакологическую компанию или медицинским представителем. У тебя никто не будет умирать, прекратятся ночные звонки.
— Но ведь что-то держит?
— Держит. На время операции хирургу словно переадресовывается ряд божественных функций. От него зависит, будет ли человек здоров. Это ни с чем не сравнимое чувство. И этим во многом объясняется чудо выживания российской медицины в 90-е, когда люди работали в убыток себе.
Однажды мы большой бригадой оперировали мужчину лет 65–70 с опухолью поясничного позвонка, которая была расценена как метастаз рака, но обследование показало, что это разорвавшаяся аневризма аорты, которая сформировала гематому, раздавившую и вытеснившую позвонок. Операция шла в два этапа, около 13 часов. Сначала сосудистый хирург сделал пластику аневризмы, а мы должны были удалить тело этого позвонка. Многолитровая кровопотеря, бригады постоянно сменяли друг друга. Невероятное ощущение командности!
— Врачи в муниципальных больницах сегодня прямо называют сумму операции. Раньше ограничивались скромной благодарностью в конверте или подарками.
— Это вопиющее нарушение этики. Есть где-то люди, которые берут «гонорары» за операции. Существуют целые схемы, особо осторожные деньги в руки не возьмут. Причем качество операции от оплаты совершенно не зависит.
А подарки и сейчас дарят. Мой заведующий и учитель, доктор медицинских наук Артем Олегович Гуща, когда работал молодым хирургом в Склифе, прооперировал нищего. Друг пациента, такой же бродяга, вручил доктору початую бутылку водки. Это был, наверное, самый искренний подарок.
Под Новый год фермер через две недели после операции на позвоночнике принес в нашу ординаторскую тушу барана весом 150 килограммов. А одна пациентка притащила все аудиокассеты, которые у нее были дома. Как-то раз подарили несколько килограммов каштанов. Вообще врачам не надо дарить еду, потому что продукты никогда не относятся домой и благополучно портятся в холодильнике. Пациент должен осознавать, что в его красивом торте через три дня поселятся бактерии, через четыре — грибы, а через неделю он будет выкинут на помойку. Это культура холодильников в ординаторских, причем не только в России.
Если бы я выпивал все, что мне дарят, я бы давно умер от алкогольной интоксикации. В начале нулевых существовала схема, когда врачи сдавали алкоголь в магазины. Сейчас многие используют спиртное, которое нельзя пить, по другому назначению. Однажды мне принесли кизлярский трехзвездочный коньяк в канистре. Я залил его в стеклоомыватель. Правда, несколько раз останавливали гаишники: «Что-то от вас алкоголем пахнет!».
— Алексей, вам всего 28 лет. Вы уже кандидат медицинских наук. А когда начали самостоятельно оперировать?
— Одно из преимуществ России заключается в том, что здесь очень рано начинается самостоятельность. В хирургии строгая иерархия: первый хирург, второй, иногда третий, ассистент, который вопреки распространенному убеждению не подает инструменты, это обязанность операционной сестры, а проводит важный этап — обеспечивает операционный доступ. Я это делал на четвертом курсе, а первую самостоятельную операцию мой заведующий доверил мне сделать в конце первого — начале второго года в ординатуре. Хотя есть, конечно, больницы, где врач до 45 лет может стоять «на крючках».
— Кто для вас идеальный пациент?
— Врач работает с человеком как с системой. Любой пациент уникален и интересен. А если говорить об анатомии, то для меня идеальный пациент — это женщина 30–35 лет, ростом 175 см и жировой клетчаткой не больше полутора сантиметров. Умеренно занимающаяся спортом, говорящая по-русски, некурящая и слушающая рекомендации врача. Такая совокупность факторов идеальна для спинальной хирургии.
— Ваше любимое выражение «движения пациентов не было». Что это означает?
— Под движением пациентов в медицинском сленге понимается любое перемещение больного, связанное с новым документом: перевод в другое отделение или учреждение, выписка, поступление, смерть. Если движения пациентов не было, значит, все хорошо, хотя мне, как гуманитарию, это выражение немножко режет ухо. Представляю 250 коек неподвижных людей.
— Один доктор недавно поделился дикой историей: в его больницу, где сократили половину врачей, по «скорой» одновременно доставили двух пациенток, нуждавшихся в срочной операции. Врачам пришлось делать выбор.
— Увы, это не новая ситуация. Даже в Москве многие больницы живут в пятидесятых прошлого века. И из-за этого ежедневно умирают люди. А на периферии некоторые больницы уже много лет находятся в таком ужасающем состоянии. Там нет никаких лекарств или один хирург на огромную территорию. Я летом путешествовал по Курилам и на острове Кунашир общался с единственным в поселке хирургом. Он работает в районной больнице, которая обслуживает южные Курильские острова. Я спросил, какие он делает операции. Оказалось, все. Даже роды принимает и кесарево сечение делает. Пришлось и этому научиться. Он рассказал, что на Курилах зимой частая проблема — тайфуны, когда невозможно добраться с одного острова на другой. Работает только санитарная авиация. В такую погоду вызвали бригаду по родовспоможению. Вертолет разбился, все погибли. А вызов оказался ложный: человеку нужно было просто переехать с одного острова на другой. Знаете, как в Москве практиковалось: вызывали «скорую», чтобы успеть в аэропорт в объезд пробок.
— В России постоянно собирают деньги на лечение за границей. Либо у нас отказались оперировать, либо успели напортачить. Конкретный пример: мальчика прооперировали в Москве по поводу четвертого поясничного позвонка. Из шести шурупов, которые ему вкрутили в позвоночник, три ввинтили в спинной мозг! Ребенка на каталке доставили в израильскую клинику. Нейрохирург был в ужасе, когда увидел эту картину.
— У нас в области спинальной нейрохирургии есть специалисты, опережающие европейский уровень, но, чтобы получить качественную помощь, человек иногда должен проявить большие усилия. Некоторые пациенты с простой проблемой, которая решается через прокол за час, проходят все круги ада. В каких-то направлениях на Западе нас обходят, в частности в трансплантологии, которая в России практически погибла. Но, когда меня спрашивают, где бы я стал оперироваться, отвечаю, что поехал бы на Запад только по ультрасложной проблеме, недоступной в России. Большую часть больных можно эффективно вылечить в нашей стране.
— Алексей, а с импортозамещением вы еще не сталкивались?
— Это ужасная проблема. Как хирург я ежедневно беру в руки продукты иностранных компаний. Когда власть говорит о том, что нам кто-то угрожает, я думаю, что мы сами себе угрожаем. Для того чтобы уничтожить большую часть российского населения, не надо никаких санкций и войн. Достаточно перестать поставлять инсулин или поддерживать техническое обслуживание томографов. Сломается томограф, и в этом городе все люди с тяжелыми черепно-мозговыми травмами будут обречены.
В России, например, нет детского ректального реланиума, который вводится при эпилептическом приступе. Препарат не зарегистрирован, и тысячи родителей провозят его из Белоруссии, пряча в трусы, как кокаин, и рискуя получить срок. В неврологии есть ряд препаратов, которые производятся в России, но в целом речь идет о дженериках — дешевой имитации. Вот ватники российского производства очень хорошие, дешевле и лучше западных. Это специальным образом обработанные стерильные марли с ниточкой, чтобы не забыть в ране, которые ставятся на источник венозного кровотечения.
— Бывают люди, у которых все по плохому сценарию. Если перелом, то со смещением. Если операция, то с осложнением...
— Нередко это врачи. Именно поэтому медицинские работники идут на хирургическое лечение, только когда прижало. Это, конечно, ирония, но есть люди, над которыми словно злой рок тяготеет. Иногда смотришь анамнез: жизнь состояла из проблем, болезней и осложнений. Мы не знаем, как разум влияет на тело. Активно занимаясь противоболевой хирургией, могу сказать что боль — это до такой степени субъективное ощущение, что диву даешься. Человек способен не воспринимать очень сильную боль, а может сломаться и даже умереть от минимальной боли. Боль может привести к тому, что человек впадает в депрессию, перестает есть и умирает от истощения. Буквально сегодня у меня на приеме был пациент, который, к сожалению, стремится к такому исходу. Человек иногда настолько замыкается в мире своей болезни, что все остальное перестает существовать.
Несмотря на то что я материалист, признаюсь: врачи только делают вид, будто они понимают, почему одни выздоравливают, а другие нет. Опытный глаз врача, который видит много больных, сразу может вычленить пациента, который не выздоровеет. Это трудно объяснить, но когда у больного есть определенное выражение лица — готовься к проблемам.
Я не говорю, что надо умирать с каждым больным, но вкладывать душу необходимо. Тогда словно включается какой-то дополнительный механизм, который помогает.
— Врачи осторожны в прогнозах, особенно после операций. Для кого-то решающим становится пятый день, для кого-то десятый.
— А также третий и седьмой. Это магия чисел. В медицине есть научное начало, а есть шаманистическое. Мало знать теорию и практику, еще надо уметь плясать с бубном. Все это делают. Хирургическая операция — экстремальная ситуация и в то же время набор стереотипных действий. Поэтому нужны какие-то опорные точки: если ты разрезал, но у тебя не закровило в том месте, это плохо, потому что где-то еще закровит. Или хирург вынимает инструмент и слушает звук: будет «чпок» или не будет? Естественно, мы к этому относимся с иронией, но ведь соблюдаем свои ритуалы. Многие хирурги придерживаются правила, что если операция у пациента три раза по иррациональной причине отменяется, то ее надо отложить. К примеру, сначала у пациентки началась менструация, потом заболело горло и, наконец, сломалась дрель, которой надо было пользоваться во время операции.
— Бывает и такой форс-мажор на операционном столе?
— Делали винтовую стабилизацию позвоночника после перелома. Идет пятый час операции. Мы с ассистентом поставили винты, осталось установить титановые стержни, которые откусываются специальными мощными кусачками. Беру эти кусачки, и они разламываются у меня в руках. Попробовали посверлить стержни дрелью. Она сломалась. Мне прикладывают к уху телефон, звоню на фирму-производитель. Отвечают: кусачки есть в Тюмени, могут доставить завтра в 7 утра. Больной спит в наркозе. Тут вспомнили, что у нашего анестезиолога, который интересуется джипами, есть резалка для тросов. Мы ее простерилизовали, и все получилось.
— Надо ли говорить пациенту правду?
— Нет ничего хуже вранья пациенту. Он все равно докопается до правды. Я всегда предупреждаю о возможных осложнениях. Скажем, при удалении некоторых опухолей спинного мозга вероятность парализации 40 процентов. Если в результате травмы человек будет гарантированно обездвижен, не надо давать надежду, что он встанет, иначе он может потом впасть в жуткую депрессию. Я просто привожу статистику. Хотя чудеса тоже бывают, когда пациент восстанавливается вопреки всем прогнозам.