Чеченка Лиза Музаева мечтает перевезти внука в Москву. Хочет, чтобы поступил он в кадетское училище. Чтобы у мальчика было будущее, чтобы стал он российским офицером и сама она всегда была рядом.
Лиза, потерявшая единственного сына на второй чеченской войне, вместе с двумя дочерьми, тетками мальчика — Аминой и Фатимой, готова умереть за свою правду и своего внука.
10-летний Ислам видел родную бабушку всего один раз, когда был совсем маленьким. Когда в 2005 году Лиза ненадолго возвратилась в Шали после гибели его отца и ее сына милиционера Асхаба Ахмадова, расстрелянного в упор тремя выстрелами в голову почти у ворот собственного дома, Ислам был еще годовалым крохой и жил вместе со своей мамой.
Но как так получилось, что теперь — при живой матери, двух родных тетках и бабушке — мальчик оказался у совершенно чужой женщины и почему та не хочет его отдавать?
Что победит — законы светского мира или вековые традиции ислама?
Чья любовь сильнее — той, что вырастила, или родных по крови — об этом эта история.
Одна из многих историй войны, не самая трагичная и страшная, а на фоне сегодняшних трагедий и совсем уже далекая.
...Войны разные, но каждая из них словно является повторением предыдущей — люди-то похожи.
Люди — как плоды кустарника снежноягодника, поспевающие поздним летом, круглые, твердые, красивые ягоды, но бросишь их на землю, прыгнешь со всего разбега — и они громко и больно лопаются, не оставляя после себя даже следов.
«Я хочу донести свою боль до Рамзана Кадырова. Только он может мне помочь вернуть внука. Вот письмо, которое написали мои родные дочери, которые тоже мучаются от того, что не видят племянника, не имеют возможности его обнять, может быть, вы попробуете передать эту записку главе Чечни, нам остается надеяться только на его милосердие», — просит меня Лиза.
Но что я могу — только написать эту статью.
Соломоново решение
Четвероклассник Ислам Ахмадов — это фамилия его дедушки — живет в пригороде Грозного, Шали, у женщины по имени Курджан. Он отлично учится, и почетные грамоты, что мне показали в его новом доме, красноречиво свидетельствуют об этом. Мальчик сыт, обут, одет. Курджан работает завучем в его школе и следит за ним.
Его родной дом — это пыльные улицы восстановленного после бомбежек Шали, просторные, залитые светом кавказские дворы, кирпичные дома, отстроенные заново на руинах.
— Мальчик хочет остаться в Чечне, на своей родине — разве вы не понимаете? — торжествующе констатируют мне сразу набежавшие в дом — как же, приехала корреспондентка из самой Москвы! — громкоголосые чеченские женщины. Они говорят взахлеб, забывая только перевести — о чем, я теряюсь в многошумье их гортанного наречья, в запахе корвалола, что щедро накапывают эти женщины друг другу. «Какой позор на наши головы!» — кивают они на меня — и тут же гостеприимно предлагают выпить чаю.
Хорошо хоть, что грамоты и школьный дневник Ислама написаны по-русски, в них я с облегчением и зарываюсь. «Смотрите, какой умный этот ребенок, одни «пятерки» — по математике, по русскому, по чеченскому языку, даже по физкультуре. Зачем же отнимать его у той, которая его любит?» — спрашивают меня женщины и кивают на Курджан, которая стоит рядом, по ту сторону стола с разбросанными на нем школьными бумагами, достаточными, по их мнению, доказательствами того, что ребенок — сыт и счастлив. И я не знаю, что им ответить — наверное, они тоже правы.
Но права и бабушка мальчика, чеченка Лиза Музаева, говорящая со мной о потерянном внуке и о войне…
О войне — горькие воспоминания, похожие у всех, кто пережил хоть одну. Бомбили. Прятались. Хоронили знакомых и близких. Ничего не осталось от крова. Бежали в Москву. Скитались. «Сейчас все-таки ничего, слава Аллаху, сняли хорошую квартиру, посмотрите, разве можно сказать о ней плохо — евроремонт и кухня просторная, и мебель, дочки работают на хороших должностях, так что мальчика сможем поднять», — перечисляет Лиза.
О погибшем сыне, отце Ислама, Лиза вспоминает скупо и коротко, словно было это в другой жизни. Словно и не кормила она его грудью, не вела когда-то в первый класс — словно заштопала сердце суровыми нитками.
Пожилая женщина перебирает старые фотографии — вот снимки прилежного первоклашки в форме, сидящего за школьной партой за букварем, их сменяют фото после боя — где вместо букваря в руках у Асхаба уже автомат.
Война перечеркивает клятвы
«А потом его не стало... Сына. 26 апреля 2005-го это случилось. За сыном давно охотились, и за ним, и за его отцом — моим бывшим мужем. Им мстили за то, что они были за федералов, что убивали боевиков. 31 марта Асхабу сравнялось 22 года, когда его тоже убили», — опустив голову, Лиза пересказывает мне подробности случившегося.
Жена Асхаба, красавица Элина, вскоре после гибели мужа снова вышла замуж — и по законам шариата потеряла право воспитывать маленького Ислама. Лиза терпеливо объясняет мне, что это, конечно, правильно, когда женщина, выходящая замуж второй раз, разведенная или вдова, отдает своего ребенка кровным родственникам со стороны мужа.
Если же она хочет остаться с сыном — пусть навсегда остается одинокой.
«Помните, так было еще у Кристины Орбакайте с Байсаровым, который забрал у нее сына, Дени, когда Кристина еще раз вышла замуж? И все русские говорили, что так не должно быть, что это беспредел какой-то, если ребенка отнимают у его родной матери. Но не мужчина тот, кто поступает иначе, кто оставляет ребенка жить в новой семье бывшей жены, — кивает головой Лиза. — Элина уехала в другой дом, родила других детей. И ее новому мужу Ислам ни к чему. А если случится с мальчиком что-то нехорошее, то его близкие со стороны родного отца должны будут объявить кровную месть новому мужу матери за то, что тот недоглядел... Упадет и умрет ребенок — и будет за это кровная месть, кому это надо?» — объясняет мне кавказские обычаи Лиза.
Самые близкие родственники Ислама со стороны отца — его бабушка, то есть Лиза, и две его тетки. Но мальчик живет не с ними — а со второй женой своего деда, который уже умер. Ее зовут, как я написала выше, Курджан. И она работает в школе, где ее характеризуют очень положительно. Она не похищала мальчика силой — малыш остался с ней после смерти дедушки.
Хотя с точки зрения крови и родственных связей эта женщина Исламу никто. Чужая.
«Я просто люблю этого мальчика, он у меня на руках с малых лет, вот и все, мне не нужны ни деньги, ничего за него», — говорит мне Курджан, запирая дневники с «пятерками» в шкаф.
— Вырастет — и пусть сам решает, с кем ему быть. Правда, Ислам?
Ислам торопливо кивает головой и тут же убегает с пацанами на улицу.
...И зачем Лиза Музаева вышла замуж за милиционера, почестей разве что на пять минут, зато проблем — выше крыши их дома.
«Он был начальником уголовного розыска Октябрьского района города Грозного. Старше меня на четыре года, звали его Лема Ахмадов. «Не ходи за него замуж», — предупреждали меня родные. Не будет он тебе надежным тылом. Но я сама все решила», — говорит мне теперь, спустя тридцать с лишним лет, Лиза. У нее упрямая линия губ и несговорчивый взгляд, эту женщину, ее решительность и несгибаемую — иногда во вред себе — прямоту видно сразу.
— Да уж, если у вас в Чечне выйдешь замуж, то и не разведешься, наверное? — сочувствую я Лизе, чтобы наш разговор потеплел.
— Нужна была семья — я и вышла. А мужу была нужна работа. На ней одной он был женат. Я говорила: не пропадай сутками в РОВД, кто, кроме родного отца, станет детей учить уму-разуму? Но он приходил домой только спать, — вздыхает женщина. — Лема Ахмадов был отличный сыскарь, это тебе всякий скажет. Когда в Красном Кресте убили семерых врачей, это еще в первую войну случилось, именно мой Лема раскрыл это преступление. При любой власти он был в милиции. Но жена, дети, быт — мы были для него лишними, — Лиза снова переводит дыхание. — Я и гвозди забивала, я и деньги зарабатывала — что-то покупала, перепродавала, была посредницей, я этим не горжусь — мне детей поднимать надо было.
Выжить в бизнесе в ту войну, да еще и слабой женщине, да еще и в разрушенной и разграбленной и федералами, и боевиками Чечне, оказалось тяжелее, чем просто остаться в живых. После одной из посреднических сделок, о подробностях которой Лиза не хочет вспоминать, ее сделали крайней — посадили в тюрьму.
Муж от Лизы тогда отвернулся. Не подал руку помощи, не отдал свою жизнь за ее свободу. Война перечеркнула все клятвы и обещания.
В те страшные времена даже близкие отрекались от своих близких. Родные братья Лемы после окончания боевых действий его, назначенного зам. начальника Шалинского РОВД по уголовному розыску и переехавшего из Грозного в Шали, не пустили с маленькими детьми на порог отцовского дома. «На семью два раза было произведено покушение, и братья из-за боязни, что они тоже окажутся под раздачей, попросили мужа найти себе другое жилье, предатели и трусы», — качает головой Лиза.
Во всем, что случилось, Лиза винит себя. Но она ответила за свои ошибки, если те и были.
Дети, старший сын и две младшие девочки, как и положено, все то время, пока Лиза сидела в тюрьме, оставались с отцом, который тем временем оформил развод с их матерью, отбывавшей срок в местах лишения свободы. В 2001-м милиционер Лема Ахмедов женился второй раз на учительнице по имени Курджан, чья биография была безупречна.
...Лиза вернулась в бывший дом совсем ненадолго, и лишь один раз — через несколько дней после похорон единственного сына в 2005 году. «Только чаю попила», — горько восклицает она. Даже мертвым своего Асхаба она не видела.
Когда она произносит эти простые слова, я чувствую, как напрягаются ее жилы, как рвутся где-то глубоко внутри суровые нитки, которыми заштопала она свою душу. «Чаю попила, и только».
— Спустя год после того, как Асхаба не стало, мачеха выгнала нас из дома, вынудила уехать к маме, которая тогда уже жила в Москве, — говорит младшая Фатима, дочь Лизы. — Мы не могли больше слушать ту клевету, которую говорили о ней отец и мачеха. Что мама — плохая, раз отсидела в тюрьме. Она спасла нам жизнь, в самую тяжелую минуту зарабатывая на кусок хлеба.
После отъезда теток и повторного замужества матери маленький Ислам остался на попечении деда.
Но в 2012 году, так и не достроив новый дом после войны, милиционер Лема Ахмадов неожиданно скончался. После стрессов и невзгод его сердце не выдержало мирной жизни.
Чеченский крест
Она встречает мою машину возле своего дома на окраине Москвы. Ведет в гости, где на плите что-то кипит и булькает — это девочки приготовили ужин специально для журналиста «МК».
Старшая Амина не очень-то и разговорчива, она только что пришла с работы и устала, и Лиза объясняет мне, что у дочери тоже проблемы. И тоже из-за мужа, только уже из-за своего. Когда-то в 16 лет посреди бела дня Амину насильно украли и выдали замуж — многие чеченки проходят через это и, даже не зная своих избранников, все равно соглашаются потом жить с ними. А куда деваться?
ХХI век на дворе, думаю я. Средневековые традиции, ломающие жизнь, опутавшие души, как тюремные оковы. Недаром люди становятся свободными только на войне, когда уже вообще не остается никакой морали.
Амина родила своему мужу двух детей, хотя и не любила его. Потом он забрал у нее этих детей, мальчика и девочку, и по программе политических беженцев уехал с ними жить в благополучную Данию. С тех пор она своих малышей не видела. И, может быть, и вовсе не увидит — много воды утекло с тех пор.
— А что мы можем сделать? — разводит руками Лиза Музаева. Но все ее мысли сейчас — только об Исламе. Мечты о том, что когда-нибудь она сделает для него то, что не сделала из-за войны для своего Асхаба. Отдаст в кадетский корпус, самый лучший в Москве — как сына погибшего героя, запишет в спортивные кружки. «Но вы ведь знаете, что мальчик не знает вас? Что для него возвращение к родной бабушке тоже может стать большим стрессом», — осторожно интересуюсь я у нее.
«Знаю, но это не моя вина, я ведь его люблю!»
— Я пошла к старейшинам, чтобы они поговорили с Курджан, пошла к мулле. Я готова даже обратиться в обычный суд, чтобы отвоевать внука. Но суд тоже может присудить Ислама не мне, а его родной матери. А той он не нужен. Замкнутый круг... С самой Курджан я не говорила — зачем она мне? Пусть вернет то, что ей не принадлежит, пусть отдаст мальчика кровным родственникам... Конечно, ей удобно держать его у себя — ведь она получает за него военную пенсию его погибшего отца. При чем же тут любовь? — восклицает Лиза.
Приехав в Чечню, я сама иду на поклон к мулле, что работает в комиссии по примирению при главе республики Рамзане Кадырове. Эти люди разбираются в самых запутанных семейных сюжетах, мирят кровников, заставляют пожать руки проклявших друг друга родных братьев. «Примиритель» согласен говорить со мной, но рассуждает так многозначительно и речиво, что я устаю его слушать.
— Лизе надо научиться терпеть. Такие дела решаются годами. Спешка здесь ни к чему, — немного подумав, отвечает «примиритель». Возможно, по-своему он тоже прав...
...В комнате, пахнущей корвалолом, где рыдают хором каждая о своем чеченские женщины, мне обещают то, что Лиза все-таки сможет иногда видеться с внуком. Ей достаточно приехать в Чечню и попросить его на несколько часов. «Мы же не звери, — говорят подошедшие поговорить с журналистом мужчины этого дома. — Мы не хотим скандала».
Я звоню Лизе и радостно сообщаю ей об этом. Она огорошенно молчит. Она не ждала такого ответа и поэтому не знает, как на него теперь реагировать.
Ей нужно все и сразу. Здесь и сейчас. Кадетский корпус, спортивные кружки, несбывшиеся желания, не прожитая из-за войны жизнь...
Я сворачиваю в кармане черновик ее письма к Рамзану Кадырову, написанный нервным почерком и тысячу раз перечеркнутый.
Мы обе молчим. И каждая думает о своем.
...В отличие от войны в этой истории нет победителей.