— Бессмертных людей не бывает, — философски размышлял наш эксперт. — Человек должен от чего-то умереть. На что легче всего списать внезапно умершего? Конечно, на проблемы с сердцем. Но сегодня «от сердца» в России, и тем более в Москве, умирают всё же значительно реже. Особенно это касается пациентов, получающих лечение в специализированных кардиологических отделениях. Однако показатели смертности от инфаркта миокарда в многопрофильных больницах повышаются от смертей в других отделениях лечебного учреждения. К примеру, в хирургическом отделении пожилой человек умирает после операции, у него к тому же было и заболевание сердца. Есть большой соблазн трактовать смерть как сердечную. В заключении напишут: умер от сердечной недостаточности либо от инфаркта. Тем более что в последнее время достаточно часто умерших пациентов не вскрывают по просьбе родственников. Такое может происходить и в других подразделениях больниц. Это резко повышает показатели смертности от сердечно-сосудистых заболеваний вообще и от инфаркта миокарда в частности.
«Многие пациенты не хотят ложиться в больницу. И это уже наш грех»
— Давид Георгиевич, несмотря на массу нового современного оборудования, в том числе диагностического, новых технологий, появившихся в последние годы в российских клиниках, почему все же не удается победить самую главную мировую патологию — болезни сердца?
— Смертность от заболеваний сердца в мире действительно на первом месте. Врачи полностью пока не справляются с этой проблемой. И в России, согласно официальной статистике, чаще всего умирают от сердечно-сосудистых заболеваний. Но продолжительность жизни в нашей стране растет. И растет, я считаю, именно из-за того, что медицина в отношении сердца в нашей стране стала более эффективной. Продолжительность жизни россиян значительно увеличилась только благодаря тому, что врачи стали спасать людей, даже очень пожилых, от инфарктов, инсультов и пороков сердца на ранней стадии заболевания. Сегодня немолодые люди — население во всем мире стареет — стали жить достаточно долго и качественно.
В этом плане в нашей стране в последние годы очень многое сделано, но есть и большие резервы. К сожалению, в России есть такая особенность: мы все время шарахаемся из одной крайности в другую. Только наконец повсеместно внедрили стентирование, шунтирование и другие высокие технологии для спасения сердца, как вдруг я слышу даже от некоторых кардиологов, что, оказывается, ни стентирование, ни ангиопластика не продлевают больным жизнь. Это неправда. Если такой вывод зазвучит из уст людей, которые что-то решают в медицине и кардиологии, то это очень опасный синдром. Потому что завтра могут сказать: а давайте деньги, которые отпускаются на установку стентов и шунтирование, будем тратить на что-то другое, если больным эти технологии не помогают и не продлевают им жизнь.
— Действительно, такого не должно случиться, ведь смертность от тех же инфарктов сейчас в России составляет 13%, а в цивилизованном мире — всего 6%. Вашему кардиоцентру, кстати, единственному специализированному в столице, куда привозят наиболее тяжелых «сердечников», удается дотягивать до мирового показателя, если говорить о смертности от инфарктов?
— Более того, благодаря современному оснащению, высокому профессионализму врачей и правильной стратегии лечения нам удалось снизить смертность от инфарктов до 3,4%. Именно высокотехнологичные методы лечения в кардиологии продлевают жизнь очень большому количеству людей — это же очевидно. Поэтому, если в кардиологии России будет разумно развиваться современное сердечно-сосудистое лечение, то скоро мы станем свидетелями того, что смертность от инфарктов в целом по стране будет на мировом уровне — 6%. Но пока она составляет 13%, причем эта цифра, считаю, очень «причесана» — в некоторых регионах она доходит до 18%. Очень важно внедрять в кардиологию методы высокотехнологичной медицины. Вовсе не случайно смертность от инфарктов в нашем центре такая низкая. Не потому, что мы такие хорошие. А потому, что 95% больных с инфарктом, поступающих к нам, получают эндоваскулярное лечение: стентирование или ангиопластику. Этим мы занимаемся со дня создания центра — с 1997 года.
— Скажите, если бы при инфарктах и инсультах соблюдалось понятие «золотого часа», смертность бы тоже снижалась?
— Безусловно. Если у больного случилась сердечная или мозговая катастрофа, его надо срочно доставить к врачам. Но время после того, как человек первый раз сказал, что у него есть боль в сердце, и до попадания его на стол кардиохирурга составляет в среднем не менее 4-5 часов! Это непозволительно много. Ведь после 6 часов в подавляющем большинстве случаев завершается процесс гибели большого участка сердечной мышцы, и помочь инфарктнику или инсультнику бывает значительно сложнее. Такой пациент должен попадать к врачам в первые полтора-два часа максимум, и то с учетом мегаполиса. И здесь не вина врачей, а в первую очередь промедление самого больного. Многие не всегда сразу понимают, что с ними случилась сердечная или мозговая катастрофа. И сначала обращаются за советом к знакомым, соседям, друзьям. Больные — и это надо признать — не хотят ложиться в больницу: многим некомфортно в условиях стационара. И это уже наш грех. К сожалению, далеко не все наши больницы находятся в таком состоянии, когда туда хочется прийти добровольно. Для многих это психологический стресс.
«Надо признать: в «скорой» стало хуже с диагностикой»
— Но сегодня и «скорая» поставлена в такие условия, что к больному можно в каких-то случаях не выезжать: его можно проконсультировать по телефону, посоветовать обратиться в неотложку по месту жительства. А если она и выезжает, то не всегда госпитализирует позвонившего...
— Это я считаю неправильным. Как можно консультировать больного, не видя его? А к кому-то из взывающих о помощи не выезжать? Я большой пропагандист отечественной организации скорой медицинской помощи. Но сегодня надо признать: в «скорой» стало хуже с диагностикой. К нам зачастую пациентов привозят с неправильным диагнозом.
— Давид Георгиевич, вас не смущает тот факт, что сейчас из-за поправок, внесенных в Закон о рекламе, в прессе нельзя рассказывать ни о новых технологиях в медицине России, ни о новых методиках лечения, ни о новых средствах профилактики, ни о лучших клиниках и докторах?
— Смущает и огорчает. Но тем не менее есть и другие возможности работы в этом направлении. Раньше, например, мы в метро развешивали небольшие плакаты о симптомах, первой помощи при инфарктах, инсультах, куда в этом случае следует обращаться…
— Почему сейчас этого не делается? Есть же главный кардиолог города Москвы, есть правительство города, России! Государству все эти меры просвещения и профилактики, наверно, не должны быть безразличны?
— Сегодня у нас настолько плохо поставлена информация в медицине, что даже врачи не всегда знают, куда обращаться, если возникает какая-то ситуация с заболеванием. Где, например, есть хорошая диагностическая аппаратура по данному поводу, где лучше лечиться. Социальной рекламы практически нет. Хотя раньше она была: государство отпускало деньги или хотя бы предоставляло медучреждениям какие-то льготы на социальную рекламу. По большому счету это была даже не реклама, а образовательное просветительство. Мы значительно дешевле могли доносить до населения полезную информацию.
Очень сожалею, что сегодня этого нет. У нас очень необразованное население в плане медицины. Думаю, здесь мы сами, врачи, во многом виноваты. Не проявляем инициативу, не рвемся на экран. Когда я был помоложе, на телевидении мы готовили специальные медицинские программы, где рассказывали о новых методиках лечения, в частности о стентировании сосудов, об ангиопластике на сердце.
«Страховая медицина в России ущербная»
— Как вы оцениваете переход на новую систему финансирования медучреждений? По линии ОМС стали выделять деньги только на зарплату. Согласны ли вы с этим и какие здесь могут быть плюсы, минусы?
— Этот вопрос я считаю самым что ни на есть наиважнейшим на сегодняшний день. Без финансирования здравоохранения не бывает, но сейчас государство заявило, что оно не может его полностью финансировать. Мы это поняли и смирились. И на Западе нигде через бюджет здравоохранение полностью не финансируют. Для этого во всем мире есть страховая медицина. Россия в последние два года тоже перешла на страховую медицину. И учреждение, мною руководимое, тоже живет по этому принципу.
Но... Сегодня страховая медицина в России ущербная. Финансирование по линии ОМС не покрывает даже половины тех затрат, которые несет ЛПУ. Справедливости ради надо сказать, что городское правительство сегодня дотирует недостающие финансы, но неизвестно, как долго это будет продолжаться. Я неплохо знаю страховую медицину в некоторых странах, в частности в США. Там страховая медицина покрывает все расходы на лечение пациентов (любой анализ, любую таблетку, любую процедуру, операцию). Все суммы вносятся в прайс-лист. А когда больной выписывается, учреждению все до копейки оплачивается.
— Означает ли это, что российской медицине вновь грозит возврат к тотальному дефициту и обнищанию?
— Если не будет денег на развитие медучреждений (не сможем приобретать новую технику, расходные материалы, современные лекарства), то мы никуда не сможем двинуться и опять придем к застою. Уже сегодня нам не хватает даже половины того, что необходимо тратить. Но не потому, что мы плохо работаем, а потому, что большая часть проделанной нами работы не оплачивается. Очень жаль, что мне приходится говорить о финансовых проблемах единственного в своем роде московского центра высокотехнологичной медицины. 94% больных, попадающих к нам, получают либо шунтирование, либо стентирование, либо ангиопластику, либо замену аортального клапана, либо эндоваскулярное лечение — это самые современные и эффективные виды лечения во всем мире. Внедряем и новые методы лечения сердца. А это все финансово емкие вещи.
За минувшие полгода мы уже выполнили более полутора тысяч таких эндоваскулярных процедур, но многие из них не будут оплачены как высокотехнологичные процедуры, так как нам выделили только 725 таких квот на весь год, а до конца года работать еще более 4 месяцев. Складывается парадоксальная ситуация: нам платят не за то, что мы сделали (за хирургию, за стенты и т.д.), а только за пролеченного больного — всего 19 тысяч рублей. И, как говорится, «ни в чем себе не отказывай». Но только сам стент с лекарственным покрытием стоит 29 тысяч рублей. А кроме стента больному нужны еще лекарства, расходные материалы, питание, койко-место в палате, нужно провести операцию... Да и работа лечащего врача, наверное, должна учитываться.
— Ситуация опасная. И что в этом случае вы намерены делать? Сами говорите: надо идти вперед, бороться...
— Ситуация довольно пикантная — завтра мне могут сказать: ваше предприятие убыточное, вы даже не зарабатываете на зарплату. Давайте мы ликвидируем институт в данном статусе и отдадим его в частные руки. Вот это, я считаю, будет опасной ситуацией: большинство больных поступает к нам по направлению из поликлиник. В основном это немолодые сердечники. Как правило, пенсионеры, у кого денег на операцию на сердце, на то же стентирование, например. Наш центр московского подчинения, но в нем лечатся и пациенты из других регионов, у кого есть российский полис ОМС.
— А иностранные санкции, вводимые сегодня относительно поставок медоборудования и лекарств, которые до сих пор поставлялись в нашу страну, будут во вред?
— Конечно, хотелось бы и в кардиохирургии использовать все отечественное. Но наша медицинская и фармакологическая промышленность пока не готова к этому. Лекарства, расходные материалы, диагностическое оборудование сегодня в пределах 70% — импортное. В России проведена масштабная модернизация. Старое медоборудование заменено на самое современное. И кто будет его поддерживать в рабочем состоянии?
Проблема очень серьезная. И во многом мы виноваты сами: в России медицинская промышленность должна была проснуться еще в 90-х годах и начать выпускать качественную продукцию в достаточном количестве. К сожалению, этого не произошло. А наладить выпуск медтехники завтра не получится, нужны годы и годы.