— Мои родители познакомились на катке на Патриарших прудах. Когда отец услышал, что мама собирается замуж (а у нее тогда уже был жених), то начал ее отговаривать: «Куда ты так торопишься? Зачем тебе это надо? У нас такая хорошая компания».
А как раз в это время дедушка Горький собрался уехать из России вместе с сыном Максимом. Поездка планировалась вначале в Германию, потом в Италию, в Сорренто. Короче говоря, отец уговорил маму составить ему в путешествии компанию. Просто прокатиться, она же никогда не была за границей. И мама поехала.
В Берлине мама с папой расписались, обменялись кольцами. Первое время жили в Шварцвальде, потом уехали в Чехословакию, там получили визы и уже оказались наконец в Италии.
По профессии мама была художницей, с детства рисовала. Мама писала картины и зарабатывала тем, что их продавала. Ее тема была — окружение Горького. Ее работы и сейчас находятся в музее Горького.
22 июня 1941 года мы с мамой отправились на площадь Маяковского за тканью. Вдруг видим — возле громкоговорителей народ собирается. Выступил Молотов и сказал, что началась война. Мы тут же побежали обратно к себе на Малую Никитскую.
Очень быстро встал вопрос — как быть. Нас пригласила к себе в Ташкент мамина сестра, тетя Вера.
Перед отъездом мы зашли навестить самую близкую мамину подругу. Ее звали Настя Пышкало, она пела в Большом театре. Особенно мне запомнилась ария Леля из «Снегурочки».
Пышкало — это ее девичья фамилия. У Насти было два инфаркта, она находилась дома в очень плохом состоянии. Ни о каком отъезде для нее не шло и речи. Потому мама сказала: «Давай поедем, простимся с Настюшей».
Мы поехали к ней на Остоженку. Она лежала в кровати, медицинская сестра за ней смотрела. Сидели, разговаривали, вспоминали что-то. Она в Сорренто, кстати, приезжала, когда мама и папа там жили. Так что было что вспомнить. А потом Настя вдруг обращается к маме: «Тимошенька, пойди на кухню, приготовь нам чайку». Мама, конечно, тут же поднялась и пошла готовить чай.
А Настя подзывает меня, показывает ладонью, чтобы я присела к ней на кровать. И шепотом говорит: «Все-таки кто-то должен это знать». И рассказала мне, что маме сделал предложение Сталин, и она твердо ответила ему «нет».
«Будь рядом с мамой и следи, чтобы ей не было очень плохо. Потому что теперь может произойти все что угодно».
Она быстро мне все это сказала, а когда мама вернулась с чаем, мы сделали вид, что никакого разговора между нами не было. Я поправила Насте подушку и вернулась на свое место.
Мы еще не уехали в Ташкент, как Насти не стало, она умерла.
■ ■ ■
Первым претендентом на руку мамы, после того как и папа, и дедушка умерли, был директор Института мировой литературы академик Иван Луппол.
Он занимался дедушкиным архивом, мама ему помогала. В один из дней он предложил маме поехать с ним в Грузию. Мы уже понимали, что в Грузии они будут вместе и вернутся как муж и жена. До этого Луппол у нас в доме не оставался, только приходил обедать.
Его арестовали, как только они приехали в Грузию. Академик должен был открывать юбилейные торжества. У меня сохранился билет на эти празднества. В Сагурамо, это под Тбилиси, его и забрали. Мама вернулась в Москву одна. Мы потом с ней где-то за городом прогуливались, и она рассказывала, как все произошло…
После войны в нашем доме появился архитектор Мирон Иванович Мержанов. Он, кстати, строил Сталину Ближнюю дачу. Он часто приходил в наш дом, брал нас с собой в Дом архитектора, возил за город, где у них было большое хозяйство. Мы хорошо проводили время.
Он был уже фактически маминым мужем, потому что и ночевал у нас. Мы его очень полюбили. Очень был жизнерадостный, приятный, веселый.
А потом и его арестовали. Причем это случилось при мне, ночью. Я проснулась, услышала шаги на лестнице. Явно мужские. Слышу, голоса какие-то там, у мамы. Думаю, что ж такое — ночь, шаги, голоса. Я приоткрыла дверь и в щелочку посмотрела....
Это на Никитской случилось. Я дождалась, когда два незнакомых человека в штатском вывели Мержанова. Мама в халате его провожала. Ну а потом она пошла к себе, и я тут же побежала к ней в комнату…
И третий мужчина был, Попов. Мама уже в преклонном возрасте находилась, и ни о какой свадьбе, конечно, речи не шло. Она плохо себя чувствовала и ни о чем таком не думала. Их познакомили общие друзья, Попов был товарищем хорошим. Надо же было, чтобы хоть какая-то мужская помощь маме была.
Все знали, что она застенчивый человек, никогда ни у кого ничего не попросит. А чувствовала себя уже весьма неважно, сердце пошаливало.
Этот Попов был зятем Михаила Калинина. Его первая жена умерла.
С мамой Попов познакомился, по-моему, на отдыхе. Они очень подружились. Так вот его тоже арестовали.
Как только Сталин умер, на третий же день выпустили и Мержанова, и Попова. А Луппол погиб во время войны.
В бытовом плане мама ничего не могла. За нее хлопотали друзья. А так, чтобы она сама телефонную трубку взяла и что-то попросила — исключалось.
Во многом, конечно, помогало то, что она невестка Горького. Это безусловно. И для нас, внучек Горького, тоже все делалось.
В Москве мама занимала комнаты на втором этаже особняка на Малой Никитской. А за городом жила в Жуковке, у нее был двухэтажный деревянный домик.
Мама всегда отмечала 28 марта, день рождения дедушки. В этот день все знали, что их ждут, многие звонили и приходили, конечно.
Было застолье, все собирались.
Светлана Аллилуева у нас бывала, Новый год встречала. Очень радовалась, так как до этого праздник и не отмечала. Если только отец звал, и она со всеми членами Политбюро за стол садилась.
Мама любила одеваться — не вызывающе, а очень элегантно. Мои друзья с ней дружили.
А еще у мамы был очень хороший вкус, и к ней часто обращались с просьбой нарисовать фасон платья и с вопросами, что надеть. Балерина Ольга Лепешинская приходила к маме. Помню, она из Америки приехала и пришла к нам на Никитскую, чтобы показать одно платье. Оно нам всем очень понравилось, такое было все в мелких складочках. Мы снимали с него фасон и потом шили себе такие же.
Жена Алексея Толстого, Людмила Ильинична, которая напротив нас жила, во дворе их дом находился, всегда прибегала: «Тимошенька, Тимошенька, вот есть такой материал, пожалуйста, скажите, какое мне сделать платье». И мама ей рисовала…
■ ■ ■
Говорили, что за мамой ухаживал нарком НКВД Генрих Ягода и что у них был роман. Неправда. Мама мне сама говорила, что Ягода специально был к ней подослан Сталиным, чтобы внушить, как здесь хорошо и сколько Сталин сделал для благополучия страны. Потому что Сталин сразу, едва увидев маму, решил на ней жениться. И нарком НКВД должен был этому поспособствовать.
Я наблюдала за ними — мама и Ягода ведь никогда никуда не уходили, все время были у меня на глазах. Ягода приезжал к нам, часто с женой, иногда Гарика, своего маленького сына, брал с собой. И я бы почувствовала, если бы между мамой и Ягодой что-то было.
Наоборот, он явно все время маму словно подталкивал под Сталина. Альбомы привозил с его фотографиями, книги с биографией, репортажи о стройках, которые были как свидетельство того, что у нас все замечательно. Кстати, действительно многое было сделано, этого нельзя отрицать.
Так что Ягода был как сталинский сват. И когда он не справился с порученной задачей, то получил приговор — стать к стенке. Хотя эта участь его ждала в любом случае, уже за то, что он слишком много знал...
Поначалу мама не знала, что Настя рассказала мне о предложении Сталина. А потом я ей призналась. И уже тогда что-то у мамы спрашивала, и она мне подтверждала.
Но вообще мама не любила на эти темы говорить, то и дело просила: «Не надо, ну не надо!». Словно отмахивалась ото всего.
Ей тяжело было вспоминать и не хотелось, чтобы я тоже об этом думала. Иногда мои расспросы даже вызывали у нее раздражение. Но я все равно не сдавалась и в итоге кое-что смогла разузнать.
Разговор Сталина с мамой состоялся после того, как дедушка умер. При Горьком это было бы невозможно даже представить. А так, буквально через год после его смерти, Сталин подъехал к нам на Никитскую. Вроде бы по делам — мама сама написала ему письмо, что надо организовать музей Горького. И вот под предлогом этого он и приехал. И сделал предложение.
На что мама абсолютно твердо сказала: «Нет». И после этого начались аресты тех мужчин, которые возникали возле мамы.
Так мне рассказывала сама мама. Это было в Жуковке, я хорошо помню. Мы прогуливались, и она говорила.
Потому, может, Сталин и хотел, чтобы мы со Светланой сблизилась.
Мы дружили с ней со второго класса. Нас за одну парту посадили. А познакомились еще до школы. Сталин первый привез ее к нам на дачу.
Светлана, кстати, с моей мамой тоже была дружна. Да все, кто видел маму, ею увлекались.
Что такого было в маме? Красивая она была, конечно. Но дело не в красоте. Она была женственная, добрая. Очаровательная. Именно так о ней говорили: «Очаровательная». И вот так ей не везло.
Говорили ли мы с мамой о папе? Это была для нее непростая тема. Когда он приехал в СССР, все и началось. Его просто стали спаивать, зная его склонность к алкоголю.
Почему он простудился в тот роковой день? Мама сказала: «Еще раз увижу тебя в таком состоянии, забираю вещи и ухожу». И когда он все-таки в таком состоянии приехал, находясь до этого в гостях у Ягоды, то не посмел зайти в дом, решил посидеть в саду, заснул и замерз.
Об отце мама не любила говорить. Это была ее боль. Она всегда говорила: «Потеряли мы Италию, потеряли мы нашу любовь и друг друга».
К тому, что у мамы после смерти отца были мужчины, я относилась спокойно, считала, что мама должна выйти замуж. Особенно мне нравился архитектор Мержанов, который и меня отправил в архитектурный институт, за что я ему очень благодарна.
Мама жила до последнего дня на Малой Никитской, ей оставили три комнаты. Остальное уже было музеем Горького.
В доме была повариха Даша, уборщица Анюта. Правда, дедушкину комнату убирала сама мама, никого туда не подпускала.
Она никогда не готовила, была скорее хозяйкой дома, принимала гостей.
Прожила недолгую жизнь. Столько переживаний выпало, и все она держала в себе. Всегда была очень вежливой, улыбчивой, никому не показывала, что у нее на душе творилось.
Мама умерла неожиданно, ей было всего 69 лет.
Да, она жаловалась на сердце, у нее бывали приступы. Но все равно верилось, что впереди еще есть время. Помню, мы обсуждали ее грядущий 70-летний юбилей, думали, как будем отмечать.
В тот день она мне утром позвонила. Просила приехать… А я решила, что еще успеется. Ну, как всегда бывает. Господи, все же мы люди живые, кто же думал… Ну, в общем, она пошла к своей приятельнице, художнице. И там ей стало плохо. Она вытащила какое-то лекарство, стала принимать. Мимо шел Николай Булганин (соратник Сталина, до 1958 года — член Политбюро и председатель Совета министров СССР. — Прим. И.О.), у него там же, в Жуковке, дача была. И он маме предложил: «Вам что-то нехорошо, зайдите ко мне, моя дача рядом».
Мама отказалась: «Нет-нет, я сейчас к себе пойду». Она действительно смогла дойти до своего дома, легла на диван. И все.
Гроб стоял в дедушкином доме на Малой Никитской. Мы похоронили ее на Новодевичьем, рядом с папой…
Книга, для которой я записывал воспоминания Марфы Максимовны, увидела свет. Она называется «Мемуары матери Сталина. 13 женщин Джугашвили».
Теперь, когда бываю на Новодевичьем, обязательно захожу на семейное захоронение Пешковых. И приношу Тимоше букет свежих цветов.