Семья Алексеевых сейчас живет в небольшом ингушском городке Карабулак. Квартира в новом доме, на первом этаже, двухкомнатная, просторная. Сюда они переселились из станицы Орджоникидзевская, где в советское время было очень много русских. Их частный дом пошел под снос как ветхое жилье, взамен власти выделили эту квартиру. В прихожей фотография, где Настя еще школьница — в модном платье и с распущенными волосами. «Ай, — машет она рукой, — все это в прошлом... Больше так ходить не буду, разве только если дома, и то когда никто не видит. Теперь только мусульманское платье». Настя встретила меня в длинном одеянии, волосы убраны под платок, на руках малыш. В зале красуется наряженная елка, вся в огнях и гирляндах.
— Настя не была против? Правоверные мусульмане же не празднуют Новый год... — спрашиваю у мамы ее, Анжелы.
— Да разговаривали сто раз на эту тему, я выросла в советское время, мы всегда праздновали Новый год, для нашего поколения эта елка, Дед Мороз, оливье и мандарины — символы праздника... И я сказала: будем праздновать.
Мама Насти работает в магазине, крутится, зарабатывает. Говорит, последние сбережения потратила маленькому внуку на одежду. Как не уследила за дочкой, не знает, говорит, года два назад Настя начала общаться с односельчанином Тимуром Хаяури. Он всегда был странным, и про него поговаривали, что он был крайне религиозен. Но Анжела не могла и подумать, что ее единственная дочь-красавица променяет уют родного дома на блиндаж в лесу. Однажды летом позапрошлого года она пришла и сказала матери, что приняла ислам, взяла новое имя — Элина, прошла обряд «никях», то есть вышла замуж по исламскому обычаю, и вскоре пропала. Позже Анжеле передали, что ее дочь теперь, как всякая мусульманская жена, должна следовать за мужем, а муж решил встать на путь джихада... Шок, сердце, валерьянка.
— Мама ворчит на меня до сих пор из-за того, что я одеваюсь по-мусульмански, — говорит мне Настя. — Но в этом ничего такого нет. Для меня сейчас только одна цель — вырастить сына, поставить его на ноги. Люблю его безумно, — Настя делает паузу. — Это моя память о муже. Ребенок — это все, что у меня осталось.
— То есть ты по-прежнему любишь убитого мужа?
— Да. Но это не значит, что я что-то с собой сделаю или пойду мстить. Это моя жизнь, это мои воспоминания, мое прошлое и мое настоящее — вот он, мой малыш...
Пока Настя делает молочную смесь ребенку (свое молоко у нее от стресса пропало), держу на руках ребенка, которого она родила, будучи в федеральном розыске. Я, видимо, понравилась тепленькому кутенышу по имени Абдул-Малик с огромными глазами-пуговками, он активно сжимает кулачками мою кофту и что-то рассказывает мне на грудничковом языке. Его редкие волосики пахнут молоком, и родничок еще не затянулся — пульсирует. Настя тем временем рассказывает, что теперь главное — оформить ребенку свидетельство о рождении, ведь появился на свет он фактически в бандподполье. Власти Ингушетии сейчас через суд решают этот вопрос. А еще Абдул-Малику нужно сделать все прививки, ведь он родился не в роддоме...
— Настя, я вот всегда думала и не могла себе представить, как люди уходят жить в лес?
— Ну как-как? Сначала едешь, потом идешь пешком.
— Сколько человек входило в ваш отряд?
— Около тридцати. Состав периодически менялся. Еще одна девушка с нами там в лесу была. Мы с мужем находились отдельно от всех, в стороне. Жили в палатках, прямо под открытым небом. Но, как говорится, с милым рай и в шалаше. Я ему стирала, готовила. Одному. И это все неправда, когда говорят, что у боевиков жены общие. Я была только с ним. Тяжело было, конечно... Когда похолодало, поздней осенью мы перебрались в блиндажи, там уже было тепло, была печка, но зато такая теснота — как сел, так и сидишь...
— А чем они занимаются? Есть ли у них оружие?
— Они уходят и приходят, куда и зачем — не говорят. Оружие есть, конечно, но я в этом ничего не понимаю...
— Почему ты учиться не пошла?
— Как-то не сложилось. Девять классов закончила, хотела потом парикмахерские курсы пройти, но не получилось. А потом вот замуж вышла. Пока с мужем в лесу была, научилась немного читать Коран по-арабски.
Настя решила вернуться после того, как ее мужа расстреляли во время спецоперации. Говорит, поняла, что больше никому со своим ребенком стала не нужна. И вообще — весь мир вокруг изменился с рождением Абдул-Малика. Всего в террористках Настя пробыла около года. Вернулась «из лесу», и они с матерью после звонка напрямую главе Ингушетии Юнус-Беку Евкурову отправились по всем инстанциям комиссии по адаптации бывших боевиков к мирной жизни. Поскольку Настя не совершила никаких тяжких преступлений и лишь обвинялась по статье «пособничество незаконным вооруженным формированиям», никакого срока она не получила, говорит, на допросах сотрудники ФСБ вели себя с ней вежливо, а власти пошли навстречу и помогают сейчас Насте с ребенком вернуть все на круги своя.
* * *
Именно в тот момент, когда шла спецоперация и силовики расстреливали машину, из которой отстреливался Настин муж Тимур Хаяури и двое его сподвижников, сам водитель автомобиля, житель Сунженского района Заурбек Ферзаули находился в магазине. Автоматные очереди молодой человек услышал возле прилавка и тут же понял, что вляпался в очень неприятную историю. Во время суматохи и неразберихи ему удалось скрыться, и он подался в бега — уехал на автобусе в соседнюю Кабардино-Балкарию и снял квартиру в Нальчике. Там сидел тише воды, ниже травы две недели, пока не узнал, по слухам, что его объявили в федеральный розыск. В итоге после месяца скитаний Заурбек понял, что так дело не пойдет, нужно возвращаться. Вместе со своим отцом Султаном они позвонили на личный номер мобильного телефона главы Ингушетии, который тот опубликовал в Интернете. Поговорив с Евкуровым, они связались с комиссией по адаптации боевиков к мирной жизни и пошли сначала к участковому, затем в ФСБ, а затем к главе Ингушетии на беседу. Как и в случае с Анастасией Алексеевой, Заурбек не успел натворить ничего серьезного — и никакого реального срока он не получил. Но после «сдачи» возникла другая проблема — боевики начали преследовать семью Ферзаули.
— Это действительно тяжелая ситуация, в которую попала наша семья, — рассказывает Султан Ферзаули, учитель истории, выпускник МГУ. — Мы периодически стали замечать, что по нашей улице кружат странные машины с тонированными стеклами и без номеров. Пару раз к нам даже приходили бородатые люди и спрашивали, где мой сын, угрожали. Пришлось Заурбека отправить на время из республики, пока все не утрясется. Вскоре, надеюсь, он вернется. Считаю, что сам недосмотрел за сыном, ведь почти полгода лечился — мне делали онкологическую операцию в Москве, потом период адаптации...
Те, кто оформляет добровольную явку с повинной, автоматически подпадают под программу адаптации — и таким людям по закону положена охрана от государства. От МВД Ингушетии для обеспечения безопасности к семье Ферзаули были приставлены сотрудники полиции.
Боевики заманивают в свои ряды разными путями — в основном обманными. Сейчас практически не осталось идеологических бойцов, потому что стало совсем непонятно, за что нужно сражаться, ради чего нужно мерзнуть в лесах и рано или поздно быть расстрелянным в ходе очередной спецоперации. За независимость никто не выступает, потому что даже в глазах самого политически неграмотного человека эта идея представляется бессмысленной: исповедовать ислам, молиться и жить как правоверный никто не запрещает, наоборот — это поощряется в обществе.
Отец другого несостоявшегося боевика Амирхана Яндиева Магомед говорит, что его сына также обманом заманили в бандподполье. Пару раз друг детства попросил подвезти, затем отвезти продукты на трассу и выкинуть их возле лесополосы... Потом стали шантажировать и наврали, что к Магомеду в дом пришли федералы, проводят обыск и аресты, что он повязан с террористами и теперь его арестуют и замучают в тюрьме. Амирхан убежал. Спустя пару недель одумался и позвонил отцу. Тогда-то и выяснилось, что его обманули. Поскольку отец не знал, куда делся сын, через три дня после его пропажи написал заявление в полицию. Когда он вернулся «из лесу», пришлось идти к участковому и дальше по всем инстанциям.
— Да, в этой ситуации и моя вина — работаю нефтяником вахтовым методом в Сибири. Уезжал часто и надолго, все для семьи делал, старался дать детям образование — у нас их пятеро. К счастью, сын одумался, понял, что это все не игрушки, что это может очень плачевно кончиться и скажется не только на нем, но и на всей семье. Старший брат у него вообще в полиции работает, офицер уже. Амирхан понял, как подводит всех нас! Когда он вернулся, у меня был с ним долгий разговор, я все пытался понять, как он позволил так обмануть себя. Он сказал, что все так получилось, потому что он не чувствовал себя нужным, не чувствовал, что у него есть перспектива, а ведь у Амирхана есть высшее юридическое образование, но устроиться на работу никак не получалось...
* * *
Комиссия по адаптации боевиков к мирной жизни работает в Ингушетии второй год, идею глава республики Юнус-Бек Евкуров позаимствовал в Дагестане. Но в 2012 году результаты работы ингушской комиссии оставили позади показатели других аналогичных комиссий — всего добровольно вышел из рядов бандподполья и сложил оружие 31 человек. Возвращение каждого человека тут считают большим успехом, ведь это не только спасенная жизнь самого обратившегося, но и спасенные жизни других, ни в чем не повинных людей, которые страдают от террора.
— Мы действительно достигли серьезных показателей, — говорит мне Юнус-Бек Евкуров. — И в наступившем году продолжим работу. Надо понимать, что прощение — это не слабость, а наоборот — сила. И тем, кто обманом был вовлечен в бандподполье, тем, кто не натворил ничего серьезного, им нужно помочь вернуться и снова стать нормальными членами общества.
— Для этих целей вы опубликовали номер своего мобильного, не опасно было? Вам по делу звонят?
— Бывает, звонят жители и по другим, мирным бытовым проблемам, но я только рад этому. Власть должна быть открытой и доступной. И я никогда не обещаю больше, чем могу сделать. Так что с адаптацией бывших террористов мы выполнили все обещания. Ведь если хоть раз не исполнишь данного слова, то это тут же станет известно всей республике — и люди перестанут возвращаться. А этого нельзя допустить.