На днях разговаривал с хорошим знакомым по поводу прошедшего «Марша против подлецов». Я выразил разочарование тем обстоятельством, что выступить в защиту детей-сирот пришло в общем-то мало народу. Мне казалось, что по такому поводу на марш должны были выйти сотни тысяч.
— Какие сотни тысяч? О чем ты говоришь? Большинству по барабану то, что происходит вокруг, — очень эмоционально ответил знакомый и продолжил: — Нет никакой загадочной русской души. Это наш миф для самоуспокоения.
Не скрою, и сам изредка использовал этот термин, когда не находил внятного объяснения тому или иному событию. Про загадочную русскую душу говорили и говорят политики и философы, писатели и ученые. Как правило, эти рассуждения сводятся к простому и заезженному, как дорога на кладбище, постулату: мы особенный народ, и путь развития у нас особенный. Эта тема обычно всплывает и ее начинают активно педалировать в период кризисного состояния нашего общества, когда страна в результате очередного «особого пути» оказывалась сами знаете где.
После разговора со знакомым я в очередной раз задумался: что же такое «загадочная русская душа»?
Само это определение — «загадочная русская душа» — ввели в оборот в XVII–XVIII веках иностранцы, которые в составе посольств, торговых представительств или просто в поиске приключений бывали и иногда подолгу жили в России. Многие вещи, увиденные здесь, поражали их воображение. Прежде всего огромные территории, суровый климат и обилие природных богатств. Как считают ученые, именно этими обстоятельствами определяются особенности национального характера того или иного народа — территория, климат, природа. В силу этих причин российское государство долгое время считало себя самодостаточным, что точно подметил американский дипломат в своих записках второй половины XIX века:
«Русские ведут переговоры в такой манере, которая ясно указывает, что они очень мало заинтересованы в них. В этом, как и во всех других подобных делах, они считают, что Россия полностью обеспечена всем необходимым, ее территория и ресурсы настолько велики и обширны, что интерес к продукции других стран незначителен, ибо она в состоянии полностью жить за счет внутренних богатств и желает этого».
В силу этих и других обстоятельств сформировалось представление о сущности русской души, которое наиболее емко сформулировал Федор Достоевский: «Стать настоящим русским, стать вполне русским, может быть, и значит только… стать братом всех людей, всечеловеком… Указать исход европейской тоске в своей русской душе, всечеловечной и всесоединяющей, вместить в нее с братскою любовью всех наших братьев, а в конце концов, может быть, и изречь окончательное слово великой, общей гармонии, братского окончательного согласия всех племен по Христову Евангельскому закону!» Эту формулировку писателя называют идеей «всемирной отзывчивости»: терпение, сострадание, любовь, готовность к самопожертвованию — вот ее составные компоненты.
С тех пор прошло чуть более 130 лет. И где эта душа, «всечеловечная и всесоединяющая»? Где «грядущее поколение», в котором великий писатель видел такие качества? Идут процессы абсолютно противоположные тем, о которых мечтал Достоевский. По всем направлениям наблюдается процесс деградации: культура, наука, образование, мораль. Деньги — лучший подарок. Убиваем и калечим друг друга за сотку земли, за квадратный метр. Завидуем и гадим одновременно. Отдельные всплески «всечеловечности» лишний раз доказывают и показывают, как низко мы пали. Но дна, чтобы от него оттолкнуться, до сих пор не видно.
Попытаюсь изложить свою версию, почему случилось именно так, а не иначе. Со времен Рюрика и до конца 80-х годов ХХ века страна жила практически за «железным занавесом». Если туда и уезжали, то только чтобы не вернуться. Власть всячески оберегала граждан от «тлетворного влияния Запада». Насколько оно тлетворно для власти, хорошо помним по последствиям заграничного похода русской армии в 1814 году.
После падения Берлинской стены мы ринулись туда, а они поехали к нам. Встреча с нами для чужестранцев прошла безболезненно: съездили, увидели, что in Russia живут такие же двуногие люди, медведи не пьют водку на площадях, и вернулись к привычной жизни. Их же «влияние» придавило нас к земле, примерно как индейцев встреча с испанцами: вдруг выяснилось, что нам мил их масскульт и ширпотреб, но в извращенной форме. Что для иностранцев добро, нам обернулось злом.
Наша «особость» взрастала не только на почве изоляционизма, но и подпитывалась различного рода мифами, пронизывающими нашу историю вплоть до сегодняшнего дня. Мы выпячиваем одни факты и стыдливо умалчиваем о других. От лубочного Александра Невского с пересадкой на Романовых до остановки «Путин — наше все». Это не исторические личности и реальные политики, а сказочные герои, которые наделяются нереальными качествами.
Мы, как умеем (плохо умеем), гордимся своими героями. К месту и не к месту говорим о готовности русских людей к самопожертвованию. Якобы в этом и заключается «загадка русской души». Но есть два момента, которые необходимо уточнить. Русский народ скорее был готов не к самопожертвованию, а к тому, что его принесут в жертву имеющие над ним власть. Войны выигрывались благодаря принципу: солдат — пушечное мясо, которого на российских просторах вдоволь. Начальники и правители в угоду себе и своим союзникам не жалели русских жизней. В годы Первой мировой войны союзники по Антанте говорили: «Воюем до последнего русского солдата».
И победа в Великой Отечественной во многом была достигнута по тому же принципу. Даже подходящее определение было: «Положить жизнь на алтарь победы». Последствия такого отношения аукаются нам до сих пор. Об этом очень точно сказал участник войны, писатель и философ Григорий Померанц: «Можно ли было — после чудовищных потерь 41-го и 42-го годов — дойти до Берлина? Да, можно, дошли. Но за счет глубокого искажения народной души. С помощью вставшего из могилы призрака всемирного завоевателя. Батыя, Чингисхана. Такая победа — напиток ведьмы. И народ, проглотивший его, долго останется отравленным, и через несколько поколений отрава выступает сыпью — портретами Сталина на ветровых стеклах».
Конечно, любой народ устроен так, что чтит только своих героев. Но нужно понимать, что в каждой нации были и есть люди, готовые на самопожертвование. В этом нет никакой загадочности или какой-то особой миссии. Их (героев) так воспитали, так сложились обстоятельства. Мы же подгоняли и продолжаем подгонять своих героев под какие-то особые, неведомые другим стандарты. Глупость и фарисейство.
Солдат, честно выполняющий свой долг, не может не быть готов к самопожертвованию, независимо от того, какую форму он носит. Разве бросок Матросова на вражеский пулемет перестанет быть подвигом, если мы узнаем, что и в немецкой армии были свои Матросовы? Не менее ста военнослужащих вермахта закрыли своим телом амбразуру. Подвиг Николая Гастелло повторили около 80 фашистских летчиков, более 20 англичан.
Разве мы перестанем преклоняться перед мужеством Алексея Маресьева, если узнаем, что в люфтваффе тоже был свой Маресьев? Летчик Ханс-Ульрих Рудель был сбит 30 раз, пять раз ранен, шесть раз совершал посадку за линией фронта, чтобы вывезти сбитые экипажи. После очередного ранения Руделю ампутировали нижнюю часть голени, но и без ноги он продолжал воевать.
И в современной истории можно найти немало фактов того, что готовность к самопожертвованию не является чисто русской чертой. Гордиться своими героями надо. Плохо, когда гордость подменяется кичливостью — мы особые, у нас своя собственная гордость, свой русский путь и т.д., и т.п.
Надо просто жить и любить, ценить не только державу в целом, но и людей, которые тебя окружают. Перестать жить по двум взаимопротиворечащим принципам: «мы — народ-богоносец» и «моя хата с краю». И тогда, возможно, сбудется пророчество Достоевского: «Чтоб судить о нравственной силе народа и о том, к чему он способен в будущем, надо брать в соображение не ту степень безобразия, до которого он временно и даже хотя бы и в большинстве своем может унизиться, а надо брать в соображение лишь ту высоту духа, на которую он может подняться, когда придет тому срок».
Осталось лишь узнать, когда придет этот срок. В России нет ничего более постоянного, чем временное. Если мы продолжим упиваться своей особостью, то возможно, что никогда. Мы не более загадочны, чем японцы и немцы, англичане и китайцы. Список бесконечен.