Скажите «наркоманка» — и ваше воображение нарисует вам изможденную женщину в черном, в которой больше нет ничего человеческого.
Скажите «женщина с наркозависимостью», и вот уже всё не так определенно. Черный шаблон исчез, осталась схема, которую можно наполнить чем угодно. Тут кодовое слово «женщина». Со всеми ее сложностями — слабостью, боязнью одиночества, желанием любви, месячными, лишним весом, беременностью, заботой о детях. А тут еще плюс зависимость от наркотиков.
Да, она колется. Но ее женской сути это не меняет.
Не спешите спорить. Я не люблю выражения «конченая наркоманка». В моей жизни был бесценный опыт — я была близко знакома с людьми с героиновой зависимостью. Женщинами в том числе. Я знаю, что такое ломка и какая потом наступает депрессия. Я видела, как кидает близких от истеричного желания спасти до такого же истеричного желания убить.
Но еще я знаю, что наркотики — это не навечно. Это не неизбежное падение в бездну. Бывает, сегодня — да, наркотики. А завтра — всё, их нет. И тут зависит от того, кто был рядом с человеком: что за люди, что делали, что сказали. И тогда случается истинное чудо. Но если человека презирать и унижать, шансов у него нет. Ваше презрение стоит между человеком и его жизнью.
Женщину в наркозависимости презирают и оскорбляют больше, чем мужчин. Но даже в такой ситуации у нее есть лишний шанс вернуться — когда она рожает ребенка. И тут все тоже зависит от того, кто был рядом.
«Ребенок — это круто!»
Сергей Дугин возглавляет питерскую НКО «Гуманитарное действие». Он обещал познакомить меня с наркозависимыми женщинами-матерями, и пока мы их ждали в офисе, Сергей сказал мне, что женщин с детьми в ребцентры до сих пор не берут.
— Проблема глобальная. Мы уже готовы сами в Питере построить такой центр и сейчас ждем, что решит ГАК РФ. Мы им отправили концепцию предприятия человек на 50–60 и планируем туда брать барышень с детьми и без, и там же будет восстановительный курс для родителей, даже для тех, чьи дети погибли от наркоты. А фишка будет в том, что мы в нем планируем устроить питомник для служебных собак и собак-поводырей. Вот сидим, ждем сентября, будет заседание ГАКа, там должны принять решение по поводу участка земли и начального финансирования. Только на это сейчас надежда...
Когда зашла моя первая героиня, я сразу подумала: какая зайка невероятная. Кате 23 года, и она оказалась похожей на картинку из девичьего журнала: длинные блестящие волосы, открытая улыбка, детский взгляд. И с этой же улыбкой она в двух словах изложила свою историю:
— Я употребляла все подряд с 19 лет. Муж меня избивал. Любил он это делать, особенно за наркотики... В один из таких дней я ушла от него к маме, но она выгнала меня. А я тогда ходила на амбулаторную реабилитацию, так и пришла туда с сумками — мне больше некуда было деваться. И меня отправили на кризисную квартиру.
— Мама выгнала тебя беременную?
— Она не знала. У меня было два месяца. Да я и не планировала оставлять ребенка. Кололась. Я долго сомневалась — было много абортов до этого, были неудачные. Но гинеколог сказала, что это будет единственный ребенок. Ко мне приходил психолог, мы разговаривали, рассмотрели несколько вариантов, и в конце концов я приняла решение сохранить ребенка и лечь на реабилитацию.
— Ну и как теперь жизнь?
— Ребенок — это круто! — она просто просияла улыбкой. — Я вернулась к маме домой на 9-м месяце. Родила девочку в декабре. Это чудо! С мамой мы помирились, она купила мне комнату. Сделала регистрацию. Сейчас я продолжаю ходить на амбулаторную реабилитацию. Все хорошо. А до кризисной квартиры было время, я просто погибала. У меня не было желания двигаться, что-то делать. До гинеколога я не доходила. Пила очень... Печень рядом спала. — Она показала руками под ребрами, каких размеров была печень: внушительно. — Многие рожают. Я знаю и плохие, и хорошие истории...
После Кати, которая побежала к ребенку, была история Анны. Ей 28 лет, первому ребенку 9 лет, сейчас она заметно беременная. Анна была совсем не такая, как Катя, — настороженная, говорила отрывисто. Да и сиять ей не с чего.
— Я употребляю. Хочу бросить. Уже собрала справки, сил нет так жить. Пять лет без остановки. Надоело. Я смотрю на девчонок — они бросают. Но это не просто — я прохожу один детокс, второй, третий, а девать ребенка некуда. Муж употребляет и ходит на работу. И я очень боюсь, что, пока меня не будет, придут из комиссии по делам несовершеннолетних и заберут ее.
— А они заходят?
— Заходят и очень к нам придираются. Лезут в шкаф, в холодильник. Я считаю, что дочь ни в чем не нуждается. Она хорошо учится. Но ребенку прямо говорят: «У бабушки тебе лучше». Или мне внаглую: «Заберем в детдом». Они нормально разговаривают, только когда рядом посторонние. Когда рядом нет никого — как с мусором. Если бы мы могли предоставить справку, что у мужа зарплата большая, может, они бы и отстали. Но она у него «серая», а официальная — копейки.
Дугин, до этого молчавший, спросил:
— А тебе в КДН помощь предлагали когда-нибудь с лечением?
— Нет, они сразу про детдом начинают.
Анну унижают и презирают не только в опеке, но и в женской консультации. Когда она пришла туда вставать на учет — а это для наркозависимой женщины поступок, она знает, какое ее ждет обращение, — гинеколог ей сказала, что срок 9–10 недель, надо делать аборт. В «Гуманитарном действии» ее отправили к другому врачу, та сказала, что у Анны... 20 недель.
— Если этот момент — рожать — использует грамотный специалист, — говорит Дугин, — это дополнительная мотивация перестать употреблять наркотики. Просто идея «она родит и перестанет торчать» — иллюзия. С пациенткой надо работать. Но это возможно. Только процентов 10–15 — это вот те женщины, которых по телевизору показывают в криминальной хронике: нет здоровья, ничего не хотят, дети заброшены. Но все остальные — более-менее сохранные. Их можно спасти, причем спасти как матерей. Нужна реабилитация для матерей на полгода-год. Пока ее нет, женщины на реабилитацию не идут — боятся потерять детей.
— Если нет бабушки, то выход один — приют или детдом и временное лишение родительских прав, — поясняет Саша Волгина, которая тоже уже несколько лет добивается открытия в Питере семейной реабилитации. — А получить потом ребенка из приюта сложно. Она же из ребцентра вышла — работы нет, денег нет. С таким набором она суд проиграет. Так что не получить после реабилитации дитя обратно — вполне реально. Кроме того, пока мамы уходят без детей в ребцентры на год-два, теряется связь «мама—ребенок», это любой специалист скажет. И это травма для обоих. Малышу нельзя год жить в детдоме! И реабилитации нужно делать только совместные, как в Европе. Потому что надо учить маму не только быть трезвой, но и быть мамой...
Без комментариев...
— Женщины не готовы идти к наркологам, они скрывают свою зависимость, даже будучи беременными. Да это и бесполезно, — говорит соцработник Лариса Соловьева из Калининграда, которая работает с наркозависимыми женщинами. — Врачи могут не оказать никакой помощи. Это только поражение в правах, рекомендации аборта, отказные от ребенка. Все направлено на то, как ей не родить, а не как зачать, выносить и родить здорового ребенка. Поэтому врач — это последний человек, к которому обращаются женщины, употребляющие наркотики.
Другая проблема — они часто попадают в тюрьму, в том числе в момент беременности. Там они рожают не когда схватки, а когда есть конвой. Ко мне приходила после тюрьмы женщина. Ее повезли рожать из зоны таким волевым решением на 36-й неделе. Рожала она при конвое. А женщины из роддома закрывали ее своими телами и потом сильно ее жалели. Ей сделали двойную стимуляцию, поэтому она родила быстро, были разрывы. И сразу повезли назад на зону. Посадили в автозак. Там есть железный стакан с железным стулом. Она просила: «Дайте хоть что-то подложу», — но ей не позволили. И повезли — 40 км за 15 минут. Конвой спешил на ужин... И она отсидела три года. Ей тогда было 23. Ее не отпустили раньше как мать. Никто и не ходатайствовал, поскольку ее статья связана с наркотиками. И это отношение поддержано обществом, которое считает: «Нечего. Рожает наркоманка, надо забрать детей, а она пусть сидит, пока не бросит наркоту». Наркомания до сих пор не признана болезнью. Это ужас...
Малыша этой девушки забрали родители, и она увидела его первый раз только в трехлетнем возрасте. Еще более трагическая история была в Тольятти. У молодой женщины случился выкидыш, и через несколько дней она почувствовала себя плохо — живот болел, шла кровь. Она обратилась к врачу в поликлинику. Но та на нее накричала: «Я не буду тебя смотреть!» Через день девушке стало еще хуже — поднялась температура. Она собрала все мужество и пошла к тому же врачу, который только вчера ее прогнал из кабинета. Та стала орать еще больше: «Что тебя смотреть! Мне все понятно! У тебя ВИЧ и наркомания, все от этого! Я не буду тебя смотреть!»
Девушка вернулась домой, рассказала все отцу, пошла и вскрыла себе вены.
После этого мне просто нечего сказать...
Дело не в деньгах
Когда собираются специалисты и видят проблему, они говорят: давайте ее решать. Когда собираются чиновники, они говорят: надо создавать рабочую группу по написанию концепции. Так до сих пор и происходит с идеей помощи наркозависимым женщинам с детьми. Тем приятнее мне было познакомиться в Питере с чиновником, который не укладывается в эту схему.
Наталья Русакова руководит Центром социальной помощи семье и детям Приморского района. Он уже давно работает и с женщинами, имеющими ВИЧ-статус, и даже с наркозависимыми. Причем работает в тесном сотрудничестве с НКО: БФ «Свеча», которую раньше возглавляла Саша Волгина, и Сетью по защите прав женщин, затронутых ВИЧ, ТБ, гепатитами и другими социально значимыми заболеваниями «ЕВА», директором которой Саша является сейчас.
Специалисты этих НКО проводят для центра тренинги и учат работать его сотрудников с наркозависимыми, понимать их проблемы и потребности. А иногда приводят клиенток буквально за руку.
Кроме этого, сотрудники Центра стали ежемесячно выезжать в женскую колонию в Саблино, чтобы познакомиться с женщинами, которые скоро освобождаются.
— Они, выходя из тюрьмы, теряются, — говорит Волгина. — А ежемесячно из тюрьмы выходят 3–4 женщины только Приморского района. Теперь они освобождаются — и сразу в Центр помощи. Они же уже знакомы.
— А еще остро стоит вопрос восстановления родительских прав, — продолжает Саша. — Как после тюремного заключения, так и после нахождения на реабилитации. А суды сейчас трудные вопросы перед экспертами ставят. «Нужна ли ребенку такая мама? Какова мотивация мамы к возращению?» Люди же как размышляют: «Да что с этой наркоманкой, что с ВИЧ-инфицированной говорить. Зачем такая мать нужна, она все равно скоро умрет. Лучше ребенку вообще ее не знать». И психологи центра участвуют в суде, объясняют, что ВИЧ — хроническое заболевание, а не смертельное, говорят, что ребенок имеет право знать, кто его мама...
В центр обычно приходят женщины, прошедшие реабилитацию. Те, кто вынужден колоться, не приходят. Где они со всеми своими проблемами и детьми? Неизвестно. Наверное, на улице. Поэтому Саша уже два года ищет грант, чтобы купить центру автобус для уличной работы.
— Мы бы его использовали в двух направлениях, — говорит она. — Во-первых, это помощь наркозависимым женщинам на улице, например секс-работницам. Сейчас у Сергея Дугина один автобус на весь город для этой цели. Пять НКО заинтересованы в этом автобусе. Мы уже посчитали все ставки, что водитель-психолог будет. А вторая целевая аудитория — это подростки, с которыми автобус будет работать днем...
— Ну а будет автобус, и сразу появятся 10 женщин с детьми, которым нужна реабилитация. Что вы будете делать?
— Это уже другая проблема, которую надо решать. Здесь дело в мировоззрении. Ведь все как рассуждают: «Маму-наркоманку надо лечить, это делают в больницах. А ребенок в это время может жить в приюте. Приюты у нас тоже есть. Что еще-то надо?» Это системная ошибка. А это не про деньги. Как мне кажется, это — про голову.