— Анатолий, будете отмечать юбилей? Может, в родном МХТ?
— В театре каникулы, и юбилей отмечать я не буду. По какой-то установившейся традиции сорокалетие не справляют, я не буду идти наперекор. Но поздравления принимаю!
— Путь в актеры был у вас трудным, вы это не скрываете. И продавцом работали... Были ли сомнения: бьешься-бьешься, а может, просто не судьба? Или наоборот: Бог посылает испытания?
— Несомненно, были сомнения. Особенно поначалу, когда не было работы, когда было ощущение, что никогда не пробиться сквозь эту стену. Но сомнений, правильно ли я избрал свой путь, у меня не было — каким-то шестым чувством я всегда понимал, что это мое. Профессия жесткая, жестокая, каждый должен довольствоваться своим. Я тогда подумал: ну, может, мне уготована такая судьба — идти во втором-третьем эшелоне этого поезда. Но бился все равно. Руки опускались — я их обратно поднимал...
— Что такое для вас — быть артистом сегодня? И что это было в самом начале, когда вы только приехали из Самары и учились в Щепкинском? Были иллюзии, которые потерпели крах?
— Иллюзий не было. Когда я пошел в актерство, у меня была внутренняя установка: не хотел быть известным, популярным артистом. Хотел стать классным артистом, профессионалом, про которого бы сказали: «Сильный актер». Творческим ориентиром всегда были книга Олега Даля, книга об Олеге Янковском, книга Иннокентия Смоктуновского «Быть»... Я с самого начала шел сюда не для популярности, а чтобы овладеть профессией и стать крепким, сильным артистом. Но, конечно, были и коррективы. Потом я стал понимать, что слово «успех» все равно должно сопутствовать тебе. Сначала я думал, мой путь в актерстве будет более монашеским. Моим мастером в Щепкинском училище была Людмила Николаевна Новикова, ученица Анатолия Васильева. Отсюда, наверное, высокие планки: не сниматься в ерунде, выбирать только хорошее, авторское кино, арт-хаус, фестивали... Это были не иллюзии, а именно мечты. Потом я увидел, что судьба выводит немного на другую тропинку. Что с самого начала мне не дается большое кино, именитый театр... Нет, все пошло по-другому. Я понимаю, что снимаюсь в сериалах, а в арт-хаусном кино — нет. Но у меня есть своя ниша, я надеюсь, что я к себе адекватно отношусь, голову мне не снесло... И эти высокие мечты о высоком искусстве и кино не для всех я оставил внутри себя. Надеюсь, что когда-нибудь приду к этому.
— А с кем из больших режиссеров кино хотели бы поработать?
— Я рад был бы поработать со многими из них. Но с другой стороны, иногда работаешь с молодыми и неизвестными, и с ними здорово. Несколько лет назад я снимался в дипломных работах студентов ВГИКа и Высших режиссерских курсов — просто потому, что были интересные сценарии, роли, которые не предлагаются в профессиональном кинематографе. Были острые комедии, психоделические вещи, атмосферные зарисовки... Так что я открыт для предложений — главное, чтобы человек был талантливый. А я уж постараюсь сделать все, что возможно.
— Как считаете, что у нас за беда с кино? И почему все-таки нельзя снимать хорошие сериалы?
— Я сам задаюсь этим вопросом. Не смотрю телевизор вообще — в основной массе это очень низкое качество. Хотя вокруг вроде люди, которые умеют снимать... Не знаю! Когда кино будет не для того, чтобы заработать, а чтобы сделать хороший продукт, — может, тогда что-то начнется? Есть отдельные продюсеры, которые действительно работают на кино: Игорь Толстунов, Александр Роднянский, Сергей Сельянов... Их можно пересчитать по пальцам. Они радеют за российское кино. А в основной массе — качество очень низкое.
— А зритель по ту сторону экрана? Не в нем ли дело? Спрос рождает предложение...
— Не хочу искать виноватых. Наш зритель не воспитан на нашем кино, он на него не ходит — за исключением комедий и экшна, боевиков. Жанрового кино практически нет, к нему наш зритель не приучен. Наверное, должно произойти накопление: когда станет сниматься много жанрового кино, появится и интерес. Но много жанрового кино не будет, потому что на него нет спроса, а нет спроса, потому что мало жанрового кино. Как разорвать этот замкнутый круг? Не знаю. Но факт есть факт: наше кино никто не видит.
— Олег Табаков принял участие в том, чтобы вы стали актером МХТ. Как это произошло?
— Он принял это решение, а все началось с Кирилла Серебренникова и его спектакля «Откровенные полароидные снимки». Он меня туда позвал, это была наша первая совместная работа, 2002 год. Спектакль шел на Малой сцене Театра им. Пушкина. Его пришла посмотреть помощница Табакова Ольга Семеновна Хенкина — шла речь о приглашении Кирилла на постановку в МХТ. Хенкина увидела и меня и предложила Олегу Павловичу попробовать меня. А Кирилла пригласили ставить «Терроризм», он позвал меня с собой. Я был еще не в труппе тогда, это была своеобразная проверка. Табаков посмотрел, и уже потом поступило предложение от него взять меня в труппу Художественного театра.
— Это был в то время спектакль-бомба, спектакль-шок, и не только потому, что герои — геи. Был ли он для вас самым трудным в жизни?
— Не скажу, что какая-то роль вообще была для меня легкой. Но тогда было состояние сильного творческого подъема: я долго был без интересной работы, полудепрессивное состояние, ничего нового, я играл старые спектакли в Театре Станиславского и уже собирался оттуда уходить, а в Центре драматургии и режиссуры уже играл спектакль «Обломoff». И вот поступило это предложение. И не помню, чтобы мне было как-то тяжело. Было здорово, интересно, я не чувствовал усталости, спектакль выпускали на общем порыве — молодые, с горящими глазами!
— И тематика вас не коробила? Делаю вывод, что если гомофобию понимать как узость сознания, среди нормальных актеров гомофобов быть не должно.
— Ну да! Здесь все зависит от твоей внутренней свободы. Если ты открытый, современный человек и твое сознание не закомплексовано, то тебе все равно, какой ориентации человек. Главное, чтобы человеческие качества оставались достойными. Хотя к скинхедам я, конечно, отношусь по-другому. Но гомофобом я себя не считаю. Собственно, спектакль-то был не о сексуальных меньшинствах, а о глобальном одиночестве и неспособности коммуницировать. Люди, особенно молодые, зачастую не могут нормально общаться друг с другом. Что этому виной — Интернет? Они как колючие ежи, они отстаивают свою территорию, очень одиноки внутри, хотят любить, но не знают, как это делать, и идут на ощупь.
— Впечатляющий эпизод есть в вашей жизни: в середине 90-х вам пришлось пылесосы продавать, расхваливая их перед неким продюсером крупного телеканала. А потом он позвал вас продавать рекламное время на ТВ. Вспоминаете ли вы это как унижение?
— Конечно, мне это было неприятно. Занимался я не своим делом, это была вынужденная работа... Вспоминать об этом неприятно.
— Вы приехали в Москву из Самары. Какой она вам представлялась, столица?
— Это не было чем-то умозрительным: «я хочу сюда, потому что здесь крутятся деньги». Творческая пульсация, энергия этого города, сосредоточенность культуры на квадратный метр — это было то, что мне нужно. Да, можно было остаться в Самаре, выучиться в Институте культуры и стать актером областного драматического театра. Но это не мой путь, я чувствовал, что моя потребность — в другой энергии. Хотя Самара — большой культурный центр, несколько театров... Но я там задыхался, мне было нужно больше. Когда я приезжал сюда на вступительные экзамены, параллельно сдавая сессию в Самаре... Поезд приходит в 7–8 утра, и в 10–11 начинается прослушивание. В это время перед прослушиванием я просто ходил по городу, впитывал в себя все, и это доставляло мне огромное удовольствие. Это мой город, он мне по всему совпадает.
— Сейчас только ленивый не плюнет в сторону репертуарного театра. Вы много работали и в стационарных труппах, и в экспериментальных местах. За чем будущее?
— Я думаю, гибкая система репертуарного театра возможна, и это доказывает МХТ. Олегу Павловичу Табакову удается держать на плаву репертуарный театр, и одновременно у него работают люди, которые очень много снимаются в кино. Репертуарный театр не должен погибнуть. Но он должен видоизмениться. Сейчас не может быть таких жестких условий, что актер должен работать только в одном театре и ничем больше не заниматься. Жизнь диктует свое, надо выживать, и предложения со стороны поступают. Нельзя сидеть на одном месте, даже если оно прекрасное, надо развиваться. Предположим, ты снимаешься в кино, становишься известным, и на тебя же пойдут люди в театр — это выгодно и театру. Театр должен быть разным: подпольным, напольным, антрепризным, репертуарным... А репертуарный театр должен жить, это наш русский бренд. Он предполагает атмосферу, дом, дух которого выстраивал еще Станиславский. Это так по-русски! Какая-то русская соборность — это нужно людям, чтобы театр был атмосферным местом.
— Какой вы папа? У вас двое ребятишек!
— Поправочка: у меня их трое, есть еще дочка Инессы от первого брака, Катя. Я папа сентиментальный! Но... Все равно в семье на мне лежит функция строгости. Я единственный взрослый мужчина в семье, поэтому мне отведена роль мужской руки, чтобы воспитывать сына, чтобы он не стал маменькиным сыночком. Так что строгача иногда даю, конечно. Но я их так обожаю, что все равно превращаюсь в кисель, когда они на мне виснут. Эта строгость мне дается с большим трудом.