Юрий Стоянов: «Я знаю, что за меня Илья пасть порвет»
— Юра, за что ты любишь Илью?
— И сложный, и простой вопрос. Потому что когда вы 20 лет вместе, то люди в общем становятся родственниками. Понимаешь, у тебя может быть брат, и он может быть разным. Но брата любят за то, что он брат. А потом ты начинаешь анализировать: за что я люблю моего брата? Потому что он мне послан, он есть. Я его люблю за надежность, за то, что в отношении ко мне у него никогда в жизни не было никакого двойного дна и он абсолютно искренен и открыт в этих отношениях. За то, что он никогда и ничего не сказал обо мне за глаза. И в этом он такое исключение составляет в нашем актерском мире, в котором принято целоваться друг с другом каждый день, но едва захлопнутся двери, обязательно скажут о тебе какую-нибудь гадость. А вот Илья в этом смысле человек абсолютно прямой и искренний, я знаю, что за меня он пасть порвет. И, как это ни эгоистично звучит, я люблю его за то, что он любит меня. Я люблю за его отношение ко мне, за то, что какой бы воз я ни тянул внутри «Городка», в самые тяжелые очень важные минуты растерянности моей он иногда оказывался единственным человеком, на кого я мог опереться. На его немногословие, на его покой, на его уверенность в каких-то вещах. Потом я его люблю за то, что он совершенно уникальный партнер. Так сложилась жизнь, что именно при этом партнере я стал таким артистом, которым стал. Мне в высоком смысле слова очень выгодно быть рядом с этим актером. Поэтому я люблю его очень за многое.
— То есть ты хочешь сказать, что стал артистом на фоне Ильи?
— Не на фоне Ильи, а вместе с этим партнером! А если партнер является для тебя фоном, не будет никогда пары, ничего не произойдет с тобой. Партнер нужен очень сильный, и чем лучше партнер, тем лучше ты. Но поскольку мы бизнес-категории привыкли переводить на всё, в том числе на человеческие отношения, то слово «выгода» воспринимается очень странно. Из-за этого его немногословия, скупости внешней у меня получается иногда быть чуть ярче, чем позволяют вообще законы органики актерской. Когда в нашей паре есть такой один Жан Габен, грубо говоря, то рядом может быть тот, каким я стараюсь быть в кадре — более подвижным, дерганым, нервным... Его качество уникальное совершенно — быть комедийным актером, используя очень скупые средства. Это огромное искусство, Илья очень большой партнер.
— Ты говоришь, что у Ильи нет двойного дна...
— Это говорит о том, что он не носит камень за пазухой, нет какой-то невысказанной обиды, мы все друг другу сказали в этой жизни, плохое и хорошее. Но парадокс в том, что проходит время, и я, пытаясь вспомнить что-то плохое в наших отношениях, никак не могу этого сделать. Не потому, что его не было, а как-то не хочется, не работает память в эту сторону. Какая-то нежность приходит... Может быть, это и есть старость.
— Ну а в тебе-то есть это двойное дно? Мне кажется, что в Илье ребенок сохранился больше, чем в тебе. Или я не прав?
— Я просто более эмоциональный, я более выплеснутый бываю. Я держу все в себе, хожу-хожу... Может, это интеллигентность, черт его знает, ну не могу я сказать человеку все, что думаю о нем. Но иногда, конечно, прорывает. У меня же отношение к Илье как к старшему брату, отцу, и это счастье. Вот он смотрит на тебя иногда и улыбается: ну покричи, тебе лучше станет. А надо же, чтобы не мне лучше стало, а чтобы человек встал на эти же рельсы, чтобы он думал, надо обратить его в эту веру. Из меня получился бы величайший инквизитор и предводитель крестовых походов.
— Тебе не кажется, что ваша мужская любовь в хорошем смысле, может, в чем-то выше, чем любовь к женщине?
— Ой, наше время так все перевернуло с ног на голову. Мне на днях позвонила одна журналистка из Киева и спросила: «Скажите, пожалуйста, а вы целуетесь при встрече?». Я, не подозревая сначала подвоха, сказал: «Естественно. Больше того, когда мы снимаем „Городок“, то, видясь шесть дней в неделю, мы целуемся, когда встречаемся и когда прощаемся». И на той стороне повисла очень большая пауза...
Мне тут рассказали гениальный анекдот. Один парень другого спрашивает: «А вот может такое быть, что два парня не спят друг с другом, а просто дружат, ходят вместе в кино, читают книжки, болеют за какую-то команду, пьют пиво? Может такое быть?» — «Ты знаешь, гипотетически, наверное, может, — отвечает другой. — Но я думаю, что природа со временем возьмет все-таки свое». Лет 40 назад я бы этот анекдот даже и не понял. А выше ли наши отношения любви? В супружеской жизни признак величайших развратников — это бесконечные разговоры о преданности своей супруге. А люди, которые прожили в мире, согласии и любви, иногда стесняются этого слова и не очень его употребляют, не упоминают всуе. Как назвать наши отношения? Я не знаю. Я боюсь этих слов: любовь, дружба. Мы — партнеры. Но в таком совершенно уникальном смысле слова. Это пожизненное партнерство.
— Какое главное качество ты бы хотел приобрести у Ильи, которого в тебе нет?
— Большая любовь к себе самому. С годами любовь к себе очень нужна твоим близким. Потому что любовь к себе перестает быть эгоизмом, а является проявлением твоей любви к окружающим. Ведь когда ты начинаешь любить себя, тебе же надо прожить подольше тогда, и в этом будет проявление твоей заботы о других. Не так остро реагировать, не распыляться, не психовать, не так эмоционально переживать какие-то вещи, пряча их внутрь.
— Но очень многие пары, ансамбли рано или поздно распадаются. Ты же должен видеть не только все в радужном свете, но и предсказать остроту момента, когда такой распад между вами может случиться. Где же возможна эта точка падения?
— Мы уже не сможем оторваться друг от друга. Даже если предположить, что не станет «Городка», наша пара все равно не распадется. А может ли распасться «Городок»? Все спрашивают: как же вы так долго делаете передачу? А потому, что нам интересно, мы удовольствие от этого получаем, кайф невероятный. Но дальше может настать период, когда мы-то получаем от этого удовольствие, а тот, кто смотрит, уже нет.
— Вот и я об этом.
— Так хорошо бы это почувствовать раньше, чем все остальные.
— Извини, сам ты не считаешь, что программа «Городок» символизирует собой 90-е годы, там и осталась, и сегодня она уже не совсем актуальна?
— Просто в 90-е выбор был значительно меньше, а сейчас он есть. Это жесткий бизнес, это телевидение, если бы нас не смотрели, «Городок» бы закрыли. Никакие моральные ценности на ТВ не распространяются, это вещь страшная и жестокая. Телевизионная слава совсем другой цены и другой пробы, чем театральная и киношная. Человека забывают в течение нескольких дней. Его нет в эфире, он думает: «Ну все, страна рухнула, я ушел с канала, тысяча демонстрантов выходят завтра с криками: «Где Юра?!» Но этого не бывает. Нет, я думаю, нас бы не терпели только из-за того, что мы являемся символами российского телевидения. Была, безусловно, стагнация в программе, очень серьезная, с 2004-го по 2008-й, наверное. Как раз в это время появилось много разных передач, в том числе юмористических, а мы тогда очень сбавили. К тому же «Городок» выходит в 23 часа 50 минут, тут есть проблема аудитории.
— Ну да, а теперь эта аудитория будет смотреть «Вечернего Урганта», а не вас.
— И замечательно, но это абсолютно разные передачи. Один человек очень остроумно говорит, являет собой образец телевизионной свободы, ума и острословия. А другие люди очень остроумно играют. Это разные профессии.
— Может быть, ваша аудитория в 23.50 все-таки уже спит?
— Но разве ты не предполагаешь, что те же самые люди хотят увидеть двух очень хороших артистов, умеющих очень по-разному играть разные истории. Не декларативно, не обсуждая, что произошло на Болотной площади или в Кремле, без стеба, без вышучивания, где в основе все-таки профессия актера.
— По-моему, самый лучший ваш юмор, самый тонкий и нежный, был на 75-летии Жванецкого, когда вы просто сели на корточки, и он вас повел, как детишек. Это было просто здорово!
— Надо иногда уметь становиться на колени. Мы это сделали легко, с любовью.
— Хочу тебе задать вопрос, на который ты, наверное, обидишься или вызовешь меня на дуэль. Считается, что в вашей паре ты пошел куда-то дальше, стал большим драматическим артистом, а Илья, безусловно, один из лучших комиков в стране, остался на прежнем уровне. И теперь вы в разных весовых категориях.
— Я потерял отца, когда ему было 63 года. Моему партнеру 65 лет, и я все время в нем вижу моего папу. Говорю это абсолютно искренне. И обсуждать, кто из нас больше места на стуле занимает и кто как выпендрится лучше, мне неинтересно. Я вообще об этом не думаю. Конечно, в паре кого-то любят больше, кого-то меньше, кого-то любят за что-то одно, кого-то за что-то другое. Поэтому они и пара, потому что 1 + 1 = 2, простая математика. Я ведь и был всю жизнь драматическим артистом, это карьера не сложилась, жизнь не удалась. Но та жизнь называется «жизнь до Ильи». А есть жизнь вместе с ним. Я смотрю на этого человека с нежностью, любовью и благодарностью за то, что он есть в моей жизни. Сейчас, как ни парадоксально, при фактуре Илюши такое его время для кино! Его немногословность, сдержанность так мало востребованы, только в дурацких комедиях, пусть на меня никто не обидится. Ему бы в «Двадцати днях без войны» сняться у Германа. Но «Двадцать дней без войны» уже снят, правда, с другим великим актером. Вот если бы сегодня была востребована такая тема, такой уровень пронзительности... Но нет такого режиссера. Не знаю, может, таким режиссером буду я.
Илья Олейников: «Я отношусь к Юре как к матери»
Сегодня Илья Олейников не очень здоров. Он потерял голос, один из главных инструментов артиста. Поэтому я не мог его долго мучить. Он шептал, а жена переводила. И вот что получилось.
— Илья, ты можешь признаться в любви к Юре?
— Да, конечно, потому что если бы не было Юры, не было бы нашей пары, не было бы в итоге «Городка», вообще непонятно, куда бы пошла моя жизнь. Мы с ним как единое целое. И сейчас, когда мне не очень легко, Юра делает все для того, чтобы на передаче это никак не отразилось. Чтобы отряд не заметил потери бойца.
— Илья, ты один из лучших комических артистов у нас в стране. Но помнишь, как в пугачевской песне про Арлекино, который веселил народ, а мечтал сыграть Гамлета. Просто нет такого режиссера, который бы все это из тебя достал. Как бы ты на это прореагировал?
— На Гамлета я бы никак не прореагировал, потому что при всем моем желании есть понятие фактуры, нутра, а нутро не пересилить. Я бы, скажем, с удовольствием сыграл Акакия Акакиевича, и мне эта роль далась бы, наверное, достаточно легко, малой кровью. А вот Юра мог бы сыграть Гамлета.
— А тебе самому не кажется, что Юра уходит в какие-то другие сферы? Он ведь стал теперь таким серьезным драматическим артистом, и отрывается от коллектива. Может, нам стоить выпить за то, чтобы он больше не отрывался от коллектива?
— А он не отрывается, он просто все это умело совмещает. Для него одинаково дорого то, что он делает в кино, в театральных спектаклях и в «Городке». Но у меня тоже есть театральные и киношные проекты, просто они не так очевидны, как у Юры.
— Юра сказал, что относится к тебе как к отцу. А ты?
— А я отношусь к нему как к матери.