Сказки на Руси начинали со слов: «В некотором царстве, в некотором государстве...» Пожалуй, воспользуюсь этой замечательной обманкой и скажу: было это на одном музыкальном фестивале в одном российском городе. Дело не столько в нежелании кого-то обижать (так, знаете, снимали «Кавказскую пленницу»: чтобы грузины подумали, что это про абхазов, абхазы — что еще про кого-то и т.д.), сколько в том, что такое могло произойти — да ведь часто и происходит — на любом массовом действе. Больше того, наши нынешние реалии позволяют сказать: «Это случилось с президентом» — и будет непонятно, о ком идет речь. Да дело, опять же, и не в вежливости, а в том, что это могло произойти с любым из них. Все они любят позаигрывать — с народом ли, с молодежью. Еще Борис Николаич на сцене отплясывал. Владимир Владимирович с удовольствием пускался в полуцензурную переписку про рынду. А Дмитрий Анатольевич долго подыскивал для первомайских гуляний с народом винтажный белый плащ.
...Есть у нас с друзьями традиция. Каждый год мы берем билеты в плацкарт и валим в один большой город на большой рок-фестиваль. Это почти «детство в одном месте заиграло»: все покидают респектабельные офисы на уикенд, чтобы рубиться в фан-зоне, пить, шарахаться по ночному городу, купаться голышом, отдыхать в спальниках на полу съемной квартиры и к утру понедельника добраться до офисов с красными глазами. А как еще на рок-фестивалях?
Президент возник в нашем приключении внезапно и в обстановке строгой секретности, поэтому поначалу мы ничего не подозревали. Только с фестивалем незадолго до его начала стало происходить что-то не то. Прежде весьма условная, регистрация в фан-зону через Интернет требовала теперь все паспортные данные и фото, чтобы их разместили на бейджике, — потому что «перемещения будут только по паспортам». Ладно. Подивились, конечно, но тронулись в путь. И вот мы на месте. Летний день. На площади монтируют сцены, возводят традиционные пивные ларьки (но сколь мы были наивны: пиво в тот вечер начнут продавать только после того, как...). К столам регистрации выстраиваются очереди за бейджиками. Но вот неприятность. Некоторым отказывают: двоим перед нами и одному человеку из нашей компании. «Вас нет в списках, извините». Люди горячатся: как нет?! Ведь пришло подтверждение...
Волонтер в фирменной футболке, выдававший бейджики, сжалился и пояснил:
— Если вы подавали и вас нет в списках — значит, вы не прошли проверку спецслужб.
И недовольные смолкали. А что ответишь? Все просто впадали в ступор.
В принципе, все уже было ясно. В тот же день в этом городе проходило заседание Госсовета. Едва я услышал об этом совпадении, как понял, что президент такого шанса не упустит. «Зажечь» перед десятками тысяч фанатов. Правда, фанатов не своих, ну да кого волнуют такие детали.
Парень в волонтерской футболке мог врать — чтобы, например, прикрыть организаторские промахи. А мог и не врать — кто знает, как они работают, эти спецслужбы. Но какая разница? В любом случае вряд ли он понимал всю чудовищность ситуации. Нельзя было вообще ставить рядом такие понятия, как рок-фестиваль — синоним свободы — и спецслужбы. Человек приезжает, чтобы окунуться в молодость, драйв и безбашенность, а вместо этого начинает озабоченно раздумывать, что не так с его биографией. А происходит это потому, что президент захотел показать ему, что он такой же молодой, драйвовый и безбашенный. Что он свой в доску. Вот уж действительно, свой среди чужих. Например, не допущенных в фан-зону.
Дело не в этом именно фестивале. И даже не в этом именно президенте. Я запомнил, как Ельцин приезжал в наш город в рамках прощального тура «Голосуй сердцем». Брал в руки мастерок, чтобы заложить что-то (кажется, метро, которое так и не построили, а тот «первый камень» недавно демонтировали), а специально обученные старые рабочие покрякивали для прессы: «Да, этот строить умеет...»
Неужели не понятно, что любое подобное заигрывание с народом имеет ровно обратные последствия? Что любая подобная вылазка, например на завод, не убеждает заводчан: «Да, он такой, как мы!» — а наоборот, показывает им, как все это выглядит изнутри. С бесконечными проверками ФСО, «накачиванием» от начальства, утвержденными заранее вопросами и прочее, и прочее...
Может, изначально «вылазки на завод» под вспышки фотокамер и имели какое-то практическое значение. Хотя бы предвыборное. Но, разрастаясь, превращаясь в «искусство ради искусства», они порой окунают в легкую атмосферу безумия — не меньшую, чем в пятиминутном психоделическом перекидывании воланчика под музыку из порнофильма. И я не случайно вспомнил винтажный белый плащ. В демонстрации обновки, сопряженных с ней посиделках за пивом в «винтажной» же забегаловке было больше смысла, чем в шествии президентов во главе первомайской колонны; можно даже сказать — это и было единственным его (шествия) смыслом. Ведь никаких реальных диалогов с профсоюзами, предложений профсоюзам, похоже, не было. А дефицит смыслов порождает отчаянное «искусство ради искусства», когда единственное, что у президента есть сказать своему народу в ответ на все вопросы, — «белый плащ» (и как хочешь, так и понимай: «потому что гладиолус»). Порождает постмодернизм, маски, маски — советских пролетариев, отдыхающих после демонстрации за пивом, тусовщиков на рок-концерте...
...Да, президент все-таки появился. Не успела группа Gogol Bordello спеть и трех песен, как их прервали (и десять минут они простояли в сторонке, обсыхая, а потом просто продолжили — не обронив о произошедшем ни полслова). Организаторы фестиваля, захлебываясь, сообщили, что к нам приехал, к нам приехал... И вот он! Он вышел к микрофону, крикнул: «Привет, Казань!» (черт, я проговорился) — после чего охрана схватила его и увела к другому микрофону. «Все было соткано из мелких неудачек», — записал я тогда. Прозвучало некоторое количество слов о музыке, объединяющей сердца, и о духе свободы. Народ безмолвствовал. Ждали возобновления. Закончил Верховный главнокомандующий словами: «Я тут с вами еще немного потусуюсь».
Он действительно пробыл где-то в вип-зоне еще песни три, это было очень странно: прыгать и подпевать, уткнувшись взглядом в каменные лица секьюрити, стоящих в полицейском оцеплении прямо перед тобой. Потом, наконец, черно-белая свита двинулась к кортежу, стоящему в отдалении за сценой, и все вздохнули с облегчением — во главе с шеренгами полицейских, также покидавшими площадь.
Я, конечно, понимаю, что эта гоголевская сценка родилась еще и потому, что организаторы фестиваля — без иронии, гуру нашей музыки — слишком увлеклись, как и многие, либеральным имиджем этого президента (черт, я опять проговорился). Но все же никто не будет отрицать: все более модными становятся вылазки на концерты, прогулки на комбайнах и прочие трудовые будни у станка. (В черновике здесь была фраза: «Только в хоккей еще не играют, как в Белоруссии». Но едва ли не в тот же день, увидев в телеэкране, куда отправился новый президент с инаугурационного банкета, я с сожалением ее вычеркнул.)
Как тут не вспомнить Сталина, который почти никогда никуда не выезжал. На фронт, например, съездил лишь однажды, да и то неудачно — его взбесило количество офицеров НКВД, прятавшихся по кустам. Он считал, что в частностях по любой сфере разберутся люди его ближнего круга, а если кто-то понадобится лично ему, то он сам вызовет. Сталин, разумеется, был душитель свобод. Но если братание с соседями по столику в пивной или «тусование» на рок-концертах кем-то понимается как проявление свободы (как близость с народом), то тогда уж несвобода лучше, чем свобода. В прежние времена каждый занимался своим делом: первые душили свободы, вторые с чистой совестью бунтовали против этого, и не то чтобы никто никому не мешал, но, по крайней мере, Андропов едва ли рвался посетить ленинградский рок-клуб в «косухе» и обитавшие там не стояли перед нравственным выбором: как его встретить. Все было как-то честнее — не находите?