Ощущение, что тебе нет места на этом празднике жизни, родилось не сегодня. Не страну, так Москву эти две стороны давно уже поделили между собой. Одни — без лишних слов, но и без лишних сантиментов. Повесив на крышу мигалку, затонировав стекла, утопив педаль газа в пол. Вторые — самовлюбленно, напоказ, с криками «это наш город» и «мы здесь власть». Наш, в смысле тех нескольких десятков тысяч человек, четыре месяца шагавших в общем марше, прежде чем сбиться с ноги в воскресенье 6 мая. Без учета миллионов, оставшихся дома.
Они борются друг с другом как два боксера на ринге. На стороне первого превосходство в весе (да и судья), зато у второго — повышенная мобильность и луженая глотка.
Как, вы нам митинг на восемьдесят тысяч человек? Получите ответный на сто. Что, решили задавить шумом в социальных сетях? Ничего, у нас есть целый НТВ.
С каждым разом удары эти набирали вес, все настырнее стараясь вырваться за пределы информационного поля, пока наконец не материализовались 6 мая в кусках асфальта в руках протестующих и дубинках ОМОНа в ответ.
Начиная с декабря эти митинги так и не приблизили нас к демократии, зато провели в рядах протестующих жесткий естественный отбор. На первой Болотной площади были все — юные и пожилые, богатые и бедные, с «нокиями» и «айфонами», геи и натуралы, мирные и рассерженные, националисты и антифашисты. К народным гуляньям, как окрестили хождения нескольких сотен людей по московским бульварам в эти дни, от протестующих, кроме журналистов (считающих, как сбитые самолеты противника, количество часов, проведенных в автозаках), остались самые упорные. Они же — главные ненавистники действующей власти.
Как лидеры оппозиции, приказывавшие, а не просившие митингующих сесть перед рамками у входа на Болотную площадь, не заботились об остальных. Тех, кому потом выносить на себе гематомы и переломы. Так и власть не имела в виду собственных граждан, зачистив центр Москвы перед инаугурацией, как будто по команде «Воздух!».
Теперь-то я могу сказать, что мне повезло. Я был на марше, я видел колонну «Левого фронта», из которой доносились крики: «Пропусти!», обращенные не в сторону сцены, а в сторону Кремля. Именно эти крики заставили меня поторопиться проникнуть на Болотную площадь и дальше, обогнув сцену вдоль набережной, в город. Через полчаса посыпались разрозненные сообщения о столкновениях с полицией. Пока до тебя дойдет, что все, о чем пишут в Твиттере, — всерьез, пока сделаешь порядочный крюк (метро перекрыто, весь центр — тоже)... К тому часу, когда я снова оказался рядом с Каменным мостом, драка уже закончилась. Все, что осталось: наблюдать, как поливальные машины сметают с дороги грязь, а взвод обессиленного ОМОНа, как сквозь строй, идет поперек Якиманки через толпу митингующих, скандирующих: «Позор! Позор!» На головах некоторых бойцов к тому моменту уже не было касок. Тех самых, из-за которых их прозвали «космонавтами» — еще одна форма обезличивания противника. Чтобы было легче его ненавидеть и швырять в него камнями.
С этого момента события постоянно будут опережать мои передвижения, а слово «позор» окончательно заменит остальные ощущения. Менялось место действия и соотношение сил. Автозаки и ОМОН теперь появлялись стремительно, буквально из ниоткуда, без лишних слов и грубости, искусно отрезая группы протестующих друг от друга и развозя их в окрестные и не только ОВД. В какой-то момент, в очередной раз уткнувшись в полицейский кордон, я окончательно перестал понимать, кто за кем бегает: ОМОН за гражданскими или гражданские за ОМОНом. Те, что с белыми ленточками, кричали «позор!» ОМОНу. Люди в футболках с портретом президента кричали «позор!» в ответ. ОМОН молча набивал автозаки. Сам президент в это время забивал победную шайбу на хоккейном поле.
Протесты, во главе которых стали медиа-герои вроде Алексея Навального, Сергея Удальцова или Ксении Собчак, и развиваться стали по законам медиа. Причем именно тем, которым следует так нелюбимый оппозицией НТВ: скандалы, интриги, расследования, русские сенсации и чрезвычайное происшествие разом. Или, как остроумно формулировали герои спектакля «Квартета И» «День радио»: «Вот бы случилось что-нибудь плохое — это было бы хорошо». Без малого неделю беспрерывных гражданских пикетов и прочих протестных гуляний спровоцировали не стратегическая гибкость и ораторские способности организаторов митингов, а жестокая драка у Болотной.
Самовыражение забило через край. Обложили матрасами памятник героям Плевны, оккупировали монумент ничего не подозревавшего казахского поэта. Автозаки приезжали, наполнялись и уезжали. Люди выходили из ОВД и возвращались. Промокая под дождем, перекрывая площадь за площадью, бульвар за бульваром. На четвертые сутки, проведенные практически без сна, я оказался у памятника Пушкину накануне парада на Красной площади. А еще через час — в составе разноцветной колонны, состоящей в основном из коммунистов, шагающей по Тверской в сторону Лубянки. Столько камер, обращенных на меня, я не видел никогда в жизни. Сверху кто-то снимает с балкона номера в «Ритц Карлтоне», накинув на плечи белый хлопковый халат. Спереди — десятки телекамер. Сзади — несколько тысяч мобильных телефонов.
К тому моменту из памяти окончательно выветрятся все ужасы у Болотной: четыре часа выложенной в Интернет онлайн-трансляции. Все слухи об убитых ОМОНом активистах и избитых беременных женщинах. Все опровержения этих слухов. Все это полностью вытеснят бессрочные шатания по бульварам. Останутся только ноги — по щиколотку в воде — и все тот же «позор!» вокруг. И уже тот факт, что ты идешь в колонне с портретами Сталина во главе, из которой доносятся крики против Путина, не кажется такой вопиющей дикостью, какой он является на самом деле.
В одном из самых затасканных музеев Берлина, «Чекпойнт Чарли», посвященном истории Берлинской стены, есть потрясающая запись — фрагмент сочинения то ли пяти-, то ли шестилетнего ребенка. Говоря о Стене, он пишет: «Самое страшное то, как быстро к ней привыкаешь».
Из своих ленточек, из касок ОМОНа, сброшенных в реку, из зачищенных и перекрытых улиц, эти две стороны — власть и митингующие — строят все выше свою, белую стену. Не только между друг другом. Но и между собой и всеми остальными.
Как бы я ни старался не пропустить ни одного митинга и шествия, мне не захочется швырнуть в полицейского камнем. Да и получить дубинкой по голове — тоже. Но одинаково сильно я не хочу привыкать, выходя на улицу из любимого кафе, встречать роту ОМОНа, как не хочу подгадывать прогулку в центре города под протестные акции.
Четыре месяца митинги оставались чуть ли не единственным местом в Москве, где невозможно было встретить грубость — как со стороны гражданских, так и людей в форме. Ходить на них было приятно вне зависимости от степени вовлеченности в процесс. Ради этого чувства общности можно было пожертвовать популизмом ораторов. Да их, честно говоря, и не было особо слышно из толпы. Теперь таких мест в Москве не осталось вовсе.
Конфликт устаревшей власти и ее рассерженных граждан — извечная история отцов и детей. Коллизия героя Владимира Меньшова из фильма «Курьер» и его сына, спортсмена, который, «сволочь», упрямо хочет пить молоко неразбавленным, прямо из банки.
Действительно, что может быть глупее, чем запрещать простым горожанам, пусть и украшенным белыми ленточками, прогуливаться по бульварам (как будто ОМОНу это пришло в голову само собой, а не после массовых беспорядков 6 мая)? Только детсадовское желание (нельзя — значит, буду!) выходить на улицу снова и снова, зная совершенно точно, что их упакуют и увезут.
Но здесь у меня не получится, наподобие некоторых моих друзей, ужаленных на митингах чувством повышенной значимости, посмотреть на людей сверху вниз. У меня-то, как и у них, те же самые проблемы. Вот и самая непостижимая претензия родителей ко мне до сих пор: «Ты живешь так, как тебе хочется!» Такая же абсурдная, как и уместная. Хотя и в корне неверная.
Ну правда, какое тут «как тебе хочется», когда грохот, закончив с трубами во дворе, переместился еще ближе — за стенку. Туда, где сосед вместе с дрелью затеял новый ремонт в свои законные майские праздники.