Венеция
Когда-нибудь лопну от восторга. Показывают по ТВ российские затопленные паводком деревни, покосившиеся дома и нищий, безрадостный пейзаж, а голос за кадром вещает: «Поселок Опупеево превратился в русскую Венецию»... Вместо гондол — прохудившиеся лодки, гондольеры в телогрейках. На гондолах покрупнее — коровы, свиньи, чтоб не утонули. Но сказано — не просто красиво. А шедеврально!
Запретное
Уникальную деликатность продемонстрировали американцы, введя запрет на употребление в школах Нью-Йорка слов, которые способны задеть неокрепшие детские души и причинить подрастающему поколению болезненную психологическую травму. Например, «смерть» — ярко непозитивное слово, «развод» — обидятся дети из неполных семей; «бедность» — огорчатся малоимущие и остро им сочувствующие.
Отдельные наши печатные издания поспешили высмеять эту американскую инициативу. А мне она не показалась маниловской и глупой. Знакомый педагог рассказал: в школьном классе, когда было устроено состязание между детьми на тему «Моя мама — самая лучшая», один из учеников разрыдался, потому что у него мама трагически погибла. Да ведь и при живых родителях не всегда можно ими похвастаться. Так что рациональное зерно в затее американцев присутствует. Более того, оно может дать ростки (или хотя бы повод для размышления) в наших российских условиях. И не только внутри школ. Почему бы не ввести в нашей гораздо более гуманной стране запрет на использование слов, способных травмировать еще и взрослое население? Вас разве не ранят то и дело по поводу и без повода произносимые с высоких трибун заведомо фальшивые или агрессивные лозунги, выражения, фактически узаконивающие социальное неравенство, национальную рознь, торжество бесстыдства и попрание законов?
Попробуем разобраться: какие слова и кого (и по каким причинам) могут больно задеть? «Пенсия и прибавка к ней» — тех, кому придется работать дольше из-за продления предпенсионного срока, и тех, кому прибавили гроши, да и тех, кому не прибавили ничего. «Реформа армии» — несправедливо и справедливо уволенных в запас генералов, рядовых, которых в грош не ставят и заставляют бессмысленно маршировать, офицеров, не получивших жилье. «Жилье» — вечная тема, ранящая всех сразу. А еще: «здравоохранение», «ЖКХ», «ипотека», «ветеран», «инфляция», «дефолт», «президент», «премьер». Получается, любое слово, хоть «зарплата», хоть «экология», в нашей реальности способно нанести рану. Предлагаю впредь все ранящее — скопом обозначить так красиво звучащим с экрана словом «Венеция».
А как у них?
В аптеке на Кипре продавцы долго пытались понять мои объяснения на английском, потом звонили куда-то и соединили меня с кем-то, кто говорил на русском. Этому абоненту я изложил суть проблемы, после чего он изложил ее аптекарям по-гречески. Они, улыбнувшись, сказали, что у них есть только мазь с тем названием, которое требуется, а таблетки имеются в другой аптеке, объяснили, как туда идти, и сообщили: там понимают по-русски. То, что рассказываю, смахивает на сказку. Но я не вру, так всё и было. Мне даже захотелось подольше болеть и посещать кипрские аптеки. Да что там — и жить на Кипре, потому что — где у нас встретишь такую заботу и внимание?
На городском пляже кипрского Пафоса я наблюдал, как рано утром, перед работой, купаются в специально оборудованном для этого месте приезжающие на машинах клерки. К ним присоединяются стекающиеся из ближних домов пенсионеры. С выходящих из воды капает вода, они идут в душевые кабинки, откуда летят брызги. Тут же молодой мужчина вытряхивает содержимое мусорных баков, а молодая женщина вытирает лужи. Ни у нее, ни у него на лицах нет злобы, ненависти, с губ не слетает брань: «Понаехали», — они добровольно и терпеливо выполняют свою работу ради общего блага.
На Кипре люди борются за то, чтобы купить квартиру на первом этаже — тогда есть возможность развести под окнами сад. У нас первый этаж — синоним и гарантия того, что к тебе в окно залезут воры.
А в реальной, а не визуальной Венеции, в обувном магазине, промокнув, я в течение часа мерил ботинки. Просил то одну пару, то другую. И продавщица не пыталась втюхать мне самую дорогостоящую, а спокойно, без ощущения самоуниженности (ведь не она была владелицей магазина, она была нанятой сотрудницей) разъясняла достоинства и недостатки той или иной обуви. И мне захотелось пригреться и жить в той, а не в нашей придуманной Венеции.
Два пляжа
Я удивлялся, почему на пляжах Кипра не происходит смешения английских и российских отдыхающих: одни сгруппировались на одном пятачке, другие — на другом. Я проводил день там, день сям — и наблюдал, слушал. Наши домовладельцы говорили о скидках и распродажах. Они мало читали и много трепались по мобильникам. Англичане, напротив, много читали, а мобильники у них отсутствовали. Люди отдыхали. Россияне обсуждали по телефону деловые проблемы, а когда закуривали, дым стелился над всеми загорающими. Англичане, желая покурить, деликатно уходили в сторону.
Я разговорился со смотрителем пляжа, киприотом средних лет, улыбчивым парнем. Он поведал, что его жена заболела раком, он отправил ее делать операцию в Лондон, теперь она вернулась, но слегка тронулась умом от пережитого. Забота о ней и троих детях лежит полностью на нем. Днем он приглядывает за пляжем, а по ночам трудится охранником в отеле. Я слушал его и заражался оптимизмом. И печалился о своих соотечественниках, ни от кого из них я, пожалуй, не мог услышать такую исповедь, такую сагу, такую балладу, содержащую уверенность в лучшем исходе.
В самолете, которым возвращался на родину, летели сплошь обеспеченные (гораздо более богатые, чем тот охранник), осознающие и гордо несущие свое превосходство наши люди. Но лица этих хозяев жизни оставались неулыбчивыми, недовольными, капризными, раздосадованными, а то и трагическими. Будто ничего хорошего их на родной земле не ожидало. Стало ясно: дело не в том, какую должность или финансовую высоту ты покорил, а в самоуважении, которое испытываешь или не испытываешь. Пожалуй, ни в одной стране мира (кроме как у нас!) не возникает ощущения, что тебя — когда переходят улицу в неположенном месте, толкают в очереди, занимают место в общественном транспорте — намеренно хотят обидеть, оскорбить. В России такое чувство не исчезает вовсе — ибо такова власть, что хочет всех намеренно обделить, указать каждому его место. Ощущение, что все хотят друг друга прижучить, принизить, опустить, придавить.
Чем дальше, тем противнее
Слушать излияния официальных лиц становится все омерзительнее. Говорят одно, в реальности поступают иначе. Прежде был в моде парный конферанс — Шуров и Рыкунин, Тарапунька и Штепсель, Миров и Новицкий, Миронова и Менакер, Рудаков и Нечаев. Вероятно, именно с этих артистов берут пример наши два лидера. Вслед за ними и звезды, кумиры шоу-бизнеса наперегонки демонстрируют свою мелкую суть, никак не соответствующую высоте, на которую вознесла их планида. Это — сливки общества. А что на дне? (Ну, разумеется, все та же Венеция!) Под Курском объявляют голодовку заключенные, над которыми измывается начальник. Но голодают ли в свободном, цивилизованном мире в знак протеста против нечестных, подтасованных результатов выборов? В пользу Буша-младшего, когда был избран президентом, подсыпали голосов в том штате, где избирательную комиссию курировал бушевский родственник. Гор, потерпевший поражение, тихо и гордо удалился с поля брани и мужественно поздравил ловкого и оборотистого счастливчика.
Да, картина мира, окажись в Белом доме масштабный Гор, была бы сегодня совершенно иной. Немногие из голосовавших это понимали... У нас отринутые претенденты — голодают. Из отчаяния? Чтобы привлечь внимание к себе или вопиющей ситуации?
Голодовка
Возможность объявить голодовку — признак свободы и наличия гражданских прав. Попробовали бы объявить голодовку узники концлагерей!
И все же что есть голодовка? Шантаж угрозой самоубийства? Да, эта угроза оказывается действенной — поскольку те, против кого направлена, не хотят брать грех на душу и считаться непосредственными убийцами бунтовщиков.
Диалог между несогласными и надсмотрщиками идет почти на подсознательном, биологическом, библейском уровне: или ты изменишь свое отношение ко мне, личности, человеку, или я впрямую исполню, воплощу то, до чего ты, действуя не прямо, но нацеленно, хочешь меня в итоге довести. Да, погибну.
Как правило, зарвавшиеся жестокосердные эксплуататоры пятятся... Но только не у нас.
Функция власти
Функция власти — утихомиривать, не доводить до конфликта. Всеми силами успокаивать, обещать, заверять. Поэтому не надо относиться к словам политиков всерьез. Каждый из них греет руки и играет роль — кто успешнее, кто хуже, но в целом, пока не дошло до беды и революции, худо-бедно справляется с задачей. Перестанут справляться, их прогонят. Может, даже мирным путем переизберут (что, конечно, для нашей страны маловероятно), и на смену придут новые — обещающие, заверяющие, лгущие напропалую, беззастенчиво, самозабвенно. Сравнивающие наш утлый быт с венецианской роскошью, а то и веселым карнавалом.
Смех и грех
Пыжащиеся люди (в том числе и считающие себя венецианцами) смешны. Даже самые страшные тираны при ближайшем рассмотрении вызывают смех. Как им это объяснить? Кровожадный Сталин, словно провинциальная модница, которая боится не угадать и нарядиться не в то платье, долго не мог решить: на кого ему походить — на Петра Великого (и художники, мастера слова и экрана получили заказ воспевать этого царя) или на Ивана Грозного — и Сталинские премии стали раздавать за воспевание этого мракобеса.
Стремление к похожести, желание подражать могут стать источником и причиной серьезных неприятностей. Внешнее начинает диктовать!
Усатый тиран, выбрав себе в наперсники Петра, сообразил: для этого придется строить Петербург. А ничего такого красивого строить не хотелось. И не получалось. Тогда и возникла новая кандидатура — Грозный и его опричнина.
Есть опасение: когда устанем мнить себя Венецией, начнутся новые опричные времена.