«Ой, какие ножки, какие волосы, образ боттичеллиевский!»
— Татьяна, как вы относитесь к тому, что вас всегда воспринимают только как вторую половину Никиты Сергеевича?
— С одной стороны, это так, потому что мы уже 40 лет вместе. Никита Сергеевич такой мощный, сильный, вообще он такой авторитет, что выбраться из его тени очень трудно. Конечно, он всех интересует, особенно «желтую прессу», а от этого что-то перекидывается на меня. Да, может быть, меня воспринимают как светский персонаж, а на самом деле я труженица, все-таки 15 лет уже занимаюсь благотворительным фондом «Русский силуэт», у нас много дизайнеров, серьезная программа.
— Еще несколько лет назад, в сытые докризисные времена, всерьез говорили, что глянец чуть ли не наша национальная идея. Вы тоже так считаете?
— Нет. Наша идея — развитие национального производства, ремесел, а глянец — только внешняя оболочка, фотография. Нужно развивать свое, но не так, как в фильме «Глянец» Андрея Кончаловского, где героиня делает педикюр в то время, когда главный редактор диктует ей текст. И как может девушка приходить устраиваться на работу с корзиной яиц? А положительный сутенер, который устраивает судьбу девушки? Помните, чем заканчивается фильм: всё прекрасно, светло, счастливо. Но почему Андрон не показал правду этой красоты, изнанку?
— Вы ему сказали об этом по-родственному?
— Нет, я думаю, это ему не так важно. Я вообще люблю его, он великий художник.
— Опять великий! У нас теперь если не гений, то великий.
— Хорошо, не великий, просто настоящий художник, творец, он всё время в работе. Когда мы познакомились с Никитой, Андрон был просто Бог, человек номер один. Он тогда уже снял «Дворянское гнездо», «Асю Клячину»... Помню, мы забирались в его иностранную машину, сидели там, обсуждали его фильмы...
— Давайте лучше о вас. Наверное, вам очень непросто было входить в семью Михалковых. Вы какая-то другая.
— Да, мне не хватает жесткости, которая позволяет завоевывать людей и территории. Вы знаете, я поначалу даже не знала родословную Михалковых. И детей своих мы крестили тайно, все-таки Сергей Владимирович был человек партийный.
— А чья была идея крестить?
— Мамы Никиты, Натальи Петровны Кончаловской. Она была глубоко верующей, к ней всегда приезжали батюшки домой. У нее дома в святом углу иконы стояли, и это было естественно. Но благодаря Сергею Владимировичу, занимавшему такие высокие посты, вся семья была защищена.
— И как же вас приняли родители Никиты Сергеевича?
— Мне кажется, с радостью. Сергей Владимирович очень хорошо, я была у него самой долгой невесткой. Мне его очень не хватает по жизни, он был самым красивым в семье Михалковых. И притом дипломат, всё уравновешивал. Мы на Николиной горе жили отдельно от Сергея Владимировича и Натальи Петровны. У нас был свой дом, на втором этаже Андрон, а мы на первом. Со свекровью у меня были очень хорошие отношения. Она для меня духовный учитель. И еще обучала печь пирожки со сметаной, замешивать тесто.
— А вы что, до женитьбы вообще готовить не умели?
— Нет, я же училась. У нас мама всё готовила. Родилась в Германии, работала переводчицей, всё как-то на бегу.
— Как же вы стали моделью? Вас Слава Зайцев заметил?
— Нет, я сама пришла. Меня не взяли в институт. Я хотела преподавать английский, но на кафедре сказали, что я очень юная, волосы у меня распущенные, юбка короткая и студенты слушаться меня не будут. Да и еще была с голыми плечами. И вот иду я, такая расстроенная, и, помню, огромная витрина, рядом дверь, а на ней объявление: требуются манекенщицы. Тогда эта профессия была неизвестная, непопулярная, все же хотели быть космонавтами, актрисами, врачами. Но я всё равно пошла. А там совсем другой мир — девушки очень модные, я таких раньше никогда не видела, ведь всё больше в библиотеку ходила. И вот худсовет, там сидит Слава Зайцев. Я вошла в той же юбке — и вдруг всё это стало со знаком плюс. То, за что меня раньше ругали, теперь всех восхищало. «Ой, какие ножки, какие волосы, образ боттичеллиевский». Всё прошло на ура. Тогда было время, когда на подиуме царила женщина после тридцати, причем они все были такие плотные. А я-то шестнадцатилетняя девочка, куда уж мне.
— Как в «Бриллиантовой руке», помните, мини-бикини-69...
— Брюки превращаются... (Смеется.) Но у меня для модели был нетипичный рост — 1 м 72 см. А у Зайцева только девушки, начиная со 178 см. И веса не хватало, я весила 47 кг. Я была как Твигги.
— Твигги? Это кто такая?
— Неужели вы не знаете? Вы очень необразованный человек. Если я весила 47, то она 43. Она — английская модель, просто совершила прорыв в моде.
— Но ведь Зайцев всегда считал, что модель — не более чем вешалка и она не должна привлекать внимание мужчин своей красотой. Как вы себя чувствовали в таких условиях?
— Но я все равно была счастлива. Хотя, вы правы, из модели прежде всего убирают личность, она просто должна забыть про собственное «я» и раствориться в дизайнере. Представьте, в 60-е годы я выходила, на груди какая-то красная роза, на голове бабетта, смотрела на себя и думала: боже, так только на панель можно. Страшно было.
— Не иметь свое я — это же ужас. Кукла какая-то бездушная! Помните: ты ничего не делай, только ходи туда-сюда.
— Но я не успела побыть этой куклой. Родила двоих детей, вынашивая их на подиуме. На мне была такая свободная одежда, что никто даже не замечал. Можно сказать, с подиума в роддом уезжала.
— Но моделям обычно вообще запрещают рожать.
— Раньше такого не было. Это сейчас есть контракты — и вряд ли найдется какая-то сумасшедшая, которая ради семьи может такую работу оставить. Правда, не у всех в роли мужа появляется Никита Михалков! Да, я всё забросила и начала абсолютно другую жизнь. А так никто не оставляет этот бизнес добровольно, все держатся до последнего. Но мне эта моя первая школа в Доме моды помогает.
— Каким образом?
— Никита, как магнит, притягивает девушек, поклонниц сумасшедших, актрис... А я не ревную. Вот я читаю, жены пишут: я бы всех этих поклонниц убила, задушила.
— А вы не такая?
— Все-таки у меня образование, а это поплавок. У меня другой стандарт. А у режиссеров другие приоритеты. Я умею сглаживать все острые углы, а если и ревную, то лишь к другим жизненным стандартам. Сейчас я бы волновалась, отдавая своих детей в модельный бизнес, там же столько соблазнов. А тогда за нами следило государство так, как даже родители не следили. Мы хотели поехать с Никитой за границу, еще до женитьбы — нельзя. Я вышла с ним в ресторан, меня тут же к директору вызвали: раз не жена, не имеешь права.
«Никита, ведь он как гипнотизер!»
— Скажите, это Никита Сергеевич потребовал, чтобы вы ушли из Дома моды?
— Никита вместе с Сергеем Владимировичем на полном серьезе проводили беседы о том, что я должна покинуть этот легкомысленный мир моды. Он вообще считал, что я биологически меняюсь. Я же гримировалась, а он этого не любил. И еще говорил, что, если я стану работать с итальянцами, он соберет чемоданы и уйдет.
— То есть он поставил вам ультиматум?
— Это сейчас женщины стали такими независимыми. А я была воспитана в традициях — что муж ни сделает, всё хорошо.
— Да, вы идеальная жена для Михалкова.
— Теперь-то я могу сказать свое слово, отстоять себя.
— Интересно вашим взглядом любимой жены посмотреть на Никиту Сергеевича. Что с ним происходит, почему он так изменился? Ведь когда не стало Высоцкого, он единственный сказал на похоронах: умер народный артист Советского Союза. А в 86-м на съезде кинематографистов так же в одиночку защитил Бондарчука. Это же были поступки! А сейчас...
— Никита всегда был лидер. Всегда считал, что он понимает то, что нам, остальным, недоступно.
— Что значит «недоступно»? Он вам говорит: молчи, женщина, я знаю лучше, чем ты?
— Может, не так грубо, но он, конечно же, авторитет. Ну, а насчет того, что изменился... Мы все меняемся, и Никита, конечно.
— Но мне кажется, вы изменились лишь в лучшую сторону, не утратили мягкости...
— Да, я не люблю властных женщин.
— Но глаза Михалкова, разве вы их не видите? Они же светятся только тогда, когда он рассказывает о своем любимом кино. Почему же они такие злые, когда он говорит на другие темы?
— Я была у него на мастер-классе. Я не актриса, но просто влюблена в то, что он делает. Мы сорок лет вместе.
— Но за сорок лет можно от человека и устать.
— Я влюблена в его трудоспособность. Мне очень импонирует его любовь, как гражданина, к России.
— Но почему же это так напоказ? Патриотизм — интимное чувство.
— Раньше Никита был любимцем абсолютно всех, его любила вся страна — от бабушек до детишек. Я люблю его за то, что он так много сделал. Ведь какие у него фильмы! Но сейчас времена Интернета, Киркорова, Баскова, Стаса Михайлова — это другие герои. У меня ощущение, что мелкие люди отыскивают у Никиты какие-то истории и начинают его травить.
— К сожалению, он сам подставляется.
— Что бы мы с вами сейчас ни говорили, останутся его фильмы. И останется Михалков. Во времена Чехова гораздо более известным был писатель Потапенко, а кто его сейчас помнит? Я ни с кем не сравниваю Никиту, зачем?
— Какая же вы мудрая! И давно вы научились Никите Сергеевичу отвечать, отстаивать свое мнение?
— Отвечаю, но перед этим долго готовлюсь, учу слова. А Никита, ведь он как гипнотизер. Он держит удар и сам лезет на рожон. Он — человек борьбы. И нам в семье тоже непросто. В своей жизни мне всё приходится делать вопреки. Он никогда не поддерживал меня в работе.
— «Сама, сама, сама...»
— Но он по-другому не может. Он имеет свою гражданскую позицию. Есть вещи, которые я не могу принять, но они никогда не перевесят наш союз. Я бы не стала так отвечать на каждое обвинение, как он. Но многие боялись Никиту с его идеями, влиянием и поэтому стали организованно атаковать его.
«Можно я умру в вашем номере, у ваших ног?»
— Вам не было хотя бы иногда за Никиту Сергеевича если не стыдно, то хотя бы неловко?
— Может быть... Это бывает в каких-то наших отношениях, с детьми. Но все равно я понимаю, что это лишь мелочи по сравнению с тем, что он сделал. Конечно, я могла бы его за что-то осудить, но сейчас такое время, когда ему нелегко, поэтому я всегда буду рядом с ним, забывая про какие-то свои обиды. Знаете, он ведь не только художник, но хочет быть еще и наставником.
— В том числе и для вас?
— Он иначе не может. Он живет жизнью страны, он должен иметь свое мнение. Высказывает его — и попадает под пулеметный обстрел.
— Извините за непедагогичный вопрос: у вас есть любимчики среди ваших детей?
— Да вы что, как же это возможно?
— А как Никита Сергеевич их воспитывал, исключительно собственным примером?
— Знаете, ведь он им никак не помогал. Ни Артему, ни Ане, ни Наде. Они не работают в его системе. А я иногда мечтаю, как бы это было хорошо, ведь некоторые мужья именно так и делают. Вот, правда, только Наде повезло.
— Тогда попробуйте быть объективной, если получится. Как вам «Цитадель» и игра там Надежды?
— Там было столько моментов, когда я рыдала.
— Да вы что! А вам не кажется это всё искусственно, пафосно?
— Может, не совсем я принимала историю семьи, там всё очень запутано. Но когда были сцены отца и дочери, я рыдала.
— Вы никогда не можете поругать фильм своего мужа?
— Могу, но только лично. Понимаете, он же такой большой корабль, облепленный ракушками. Иногда я ему говорю: Никит, давай куда-нибудь исчезнем. А куда он может исчезнуть? Ему хочется нравиться всему миру.
— А как это совместить с вами, его женой? Вам недостает от Никиты Сергеевича любви, ласки? Чисто по-женски?
— По-женски? Вы знаете, я долго переживала, что мы так мало вместе были где-то на море, там, где солнечный берег, пальмы, яхты. Жизнь проходит мимо, одни только будни...
— Значит, жить друг для друга не получается? Вас хочется пожалеть.
— Не получается. Никите Сергеевичу даже при такой его организации жить очень сложно.
— А где же вы в этой системе координат?
— Заниматься тем, что искать себя в системе координат Никиты Михалкова? У меня свое дело.
— Так я же о любви. Вы говорите, что любите Никиту Сергеевича за то, за сё, а любят просто так.
— Ведь он мне не помогает ни в чем, значит, я его просто так и люблю.
— Для вас верность — важное понятие в семейных отношениях?
— Вы зашли в такую интимную сферу... Любовь, верность и надежда — основы всего. Если одного из этих кирпичиков не будет, всё вразнос пойдет.
— Вы всё можете простить в семейной жизни?..
— Бывает, мне кажется, что вот этого никогда не прощу... А потом живу и прощаю. Я понимаю, что есть другие важные приоритеты. Важно, чтобы все были здоровы, чтобы не было какой-то агрессии, злобы. Я считаю, что мой внутренний мир защищен, я настолько самодостаточна...
— Ну хоть раз был ваш муж слабым, беззащитным? Вот он пришел домой, положил вам голову на грудь, ищет у вас защиты, чуть не плачет. Может такое быть?
— Вы хотите сказать, что ему не хватает такой слабости? Что он каменный? В чем-то вы правы. Но без этой силы он бы ничего не добился. А вот смотришь иногда, как он в футбол играет с деревенскими — на полном серьезе он всегда должен победить. А если не побеждает, расстраивается.
— Говорят, в молодости ваш муж очень любил подраться, он так женщин защищал. Чуть что — в репу. Вы тоже помните что-то подобное?
— Как-то мы были на фестивале. Я такая в мини-шортах красных, а за мной бежит какой-то поклонник. Сорвал цветы с клумбы, выследил, где мой номер. Стучит в дверь и кричит: «Можно я умру в вашем номере, у ваших ног?» Тут Никита, которого он не видел, выходит: «Кто тут хочет умереть в моем номере? Сейчас я вам помогу». И так ему двинул. Тот мой поклонник долго еще бежал.