Я позвонила волонтерам — людям, которые начали вытаскивать на свет страшные тайны этого интерната. «Ну, что у вас изменилось? Сняли директора? Может, дети стали учиться?»
— Нет, — ответили мне. — Девочку вот только одну перевели в другой интернат. Свету...
Света. Интернат — это навсегда
В ноябре прошлого года много шума наделало письмо воспитанников интерната для умственно отсталых детей в Павловске под Питером. Они послали его по всем адресам и твиттерам: «...Дети работают дворниками, на кухне, стирают. Платят за это 500 рублей (в месяц. — Авт.). Когда мы хотим сходить в магазин с воспитателем, пишем заявление, что мы хотим себе купить. Это заявление рассматривается администрацией. Покупка личных вещей запрещается. Паспорта и деньги нам на руки не выдают. В город самостоятельно не выходим. ...Дети работают без выходных, таскают тяжелые баки с едой...»
А вот видеозапись, которую в марте сделала воспитанница разночиновского интерната Светлана, пока мало кто видел.
—Меня зовут Света, сегодня 20 марта. ...Мы здесь работаем уборщицами, 200 рублей получаем (в месяц. — Авт.). Работаем каждый день, выходной один, воскресенье. Раньше на эти деньги покупали мыло, шампунь, трусики, нитки. Но мы давно не получаем денег. Лежачие? Нет, не гуляют. Последний год — совсем. ...Много детей топилось, убегали, одна убежала, ее поймали, она так просила: отпустите меня, я больше здесь находиться не могу... Аборты многим детям делают. Они все в другом интернате теперь. Я много раз спрашивала: почему меня отсюда не отпускают? Квартиру не дают?..
История жизни Светланы ужасна. Она попала в интернат случайно. Она вообще не умственно отсталая. Если бы лет семь назад девочка не попалась на глаза чиновникам органов опеки, Света была бы сейчас вольным человеком и находилась дома. До того как попасть в интернат, она жила в деревне с родителями-алкоголиками, которые до 13 лет не отдавали ее в школу. Потом было изъятие, череда детских домов. C девочкой, которая в 13-14 лет не умеет читать, надо было заниматься отдельно. Желающих не было. В конце концов ее для простоты услали в интернат для умственно отсталых.
Будь у девочки заботливые родственники, такого бы не произошло. Но за Свету было некому заступиться. А беда в том, что интернат — это не временно. Чиновники облегчили себе жизнь, зная, что больше они со Светой не встретятся. Не надо будет заниматься ее обучением, жильем. Это с каторги можно выйти, из подобного интерната — никогда.
В разночиновском интернате ей исполнилось 16. Суд, без ее присутствия, автоматически лишил ее дееспособности. И теперь Света — никто. Голосовать, к примеру, она не может. Поехать куда-то — тоже. Там же, в детском интернате, ей исполнилось 17, 18, 20 лет. И теперь, не будучи по сути умственно отсталой, она на всю жизнь останется за решетками специнтернатов.
И вот 20 марта, после того как видеозапись о ее житье-бытье попала в прокуратуру, Светлана... моментально исчезла из разночиновского интерната. После долгих поисков выяснилось, что ее спешно перевели в соседний интернат для взрослых. Но там к Свете уже не пускали посетителей, не подзывали к телефону: «Она на карантине, она болеет». Вот это и называется «Свету перевели в другой интернат». Перепрятали. Но волонтеры говорят, что будут добиваться признания ее дееспособной: Света должна выйти на волю. Хотя после интерната ей теперь будет очень сложно жить самой: там ее не научили ничему, не дали никаких навыков.
А знаете, что девушка попросила в подарок у волонтеров на свое 20-летие? Букварь. Чтобы научиться наконец читать. Живая душа, не хочет умирать, не согласна...
И она в Разночиновке не одна такая.
— Перед праздниками мы навещали девочек, и они загадывали желания, — рассказывает астраханский волонтер Ольга Лазарева. — И многие загадали: «Я хочу учиться»...
Ольга Лазарева — один из старейших волонтеров, опекающих Разночиновку. Уже довольно давно она ездит туда в группу к старшим девочкам. Хотя, говорит, каждый раз приходится упрашивать директора разрешить визит.
— В старшей группе все девочки «необучаемые». У них нет ни одного педагога, только воспитатели, которые с ними делают аппликации. Но эти девочки умеют писать — и письма, и СМС! И они все равно «необучаемые». А для сироты это очень важно — обучаемый ты или нет. Потому что после 18 лет будет распределение по другим интернатам. Те, кто более перспективен, окажутся в учреждении, где можно жить по-человечески. А «тяжелые» попадут в какое-нибудь ужасное. Но в Разночиновке ни у кого нет цели — обеспечить детям хорошее будущее...
Целая группа детей умеет читать и писать, у некоторых прекрасный почерк. Почему они не учатся в школе? Кто их туда отправил с ложным диагнозом «тяжелая умственная отсталость»? Почему их не переводят в другие учреждения? На эти вопросы могла бы ответить ПМПК — психолого-медико-педагогическая комиссия, которая и сортирует детей. Это от нее зависит, куда попадет ребенок: в обычный детдом или какую-нибудь «разночиновку». Оказалось, что ПМПК — это такая «летучая тройка», даже не юридическое лицо. Но ее решение не подлежит обжалованию — дирекция интернатов не пересматривает ее вердикты, даже если они объективно неверные. Получив штамп от ПМПК, ребенок так и будет с ним жить, до конца жизни переходя из одного специнтерната в другой.
— Мальчик там есть, — рассказывает еще один волонтер Оксана Дучевич. — Он аутист, но умеет читать. На групповые занятия его не берут, и поэтому он числится в необучаемой группе. Сидит там и... читает.
Кристина. «Здесь обычно умирают зимой...»
Этот читающий мальчик в группе «необучаемых» — символ Разночиновки. Второй — это, безусловно, Кристина. Когда кто-то пытается защитить Разночиновский интернат — мол, дети сыты-одеты, — им задают только один вопрос: «А Кристина?» И все — дискуссия прекращается.
Девочку вывезли оттуда при смерти. Еще месяц — и она была бы холмиком на кладбище для детей Разночиновки. Сейчас Кристина в другом учреждении учится петь в церковном хоре и слушает сказки.
Большую роль в ее эвакуации сыграла Ольга Канивец, координатор волонтеров в этом интернате и участник движения «Невидимые дети». В это движение объединились люди из разных стран и городов, которые не могли навещать детей лично, но хотели брать шефство над детьми-сиротами. Они писали им письма, часто не надеясь на ответ, посылали посылки с подарками.
— Мы предлагали директору интерната помощь — от мобилей до подгузников, от канцелярки до кроватей. Та ничего не просила, но и не отказывалась, — рассказывает Ольга. — Но мое отношение к дирекции интерната сильно поменялось после истории с Кристиной...
Начав помогать финансово, волонтеры стали думать, что надо вытаскивать детей из интерната лечиться. И для начала решили привезти в Москву четверых детей с косоглазием, в том числе — Кристину. Об этой девочке «МК» уже вкратце рассказывал, но ее история заслуживает еще нескольких слов.
У нее где-то есть сестра-близнец Анастасия. Они — дети «неблагополучной» мамы. До пяти лет их передавали из семьи в семью и потом вообще разделили: Настю отдали в приемную семью, Кристину оставили в больнице. Объяснение было такое: у Кристины портится зрение, она слепнет, ей нужен специальный уход. А на Настю нашелся усыновитель.
Сестер вообще разлучать нельзя. А тут, прикрываясь благими намерениями, разлучили малышей-близнецов! Страдания пятилетних девочек никого не тронули. О Насте сейчас ничего не известно. А Кристина к тому времени была почти слепая, она осталась в незнакомом месте, совсем одна, без сестры, с которой не разлучалась с рождения. И тогда девочка легла, отвернулась ото всех, больше не вставала и ни с кем не разговаривала. Потом ее увезли в Разночиновку, а там — положили к лежачим: решили, что она слепая, немая и неходячая от рождения.
— Я узнала о Кристине от астраханского волонтера Веры Дробинской, — продолжает Ольга Канивец. — И однажды она сказала, что девочка может не пережить зиму. По ее словам, в Разночиновке дети обычно умирают зимой. А к Кристине приходила дефектолог-волонтер, и эта девушка мне сказала, что малышка не ходит, потому что боится мира, которого не видит. Но если держать ее за ручки, она ходит! А в интернате просто в голову никому не пришло, что ее надо держать за ручки! Там реально некому это делать даже при большом желании. И вот я слушаю дефектолога — и у меня нет причин ей не верить. Но при этом директор интерната твердила: «Да Кристина глубоко отсталая. Да у нее прямая кишка не держит». То есть мы в Москве знали, что Кристина умеет говорить и ходить. А в Разночиновке — нет! А когда зашел разговор о том, чтобы везти ее в Москву показать офтальмологу, директор вообще сказала: «Кристина может не вынести дороги и умереть. Она от еды уже отказывается». И вот тут я испугалась — это подтверждало слова Веры о зиме...
В результате Кристина все-таки приехала в Москву. Она была похожа на скелетик.
— Отправлять назад ее было нельзя. Там ее ждало кладбище, — говорит Ольга. — Мы обратились к правозащитнику Борису Альтшулеру, и девочка осталась в Москве...
Сейчас Кристина живет в детдоме для слабовидящих детей в Подмосковье. Там с каждым ребенком занимаются индивидуально, с детьми всегда няни, воспитатели, педагоги. Оказалось, что Кристина очень любит игрушки, слушать сказки и прекрасно поет. Но хрусталики пришлось удалить — заболевание было запущено, а в интернате девочку офтальмологу не показывали.
— В Разночиновке никого не беспокоило: а какой Кристина была раньше? — говорит Ольга Канивец. — И остальные дети, которые там числятся неходячими и слепыми, они-то какими были?!
Лариса. Язык отчаяния
Это все, конечно, наиболее вопиющие случаи. Но вопиющими они являются только для нормальных людей — волонтеров, журналистов, просто граждан. А вот у сотрудников интернатов, скорее всего, происходит какая-то профессиональная деформация, которая позволяет им ничего не замечать. И ничего не делать.
У волонтера Оксаны Дучевич в Разночиновке двое подшефных: Алеша и Даша, которым она из Москвы пишет письма и шлет подарки.
— Алеше 10 лет, — рассказывает она. — У него ДЦП, он не ходит и не сидит, но слышит и понимает. Я езжу туда периодически и вижу, что уход за лежачими детьми, конечно, есть, но с детьми там не занимаются — ни реабилитации, ни обучения. Нет специалистов: 2-3 нянечки на группу в 20 человек. А это значит — памперс поменять, всех накормить, кто-то ест через зонд, кто-то из бутылочки. Нянечки хорошие, но у них ни знаний нет специальных, ни образования. А Даша — хорошенькая девочка 12 лет, смышленая, я ей книжки развивающие передаю. У нее логопедическая проблема. А там — один логопед на весь детдом!..
Недавно Оксана с болью узнала, что те силы и эмоции, которые она вкладывала в этих детей, уходили в никуда. Она писала письма Алеше три года, рассчитывая, что их будут читать мальчику вслух. Но однажды директор проговорилась: «Ну вы же понимаете, нянечкам некогда ваши письма детям читать».
— Я посылала мобили и не видела их потом. Послала развивающие коврики с дугами — они осели на складе. Помощь в никуда. Именно та помощь, которая направлена на развитие ребенка, там неинтересна! Какой смысл все это делать?..
Волонтеры и спонсоры сделали из интерната картинку: купили красивое постельное белье, пижамы, кровати, поставили сплит-системы (до этого летом дети лежали при +50º — это же Астрахань!). И чиновники покупаются на эту картинку. Они говорят: дети чистые, ухоженные, что еще надо? Едят даже больше, чем положено по норме. Что еще-то? Но никто не спрашивает детей: «А что вам надо?»
— Есть там девочка Лариса, — рассказывает Оля Лазарева. — Она глухонемая. И ее никто никогда не учил ни азбуке, ни языку жестов! Потому что глухонемым тут учителя тоже не положены. Но она придумала свои жесты. Когда я приезжаю, мы садимся рядом, обнимаемся и разговариваем. Я думала, что она просто немая, спрашивала. Она старалась читать по губам, показывать жестами, что хочет сказать. Воспитатель удивилась моему занятию: «Что ты с ней разговариваешь? Она же глухонемая!» В последние мои приезды Лариса лежала в коридоре на полу и горевала. Она лежала на голом полу, и все просто перешагивали через нее...
«Что делать? Вскрывать эти консервные банки!»
— Считается, что детей-инвалидов надо содержать, — говорит Татьяна Тульчинская, директор фонда «Здесь и сейчас». — Система и содержит. Она устроена так, чтобы было удобно взрослым, а не детям. Поэтому детей собирают по признаку инвалидности и просто держат в одном месте. Например, держат вместе всех глухих, потому что так удобно. А как ему потом жить в мире слышащих? Мы пошли в сторону фасада — все чистенько, красивенько. Но детский интернат — это просто отсрочка смерти. Их дотягивают до взрослого интерната, а там они уже довольно быстро угасают. Когда умирают взрослые — это не так стыдно...
С ней согласен и председатель правления Московского центра лечебной педагогики Роман Дименштейн. Работая в этом центре много лет, он знает, каких результатов можно добиться при помощи индивидуальной реабилитации.
— Необучаемых детей нет, — говорит он. — Нет такого понятия! И я это вижу по нашему учреждению: если с лежачими детьми заниматься, они садятся. А это уже рост! Но в интернатах, подобных Разночиновскому, нет практики, чтобы состояние ребенка улучшалось. Зато в каждом есть «отделение милосердия». Там дети лежат и готовятся к отходу, — Дименштейн показывает глазами на небо. — В мир иной. А ведь в Семейном кодексе есть понятие опекуна, и администрация интерната выполняет функции опекуна со всеми обязанностями: образования, лечения, реабилитации. Так что они обязаны этим заниматься! Если, например, родители не реабилитируют и не обучают своего ребенка — рано или поздно со стороны органов опеки может встать вопрос об ограничении или лишении их родительских прав. Точно так же — по закону — дело должно обстоять с опекуном. Но почему-то органы опеки никак не реагируют на систематическое нарушение опекунских обязанностей администрациями интернатов по отношению к подопечным детям и не лишают их опекунских функций.
По-хорошему, у каждого ребенка-инвалида должна быть индивидуальная программа реабилитации — ИПР. В ней прописываются все сферы, включая материальную часть типа коляски. Вписываются и ответственные за нее. Во многих интернатах этих программ у детей нет. И в Разночиновке нет. Держат просто взаперти живые души...
К Вере Дробинской, которая первой взялась за Разночиновку, за два месяца пришло восемь проверок! От опеки до СЭС. Роман Дименштейн этому не удивляется:
— Все проверяющие органы будут до последнего защищать интернат, потому что это все — система. Система не сдает своих. Это гидра, которая не отдаст ни одну из своих голов. Детей в психоневрологические интернаты набирают для количества. Это финансово добротная система, но она работает, если заняты все места. Поэтому все закрыто. Тайно. С советских времен так заведено: эти дети будут изъяты и спрятаны. Для них ведь нужны инфраструктура, сопровождение, затем обеспечение рабочим местом. Причем давно подсчитано, что это обойдется дешевле, чем интернат. Но государство не поддерживает семью с инвалидом — спросите любого родителя с ребенком-инвалидом, как они живут! А поддерживает — именно изъятие и интернат. (В интернате на ребенка-инвалида выделяется 35 тысяч рублей, а родителям, если не откажутся от него, — 1200. — Авт.)
Но мы идем постепенно. Уже подготовлен договор, по которому волонтеры смогут оказывать помощь Разночиновскому интернату на законных основаниях. Когда он будет принят, можно будет уже оспаривать гипердиагностику. Каждого ребенка — смотреть и спрашивать: «А что он тут делает?», запрашивать у опеки экспертизу.
Есть еще вариант — идти через спонсоров. Сделать так, чтобы они не поддерживали пожирание живых душ, а спасали людей. Есть спонсоры, которые не деньги дают интернатам, а обучают персонал, приглашают специалистов. Надо преобразовывать систему, а не поддерживать. Вскрывать эти консервные банки...
* * *
Этими словами Романа Дименштейна про банки я и хотела закончить текст. Но вот последняя новость от волонтеров:
— Мы безуспешно пытались наладить контакт с интернатом, — говорит волонтер Ольга Канивец, — и подписать договор о сотрудничестве: что мы будем регулярно навещать воспитанников, организовывать помощь педагогов и врачей. Но из областного Минсоцзащиты, продержав документы три месяца, наш договор вернули с резолюцией «не по адресу». А дирекция интерната просто молчит.