Так, московская актриса Анна Воронова, заимев владение (полиция дала ему номер 19), поручила Алексею Мартынову перепланировать старый особняк с таким расчетом, чтобы сдавать квартирантам. Трудно сказать, почему именно ему поступил такой заказ. По своим проектам архитектор главного архива Министерства иностранных дел редко строил. Наиболее известна его трапезная к старинной церкви Троицы во 2-м Троицком переулке.
Другим славился в городе Алексей Александрович Мартынов, дворянин, сын смотрителя Малороссийского богадельного дома. В XIX веке никто столько не занимался реставрацией, не издал столько статей и книг о памятниках Москвы, как он. Писал архитектор, историк, археолог, искусствовед о монастырях, храмах, надгробиях, названиях улиц...
Семь лет учился он в школе Московской дворцовой конторы. Перед наставниками и школярами произнес речь «Об архитектуре России до XVIII столетия». В юности его пленила древняя Москва, могучие каменные палаты и храмы со сводами, возводимые сотни лет до царствования Петра I. При нем начали строить здания по европейской стоечно-балочной системе. Опору, конструкцию сооружений делали из вертикальных стоек и горизонтальных балок. Соответственно, кардинально изменился облик фасадов, толщина стен, форма и величина окон, масштаб, этажность. Сводчатый царский Теремной дворец в Кремле и усадьба в Коломенском хороши были царю Алексею Михайловичу. Но его сыну по душе пришлись здания, которые он увидел во время долгого путешествия по Европе. Поэтому столицу, улицы и здания Санкт-Петербурга планировали и проектировали иностранцы.
На глазах Алексея Мартынова в Кремле снесли созданный при Елизавете Петровне по проекту Растрелли Зимний дворец ради Большого Кремлевского дворца. Рядом с ним оказалась самая древняя московская церковь Рождества Иоанна Предтечи, выложенная в камне на месте деревянной в 1461 году. Она закрывала вид на новый дворец со стороны Замоскворечья, и поэтому по повелению Николая I церковь срыли. В XVII веке в Кремле насчитывали 43 достопримечательности. К началу XX века их стало 18. Позднее еще меньше после разрушений в годы Сталина монастырей, церквей и собора Спаса на Бору.
Когда Константин Тон во главе команды известных зодчих и художников строил Большой Кремлевский дворец, ученик школы Алексей Мартынов помогал им. А после выпуска со званием архитекторского помощника его оставили служить при дворцовой конторе, ведавшей царскими зданиями в Кремле и Москве. Мартынов наблюдал за работами в Путевом дворце, позднее руководил реставрацией соборов и зданий в Кремле по случаю предстоявшей коронации Александра II. Много лет спустя он же ведал сооружением трона для коронации Александра III.
У него возникло желание описывать палаты и церкви, чтобы сохранить о них память. Текст сопровождался литографиями, гравюрами на камне. Рисунки для гравюр выполнял младший брат Мартынова, Николай, учившийся в той же школе. Многих запечатленных ими зданий давно нет, и только по литографиям и описаниям можно представить, что потеряно безвозвратно.
Хорошо оплачиваемая государственная служба позволяла в свободное время издавать не приносившие дохода сочинения. Они считаются с тех пор классическими, не сходят с полок библиотек и частных собраний. У меня есть «Русскiя достопамятности». Издание А.Мартынова, отпечатанное на неподвластной времени бумаге в 1877 году в «Типографии М.Н.Лаврова и Ко». В ней десять великолепных литографий и описания царского села Измайлова, ботика Петра и пяти церквей, одной из которых — Спаса на Бору — нет. Статей самого издателя в этом сборнике тоже нет.
Есть без указания его авторства «Надгробные надписи». Чтобы их составить, пришлось обойти сотню погостов. Это колоссальный труд. Пришедшие к власти большевики крушили памятники на могилах, не оставляя от кладбищ следа, что видим в Покровском, Ново-Спасском и других монастырях, поэтому это исследование, как считают историки, «не утратило своей ценности до нашего времени».
Многие надписи на памятниках представляют собой пространные эпитафии ярким фигурам русской истории, таким, как Михаил Михайлович Голицын, «кавалер ордена свят. Апостола Андрея, в россiйском войске главный генерал-фельдмаршал, наконец всей Европы прославленный воин», и его сын, полный тезка, генерал-адмирал «от юности себя к службе отечества и Петра Великаго, отца отечества посвятившему, в сухопутных и морскiх войсках служившему». Есть среди надписей стихотворные эпитафии:
«Воззри оком, пришедши, на сей камень гроба,
Веждь, кого тут содержит земная утроба».
Лежал под тем камнем в церкви Казанской Богородицы, как явствует из пространной оды:
«Славных Шереметевыхъ красота сокрыся,
Василiй Васильевичъ с мертвыми вменися».
Этот Шереметев стал знаменит в основанном Петром Российском флоте:
«Име сей во флотъ степень высочайша сана,
Име же и флот сего храбра капитана».
Таких надписей Мартынов собрал около 500...
Из семи статей в моих «Русскiх достопамятностях» пять одного автора — «И.М.Снегирева». С 53-летним Иваном Михайловичем Снегиревым издатель познакомился в 28 лет. Разница в четверть века не помешала долгому сотрудничеству. Объединяла страсть к «русским достопамятностям». Энциклопедии представляют Снегирева так: «Фольклорист, этнограф, историк-археолог, библиограф, переводчик, искусствовед, мемуарист, цензор». Николай I после восстания декабристов доверил профессору Московского университета служить цензором. От его решения зависела судьба русской литературы. В ее истории Снегирев известен как цензор «Евгения Онегина» и «Мертвых душ».
«Был у Пушкина, — записал в дневнике Снегирев, — который привез мне, как цензору, свою пьесу „Онегин“, часть II, и согласился на сделанные мною замечания». Есть в дневнике другая запись: «Утром я был у А.С.Пушкина, который обещался написать разбор моих пословиц и меня приглашал участвовать в „Современнике“ с платою 150 рублей за лист».
Согласился неуступчивый автор с замечаниями цензора потому, что они были верными и основывались на поразительном знании русской жизни и русской литературы. Этот предмет профессор преподавал в гимназии и частном пансионе, среди его учеников оказался Тимофей Грановский, будущий славный историк и златоуст.
Живя в Италии, Гоголь просил друзей присылать в Рим сочинения Снегирева. Они ему были «весьма нужны, дабы окунуться покрепче в коренной русский дух». По этой части мало кто мог сравниться с сочинителем статей о русских иконах, пословицах, лубке, народных праздниках, суевериях...
Слушавший лекции Снегирева в Московском университете студент Иван Гончаров, будущий автор «Обломова», составил словесный портрет профессора: «Вкрадчивый, тонкий, но в то же время циничный, бесцеремонный, с нами добродушный... Балагурство было, кажется, господствующей чертой его характера». Ему нравилось подшучивать, насмехаться над знакомыми, как сейчас это делают на эстраде артисты. Профессор пародировал голоса. По словам современника Пушкина, Александр Сергеевич «хохотал» от «резких сарказмов» профессора.
Есть ли в наше время столь образованные филологи, выпускники Московского университета? Начинал Снегирев как переводчик с французского языка, составитель биографий Екатерины II и «мужей великих по своим дарованиям и подвигам на поприще наук, войны и политики». Первой страстью его была латынь. Профессор римской словесности, автор «Латинской грамматики» искал себе подобных, чтобы переписываться или поговорить на латыни.
Этот латинист с таким же пылом переключился на все русское. Собирал и изучал лубочные картинки — никто прежде ими серьезно не занимался. В результате вышла книга «Русская народная галерея или лубочные картинки». Он автор книги «Русские в своих пословицах». Энциклопедизм позволил не только их собирать, что делали другие, но и показать «сродство с притчей у древних евреев, бытование у греков и римлян и новых европейских народов и, наконец, у русских...». На излюбленную тему Снегирев написал «Русские юридические пословицы», «Мценские идиотизмы и пословицы» и много других подобных статей.
Первым совместным изданием Мартынова и Снегирева стала «Русская старина в памятниках церковного и гражданского зодчества». В книге описаны и показаны в 74 литографиях памятники Москвы и древнерусских городов, многих из которых больше нет. Вместе очарованные «достопамятностями», они занимались воссозданием палат Романовых на Варварке, то была первая в этом роде работа в Москве.
Без соавтора Алексей Мартынов составил «Названия московских улиц и переулков с историческими объяснениями». Эта книга сегодня у антикваров оценивается в 85 тысяч рублей. Но тогда большого дохода не принесла, как и вышедшие тремя изданиями «Русские достопамятности». За эту работу Петербургская академия наук присудила Демидовскую премию, первому по разряду архитектуры.
В эпоху Николая I действительный статский советник Снегирев сидел в кресле цензора на пороховой бочке. Она взорвалась под ним, когда ему пошел седьмой десяток. После допущенной к печати статьи об издателе и масоне Николае Новикове, отсидевшем при Екатерине II четыре года в Шлиссельбургской крепости, цензор лишился казенной службы. Без жалованья Снегирев бедствовал. Что поражает: «Иван Михайлович, — как писал один из читателей его „Дневника“, — был всюду вхож, всюду имел репутацию приятного и обязательного человека». Но приятного отношения к себе у жены не вызывал. Когда заболел, пережил удар и «ослабли его умственные способности», жизнь превратилась в кошмар. Не считаясь с ним, пьянствовали младший сын и жена, подвергая мужа «немилосердным побоям». В «скандально-печальное» происшествие вмешался околоточный надзиратель, об избиении старика писали в газете.
Похоронили Снегирева в Петербурге, не в родной Москве, которую он так знал и любил. Его сочинения при советской власти никогда не переиздавались, Снегирев считался «реакционером» за свои убеждения. Были они монархическими и религиозными. С детства Ивана знал друг отца, профессора церковной истории и истории философии, митрополит Платон. Своим человеком считался Иван Михайлович в кругу иерархов церкви, по словам Ивана Гончарова, потешал пересмешник митрополита Филарета, перед ним «лил свои пули».
После отмены цензуры сочинения И.М.Снегирева снова выходят в России. Ждет переиздания «Дневник», появившийся после смерти автора в начале XX века. Современный биограф не удержался от цитирования записи, сделанной после всенощной в монастыре: «Беседа с хозяином. Дуня девушка (сенная) перестлала мне постель и раздела меня. Ночное странствование. Без сна встретил я утро грехом и любовью».
Мартынов пережил Снегирева на 35 лет. В эти годы вышли «Московская старина. Археологические прогулки по московским улицам» и «Подмосковная старина. Описание различных сел, монастырей и церквей».
Перед открытием в 1880 году памятника Пушкину возник вопрос: где родился поэт? Сам он этого не знал. Говорил, что родился на Большой Молчановке, где жил в детстве. Называли разные адреса, пока в журнале «Русская старина» за подписью К.П.П. не появилась метрическая запись церкви в Елохове: «Во дворе колежскаго регистратора ивана васильева скварцова у жилца ево моэора сергия лвовича пушкина родился сын александр». После чего проблемой занялся Мартынов, и в «Московских ведомостях» вышли его «разыскания». Они побудили Московскую городскую думу оперативно установить мемориальную доску на доме № 57 Немецкой, ныне Бауманской улицы. В спешке допустили ошибку. В советские годы доску переместили на владение 42, принадлежавшее майору Скворцову на этой же улице. Что не помешало сломать дом и построить на его месте школу, унаследовавшую доску с ошибкой.
Истину установили не К.П.П., и не А.А.Мартынов в XIX веке, а наш здравствующий современник. По найденным им архивным документам явствует, майор Скворцов обладал домом не только на Немецкой улице. Рождение Александра произошло в его владении на углу Малой Почтовой улицы и Госпитального переулка. Открытие пушкинисты признали не сразу, но сегодня «Московская энциклопедия» в давнем открытии краеведа, достойного ученой степени доктора наук без защиты диссертации, не сомневается.
Кому так повезло? Однажды на Чистопрудном бульваре, где помещались редакции московских газет, появился немногословный мужчина. Отрекомендовался инженером физического факультета Московского университета. Не каждый день в отделе информации «Московской правды» появлялись внештатные корреспонденты из МГУ. Принес он тогда маленькую заметку, умещавшуюся на странице машинописного текста. Ее напечатали. Пришел второй, третий раз с такими же сухими, но интересными текстами. Все посвящались истории домов, рядом с которыми жил автор. Ходить далеко за вдохновением ему не приходилось. Его первая квартира находилась в гуще старой Москвы, где скрывалась в Телеграфном переулке Меншикова башня, потом на Чистых прудах, рядом с редакцией. Но чтобы написать страницу, отправлялся краевед далеко от места жительства — в библиотеки и архивы.
Я посоветовал инженеру писать подробнее: мол, бог и дьявол в деталях, краткость не всегда сестра таланта. Наше знакомство состоялось без малого полвека тому назад, но я не забыл своего внештатного автора, потому что им был Сергей Константинович Романюк, чье имя знает каждый московский краевед. Он выпускник географического факультета Московского университета по специальности экономическая география. Но в обладателях таких дипломов в Москве не нуждались. Столь же основательно, как экономическую географию, знал он радиодело, мог собрать из деталей приемник и телевизор, сделать дефицитную приставку к приемникам, позволявшую слушать забиваемые в эфире «вражеские голоса». Служба ему нашлась на кафедре сверхвысоких радиочастот физфака МГУ и длилась четверть века.
Страсть к краеведению оказалась сильнее радиодела. Уйдя с факультета на «вольные хлеба», безработный вступил в члены профкома литераторов, чтобы не попасть, как Бродский, в категорию тунеядцев и в «места не столь отдаленные». Заметки и статьи в прессе превратились в книги «Из истории московских переулков», «Москва. Утраты», «Москва за Садовым кольцом» и многие другие. С его именем издания есть в каждом московском книжном магазине. Все открытия в них, по словам автора, «результат архивного сидения». Значит, долговечно.
Иван Снегирев умер в 1868 году. Алексей Мартынов прожил три года в XX веке, который издателя и писателя не забыл. И в XXI веке его труды дорого стоят.