Усадьба перед нашествием французов принадлежала богатому помещику Павлу Ивановичу Голохвастову, богатому помещику, как писали о нем, «угрюмому, скупому, но чрезвычайно честному и деловому человеку». В его подмосковное имение на лето привозили племянника жены, будущего классика русской литературы и борца с самодержавием.
Спустя много лет в эмиграции Герцен с тоской вспоминал «дубравный шум, беспрерывное жужжание мух, пчел, шмелей», искал и не находил даже в Италии запах своего детства, насыщенный испарениями растений, а не цветов.
Особняк на Тверском бульваре унаследовал сын помещика, Дмитрий Павлович Голохвастов. Герцен описывал двоюродного брата так: «Блондин с британско-рыжеватым оттенком. С светло-серыми глазами, которые он любил щурить и которые говорили о невозмущаемом штиле души». В глазах родственников и начальников всегда он казался безупречным, лучшим. Службу начал в архиве коллегии иностранных дел, закончил в высокой должности попечителя Московского учебного округа.
Британский оттенок прически — одно из проявлений неистребимой англомании, которая стала смыслом жизни после посещения Лондона. Из Англии русский путешественник вернулся, «вооруженный планами девонширских ферм и корневельского конного завода», с желанием реформировать свое патриархальное имение в Рубцово-Покровском. Приехал с английским берейтором, объездчиком верховых лошадей, и двумя громадными псами ньюфаундлендами. Прибыли морем плуги, сеяльные и веяльные машины.
По английскому образцу поля Голохвастов засеял клевером. Завел конный завод. Гордостью конюшни стал скакун по прозвищу Бычок. Его называли первейшим рысаком по бегу, красоте, мышцам и копытам не только в Москве, но во всей России. Рысак принес первому вице-президенту Московского бегового общества многие трофеи — серебряные кубки Бычка хозяин любил, как своих детей. Портреты Бычка в разных положениях украшали стены дома.
При всем при том англоман слыл знатоком древнерусской истории и литературы, писал статьи на эти темы. Глубокий интерес к прошлому России передался сыну Павлу. Воспитанник Пажеского корпуса, «архивный юноша», чиновник Азиатского департамента Министерства иностранных дел, со временем стал кладезем знаний о древнерусском быте, истории и фольклоре. Его изданные «Законы стиха русского народного и нашего литературного» критика отметила за прекрасное знание былинного стиха.
После встречи с Павлом Голохвастовым за границей Герцен называл сына кузена умным, живым, дельным человеком. Советами и библиотекой Павла Голохвастова пользовался Лев Толстой. Англоман Павел Голохвастов мечтал о земском соборе, сыгравшем историческую роль в XVII веке. Мыслил с его помощью решить обострявшиеся проблемы России. Будучи чиновником по особым поручениям министра внутренних дел, составил манифест императора о созыве собора, но этот проект Александр III отверг.
В авторитетном «Русском архиве», журнале, выходившем в Москве до 1917 года, высказывалось предположение, что жене Павла Голохвастова, Ольге, до ее свадьбы влюбленный в девушку на склоне лет Федор Тютчев посвятил известные стихи «Играй, покуда над тобою...», где есть такая строфа:
Как часто, грустными мечтами
Томимый, на тебя гляжу,
И взор туманится слезами...
Зачем? Что общего меж нами?
Ты жить идешь — я ухожу.
Ольга Голохвастова родилась внебрачной дочерью графини Евдокии Ростопчиной и Андрея Карамзина, приходилась внучкой Николаю Карамзину, великому историку, автору «Бедной Лизы». От матери дочь унаследовала литературный дар.
Однажды на балу не только танцевала, но и читала свои стихи Пушкину, они ему понравились. Ольгой увлекался Лермонтов. Первое опубликованное стихотворение, «Талисман», положил на музыку Алябьев. Графиню, писавшую стихи и прозу, современники после гибели Пушкина и Лермонтова считали «первым поэтом теперь на Руси», «нашей Жорж Санд». Драма Ольги «Чья правда?» шла в Александринском театре. Она бывала в Ясной Поляне у Льва Толстого, читала ему свою пьесу.
В XIX веке два флигеля усадьбы на Тверском бульваре, 13, соединили с главным домом в глубине двора и образовался в плане П-образный особняк. Таким он попал в руки Лазаря Полякова и его сыновей, лишившихся всего в 1917 году.
После войны в 1952 году над старинным зданием нарастили этажи, московский ампир сменился сталинским ампиром. Так незадолго до смерти вождя появился роскошный дом Промстройбанка СССР, переживший распад СССР, но рухнувший в дефолт 1998 года, чему я был свидетель, оказавшись в толпе пострадавших вкладчиков, штурмовавших подъезды банка.
Здание Промстройбанка СССР служит наглядным пособием по истории советской архитектуры. По нему видишь, чем характерен стиль последних лет жизни Сталина. Архитекторы могли тогда, не скупясь на «излишества», славить укрупненной античностью «великую сталинскую эпоху», пока им руки не укоротил Хрущев. Портал из черного мрамора. Карнизы на разных уровнях. Аттик и балюстрада. Коринфского стиля полуколонны под крышей...
Создал Промстройбанк СССР Иван Таранов, заявивший о себе в молодости при строительстве первых линий метро. Учился он архитектуре в Харькове под руководством Самуила Кравца. Там же работал инженер Павел Ротерт, строитель Днепрогэса. Когда его назначили начальником и главным инженером Метростроя, а Кравца — начальником и главным архитектором Метропроекта, они вызвали из Харькова плеяду молодых талантливых архитекторов, включая Алексея Душкина, Якова Лихтенберга, Ивана Таранова.
Первые два, вдохновляясь образами древнего Египта, создали шедевр — подземный зал станции «Дворец Советов», ныне «Кропоткинской». Кравец — автор наземного вестибюля станции на бульваре, напоминающего беседку парка. Это тот случай, когда ученики превзошли учителя. Архитектура станции, как мне рассказывал Душкин, спасла ему жизнь. Увидев беломраморный колонный зал, делегация англичан пожелала пожать руку автору. Его нашли на Лубянке, куда посадили за то, что рисовал, стоя с блокнотом, напротив ее здания.
Иван Таранов избежал ареста. Но пострадал по другой причине. Его дворянские предки носили фамилию Тарановых-Белозеровых. Под этим именем в соавторстве с женой Надеждой Быковой выиграл он конкурс на станцию метро «Сокольники». За нее Надежда получила грамоту ВЦИК и ордер на московскую квартиру. Ивана приняли в аспирантуру института Академии архитектуры СССР. Но по доносу за непролетарское происхождение исключили из нее. Ждал худшего. Спасла жена — в отчаянии она написала письмо «отцу города» Булганину: просила забрать награды, но дать мужу учиться. Его восстановили в институте. И рекомендовали укоротить фамилию.
Букву «М», всем известный логотип московского метро, нарисовал Иван Таранов. Он же выполнил дизайн первых вагонов. После «Сокольников» заслужил первую премию за крупнейший павильон ВСХВ. (В перестроенном совместно с Виктором Андреевым виде этот павильон под громадным куполом, где выставлялись спутники и ракеты, сохранился.)
В годы войны муж и жена создали станцию «Новокузнецкая». Как пишет биограф Ивана Таранова: «Белый свод античной гробницы Валериев властно обнимает пространство нефа». Классик Иван Жолтовский считал архитектуру станции «замечательной». За «Новокузнецкую» наградили соавторов боевым орденом Красной Звезды. Они выполнили проекты станций «Щелковская» и «Проспект Вернадского». За свою жизнь Иван Таранов в соавторстве с женой и другими архитекторами построил 11 станций, больше, чем кто-либо.
Кроме станций проектировал дома. Самое красивое здание на Тверском бульваре, 13. В силу остракизма, которому подвергался сталинский ампир, до сих пор здание Промстройбанка СССР не считается шедевром. Но рано или поздно его сочтут памятником истории и архитектуры.
Принадлежало Лазарю Полякову на Тверском бульваре также владение 17, где чтимый им архитектор Семен Эйбушиц, автор хоральной синагоги и монументального банка на Кузнецком мосту, построил два доходных дома: один семиэтажный, другой четырехэтажный.
Семиэтажный нарастили восьмым этажом в годы СССР. Он выходит на Тверской бульвар, стоит, можно сказать, во всей красе. И это образец, но не ампира, а эклектики, отвергаемой в прошлом по причине «буржуазности», «упадочничества», что привело к безжалостному уничтожению многих домов этого стиля. На фасаде пилоны коринфского стиля дополняют мордочки львов. Наличники окон таким же образом венчают витязи в шлемах и женские головки — эклектика!
Второй доходный дом, поменьше, пониже и скромнее, скрыт во дворе и слит с нависающей над ним стеной. Войдя сюда, испытываешь потрясение. Насколько хороша картина на бульваре, настолько безобразен двор. Редко где увидишь четыре разных строения, по злой воле образовавших конгломерат слипшихся зданий. Контрфорсы подпирают стены, иначе они давно бы рухнули. Заколоченные двери, окна с запыленными стеклами. Чтобы увидеть разруху, не надо далеко ходить. Она здесь, в самом центре, и не видно силы, способной изменить ситуацию к лучшему.
Главное строение былой усадьбы обозначено номером 4. За его лохмотьями скрываются тела палат XVII века, превращенных в ампирный особняк XIX века, чей мезонин стал частью третьего этажа, очевидно, в XX веке.
До революции домовладельцы каменные дома не сносили — перестраивали. Наращивались стены, меняли фасады в духе времени. Их никто не обязывал сохранять «памятники архитектуры», поэтому палаты времен царя Алексея Михайловича в XIX веке превратились в особняк, а на месте флигеля возник многоэтажный доходный дом.
На Тверском бульваре, 17, такое превращение произошло не сразу. До того как появилась классическая усадьба, здесь, в Бронной слободе, стояли во дворе с садом каменные палаты. Их появление специалисты относят к 1680-м годам, когда в Кремле правила царевна Софья, сестра Петра Первого. Палаты принадлежали бывшему управителю дворцовых провиантских дел Афанасию Федорову, сыну Федорова. Он в свою очередь унаследовал недвижимость у «брата ево родного Федора Федорова, сына Федорова».
У набравшего силу худого рода, разбогатевшего во времена Петра, купила палаты со всеми строениями жена штык-юнкера князя Якова Васильевича Волконского, Прасковья Михайловна, княгиня Волконская. Его далекий предок за верную службу получил в удел земли на берегу реки Волкони. Ее название перешло фамилии. Основатель рода князь Иван Юрьевич по прозвищу Толстая Голова — 13-е колено от Рюрика.
Спустя пять лет Прасковья Волконская в 1733 году продала палаты дальним родственникам — генерал-майору князю Семену Федоровичу Волконскому и его жене, княгине Софье Семеновне.
По купчей-продажной, найденной в Российском государственном архиве древних актов историком Борисом Морозовым и опубликованной им, палаты предстают в таком описании: «А на том ево дворе каменного строения о дву портаментах. В перъвом портаменте шесть палат жилых, двои сени, чюлан с каменными сводами. А в оных палатах, верхних и в нижних портаментах, створы и двери с решетки во всех железными. Да на том же ее дворе деревянного всякого строения: на полатах светличка брусчатая, баня с передбанником, конюшня, сарай, на конюшне и на сарае сушило, погреб осыпной, поварня, изба поваренная».
Каменные своды «портаментов», особенности кирпичной кладки — доказательства того, что это действительно памятник допетровской Москвы.
Владели палатами в Бронной слободе эти Волконские шестнадцать лет. У них тогда, в 1742 году, родился сын Григорий, будущий генерал от кавалерии, отличившийся во многих сражениях. Он повел за собой в атаку Киевский карабинерный полк и, как пишет биограф, «опрокинул пятитысячный турецкий отряд». Суворов называл князя «неутомимым и трудолюбивым Волконским».
Портреты Григория Волконского писали лучшие живописцы — Рокотов и Боровиковский. Словесный портрет составил М.И.Пыляев в книге «Замечательные чудаки и оригиналы».
По этому описанию, генерал рано вставал и первым делом проходил «по всем комнатам и прикладывался к каждому образу», а к вечеру «ежедневно у него служили всенощную, при которой обязан был присутствовать дежурный офицер». Он «выезжал к войскам во всех орденах и по окончании ученья в одной рубашке ложился где-нибудь под кустом и кричал проходившим солдатам: молодцы, ребята, молодцы!» Он «любил ходить в худой одежде, сердился, когда его не узнавали, выезжал в город, лежа на телеге или на дровнях».
По мнению Пыляева, Волконский своим поведением подражал другу и покровителю Суворову, отличавшемуся чудачествами.
Григория Волконского помнят в оренбургском крае, где князь четырнадцать лет правил губернией. Губернатора в народе считали чудаком. По Оренбургу, бывало, ходил в халате с орденами, а их у него было много. Посреди улицы мог стать на колени, невзирая на лужу, чтобы помолиться. Велел «загружать карету, запряженную четвернею цугом, съестными припасами для раздачи неимущим».
Ночи напролет читал. Любил старинных итальянских композиторов Палестрину, Перголезе и других, «едва ли не насильственно знакомил оренбургских жителей» с их музыкой.
Хозяйка усадьбы была полной противоположностью мужу. По описанию ее правнука С.М.Волконского, дочь фельдмаршала Репнина, статс-дама, обер-гофмейстерина трех императриц, кавалерственная дама ордена Св. Екатерины первой степени, княгиня Александра Николаевна «была характера сухого; для нее формы жизни играли существенную роль; придворная дама до мозга костей, она заменила чувства и побуждения соображениями долга и дисциплины», «этикет и дисциплина, вот внутренние, а, может быть, лучше сказать — внешние двигатели ее поступков».
Три сына князя Григория и дочь — в анналах российской истории и в памяти мемуаристов. Но о них я расскажу в следующем очерке.