Мертвая земля
Если на карте России отметить все заброшенные промышленные объекты, Свердловская область будет испещрена флажками.
Еще Демидов в XVIII веке заложил здесь чугунолитейные заводы, создав индустриальную опору державы российской. В Великую Отечественную на Урал из центра были эвакуированы многие промышленные предприятия.
У Стругацких Зону породила катастрофа, у нас — перестройка. В 90 — е добрая половина заводов и фабрик закрылась, без работы остались целые города. Теперь на заводы как на работу ходят совсем другие люди.
Наш проводник — 28-летний Владимир — занимается рекламой, издает свой журнал. В сталкере нет позерства. Он не затянут показательно в камуфляж, не облеплен раритетными значками. Не берет в Зону противогаз и огнестрельное оружие — в походной сумке только фонарь, нож, бинты, йод и перчатки, чтобы открывать многочисленные двери. Карта с аварийными выходами у него в голове.
Владимир считает себя скорее краеведом. Вместе с другом, программистом Олегом, они создали на сайте национальный архив из тысячи заброшенных заводов, элеваторов, рудников, церквей, военных баз, до которых нет дела ни государству, ни организациям, которым они раньше принадлежали.
В Екатеринбурге, по мнению проводника, по-настоящему интересных объектов осталось мало. “Все баяны”, — бросает Владимир. Этим термином сталкеры называют заброшенные предприятия, заводы, фабрики, НИИ, всевозможные “недострои”. Из этих “засвеченных точек” вытащили, своровали все что можно, остались одни голые бетонные стены.
У нас на примете другие объекты. До первого из них — 111 километров: один из малых городов на восточном склоне Среднего Урала.
Дорога петляет среди гор, поросших соснами и елями. Заметив грунтовый съезд, уводящий в лес, как выражается сам сталкер — “свороточку”, к которой к тому же прикреплен знак “Поворот запрещен”, он делает себе пометку в блокноте. Именно такие неприметные дороги и приводят порой сталкеров к интересным, неизученным объектам.
По дороге интересуюсь, кто и зачем ходит в Зону.
— Есть “идейные”: беспокойные, несогласные, кому не лень оглянуться вокруг, кому не все равно, в какой стране он живет, — откликается проводник. — Есть любители индустриального туризма — урбантрипа, способные увидеть красоту в нагромождении бетона и металла. Замереть в восторге перед переплетением труб, колоннами с заклепками, сваренными из уголков и арматуры мостами. Среди них много тех, кто увлекается индустриальной фотографией, почти у всех отличная аппаратура — профессиональные зеркалки.
Есть руферы, кто предпочитает лазать по крышам. Знаю студентку, которая не может жить без подземелий, даже Новый год она с друзьями отмечала в шахте, на глубине. Это привилегия диггеров. А кто — то предпочитает посещать заброшенные военные объекты. Как один мой знакомый банкир. Натянув старые джинсы и кроссовки, он лазает исключительно по оставленным стартовым позициям ракет, пусковым шахтам, заброшенным городкам ПВО. Однажды в подземных хранилищах, где некогда лежали боеприпасы, он обнаружил запас банок с соленьями: кто — то из местных использовал укрытие как погреб.
— Мы сами однажды наткнулись на мини — фабрику по производству самогона. В одном из полуподвальных помещений стояли три печки — буржуйки с самогонными аппаратами на 50 литров с запасом “зелья”. А сталкеры из Владивостока нашли труп бомжа, уже мумифицированный…
Между тем мы уже почти на месте. Приближение промзоны обозначено отвалами — большими насыпями из рыжей глины. Из земли выбрали промышленным способом всю медь. Можно только догадываться, чем ее обработали, если через нее годами не пробивается ни одна травинка, на рыжую насыпь не садятся птицы, не заползают муравьи.
— Мертвая земля, — замечает Владимир. — Отходы одного из немногих еще работающих медеплавильных производств, продукция которого идет на экспорт…
В долине по склонам рассыпаны дома умирающего города. Стершиеся вывески на магазинах, “заблудившийся” в пустынном парке гипсовый Ильич, полинявшие флаги — жизнь здесь, кажется, замерла с 80 — х. В тупике, у самого подножия гор, стоят новостройки, которые так и не были заселены.
По грудам щебня и битого кирпича идем к домам — скелетам. С четырех сторон — пустые глазницы окон. Вместо подъездов — темные провалы, как порталы в иной, необжитый мир. Плиты на балконах обвалились и висят криво, на одной “нитке”-арматурине. Из проемов подвалов лезет камыш. Дикая природа отвоевывает свое…
Поднимаемся по лестнице девятиэтажки. Здание в аварийном состоянии. Владимир говорит: “Держим дистанцию. Не больше одного человека на пролет”. Перила срезаны автогеном. Дело рук мародеров-”металльщиков”, которых нередко обыватели также причисляют к сталкерам.
— Это воры! Коршуны! — горячится Владимир. — Они умудряются унести с объектов не только металлические лестницы и воздуховоды, но и массивные, в несколько тонн гермодвери. Ребята рассказывали, что в Пермской области в пункт приема металла притащили недавно… корпус ракеты. Она была без боевой части, но с двигателем.
Не жалуют сталкеры и “дестроеров”, кто лазает в Зону, чтобы разбить уцелевшие стекла, оставить на стенах надписи и граффити.
А мы уже на крыше высотки, где на слое нанесенной ветром земли пробиваются ромашки.
— Здесь многие задумываются о философии времени, — замечает Владимир. — Ребята захватывают с собой гитары, пишут на верхотуре лучшие из своих песен. Был чудак, что ездил за 100 километров, чтобы подняться на крышу заброшенной фабрики и на закате поиграть на саксофоне…
“Зона — система ловушек”
А нас дорога утягивает в самый центр Уральских гор. Впереди — второй объект, в распадке долины, на реке Тагил.
Чтобы попасть на заброшенный комбинат строительных конструкций, некогда филиал “Уралэнергостроя”, надо пройти по периметру работающей ГЭС. Впереди шлагбаум и КПП. Сворачиваем на неприметную тропинку, идем вдоль забора, затянутого колючей проволокой. У Владимира свой лаз, проделанный кусачками.
Сталкер замирает, прислушивается. Смотрит на песок, есть ли следы. Территорию патрулирует охрана. Чтобы себя не выдать, отключаем телефоны. Проводник бросает: “Зона — это система ловушек”. Инструктаж по технике безопасности он проводит своеобразно: пинает лежащий в метре от тропинки кусок фанеры. Нас обдает волна холода. В зарослях репейника зияет дыра глубокого колодца. Сброшенный внутрь камень секунды через три гулко шлепается в воду.
Узнаем, что в густой траве могут скрываться также выгребные ямы, подвалы. Чтобы не угодить в капкан или петлю, которые браконьеры ставят для зверей на заброшенной территории, идем за сталкером след в след. Впереди — коробки производственных корпусов.
Мох цвета йода лезет из всех трещин в асфальте, пробивается между бетонными плитами, нависает с бордюров. Это, конечно, не “жгучий пух” из романа Стругацких “Пикник на обочине”. Но машинально все — таки перешагиваю через “проплешины”.
Двери в здании закрыты, ворота и вовсе заварены. Проникаем внутрь цеха по наклонному коробу — пандусу, где раньше двигалась с готовыми железобетонными конструкциями транспортерная лента.
Труба — как туннель, лишь вдалеке проглядывает полоска света. Сыро, страшно и сумрачно. На улице жара, а здесь моментально пробирает дрожь. Поднимаемся в тишине по мягкому “одеялу” из цемента и извести. В воздух поднимается взвесь пыли от строительных материалов. Нелишним был бы респиратор. А пока довольствуемся носовыми платками.
Когда короб делает поворот на 90 градусов, сталкер притормаживает. Бросает вперед захваченные камушки. Один из них пробивает слой строительной “муки” и летит вниз. В образовавшуюся дыру проглядывают железнодорожные пути, с высоты 9 — этажного дома кажущиеся игрушечными.
Мы за проводником теперь не ступаем, а буквально крадемся в цементной пыли, как в трясине, нащупывая впереди опору.
Раньше на транспортерную ленту выходили из цехов специальные рукава, через которые подавалась сыпучая продукция. Потом их или демонтировали, или украли. Вместо труб образовались дыры, которые со временем были занесены мусором и пылью.
В этих завалах — провалах мы и проделываем себе путь наверх, чтобы потом по лабиринту лестниц спуститься в цех. На припорошенной пылью бетонной плите видна цепочка собачьих следов.
— Эта псина залетная, — успокаивает сталкер. — Вот в заброшенном цехе в Пышме на окраине поселка живет целая стая бродячих собак. Они вечно голодные. Без перцового баллончика туда лучше не соваться.
На стенде сохранился плакат по технике безопасности с воззванием: “Отключи, гаси углекислотой или водой”. Пробуем подняться по узкой лестнице, уходящей под потолок. Первый решетчатый пролет, второй, третий… И упираемся в дверь, заложенную кирпичом. Как часто в жизни: путь в никуда. Тупик.
Вдруг наверху что — то с грохотом ухает. От жуткого скрежета нас будто подбрасывает. В разумные аномалии я не верю, но… машинально обхватываю себя руками. Владимир говорит в пустоту: “Поздоровалась Зона! “И уже нам объясняет: “От порыва ветра долбанул о стену свисающий с крыши металлический лист”. В полной тишине вдруг начинают мерно раскачиваться свисающие с мостовых кранов крюки… В полутемном помещении они — как скелеты птеродактилей. По стенам от них ползут тени. Откуда-то снизу по нарастающей идет свист, переходящий в завывание. Я сама чуть не вою…
Проводник говорит тихо: “Стекла под крышей выбиты, вентиляционные короба разрушены. В цехах — особые воздушные потоки”.
Путешествие в прошлую жизнь
Проход в бытовой корпус завода закрыт. Включая фонари, пробираемся в него через темный подвал. От жуткой вони начинает подташнивать. Зрение пугающе обостряется. Но это не спасает. Чувствуя, что моих лба и ушей касается что-то мохнатое, я начинаю беспорядочно махать руками.
Все фонари направлены на меня. С низкого потолка свисают белые нитки корней… Но чувство брезгливости не проходит. В голове стучит: когда же выберемся на белый свет? Мне уже хочется на солнце, к людям, к зеленой траве…
Наконец просвет. Заходим в мужскую раздевалку. В шкафчиках висит спецодежда, на полках — бруски хозяйственного мыла, внизу стоят тяжелые, покрытые цементом, растоптанные сапоги и ботинки.
К внутренней стороне двери пришпилена стенгазета. Некоего крановщика Рустама поздравляют с днем рождения. Роза на ватмане выцвела, из красной стала бледно — розовой. Отсюда ушла жизнь, и мир потерял краски.
В женской раздевалке кажется, что ее обитателей экстренно эвакуировали и они надеялись еще вернуться. На полочках в шкафах остались тюбики с помадой, флаконы с туалетной водой, резинки для волос с искусственными цветами…
Торможу около висящего на створке шкафа лифчика. Его вытащил на всеобщее обозрение явно какой-то любопытствующий лох — игроман. Еще и хихикал, наверное, с приятелями. В Зону таких очкариков — “ботаников” ходит немало. Под впечатлением компьютерной игры “Сталкер”, отстреляв пачку визуальных мутантов, привидений, плотоядных росянок, они лезут в Зону, чтобы в реальной жизни “словить интересных ништяков”. Натянув противогаз, фотографируются на фоне забора с колючей проволокой, выкладывают снимки на сайт с комментариями: “Зыко! “А если уж поймает охрана — восторгу вообще нет предела.
Мы еще долго бродим по кабинетам. Из старых альбомов узнаем, что завод был пущен в 1965 году. Чтобы начал работу керамзитный цех, рабочие работали в три смены.
Мы перелистываем страницы с фотоснимками. На карточках — передовики производства, заседание парткома, у автобусов — улыбающиеся дети в пионерских галстуках. Мыслями я уже в далеком прошлом — вспоминаю, как в пионерском лагере мы с вечера мочили свои красные галстуки и за неимением утюга накручивали их с вечера на трубы от спинки кроватей.
У бабушки был такой же чайник в горошек, что стоит сейчас на столе в разоренной комнате. На тумбочке остались бокалы, банки с засахарившимся вареньем, пыльные карандаши, клубки шерсти с воткнутыми вязальными спицами…
Люди ушли с комбината, а их безнадега и тоска остались.
Особая энергетика Зоны
Там, где сидели бухгалтеры, высохшими желтыми плетьми из горшков свисают цветы.
На стене — плакат с молодой Аллой Пугачевой, где она еще с щербинкой между зубами. На стеллажах — стопки вахтенных журналов крановщиков, в ящиках — пропуска стропальщиков.
Вдруг коробки на полу начинают шевелиться. Я в один миг оказываюсь на столе. Из-под наваленных газет на середину комнаты не таясь выползает крыса. Только когда около нее с грохотом падают массивные счеты, она сигает в коридор.
“Теперь именно они хозяева Зоны”, — меланхолично замечает сталкер.
На заброшенном комбинате мы пробыли три часа, а как будто все девять. Переступая через ржавые рельсы, выходим из Зоны. На всей одежде — налет цемента. Даже волосы стали пепельного оттенка. На зубах скрипит песок, в горле першит. Говорить не хочется, каждый молчит о своем.
Проявляется другая жизнь. На соседней ГЭС что-то невнятно гнусавит динамик. Мимо катит на велосипеде дед с привязанной к раме косой, обернутой платком. Трогаю стену бревенчатого сарая. Она сухая, теплая, не “искусанная Зоной”. Срываю лист лопуха, пытаюсь зачем-то посмотреть сквозь него на солнце. Отпускает Зона…
“Ненадолго, — говорит сталкер. — У Зоны особая энергетика. Из одних она высасывает все силы, а других, наоборот, подзаряжает. Исследуя объекты, невольно впитываешь эмоции людей, которые там работали или служили. Заводы ведь по 50–70 лет производили, дымили, праздновали… Выходишь из зоны — и тянет в администрацию города: хочется найти старейших работников предприятия, потом месяц пропадаешь в архивах… Проходит время, и начинается какой-то внутренний зуд: Зона зовет! Это трудно объяснить, но хочется вернуться, чтобы проведать это ставшее родным заброшенное предприятие. А потом поехать на новый объект”.
Понимаю, что я ближе к той категории сталкеров, что ходят в Зону за тишиной и спокойствием, кому важно найти внутренние ценности. Нашему фотокору же больше хотелось испытать себя, влезть в шкуру Штирлица. Подобные ему “контактеры”-экстремалы проникают исключительно на хорошо охраняемые заброшенные объекты. Их манят руины и места, где нет людям места, но есть опасность.
Из Зоны наш проводник Владимир вынес 100 — граммовый граненый стакан с клеймом завода, который уже закрылся. Уже много лет наш проводник собирает материалы для краеведческого музея. Среди редких находок отмечает телефон военного времени, телеграфный аппарат, пишущие машинки, механический калькулятор.
“Пусть потомки помнят страну, которую мы потеряли”, — говорит сталкер.
Свердловская область