…Если честно, я никогда бы не решилась предать огласке ее записи, если бы эта история не закончилась в результате хеппи-эндом. И дело даже не в том, что речь в них пойдет о моей подруге. Просто те проблемы, которые пережили Ксения и ее Маруся, как выясняется, вовсе не уникальны.
Все больше молодых и красивых москвичек, не обремененных материальными и жилищными проблемами, счастливых, успешных, свободных, любимых, оказываются бессильными перед трагедией материнства.
Именно — трагедией.
Это можно называть по-научному — затянувшейся послеродовой депрессией, а можно зло, глазами души-соседки: “Баба бесится с жиру!”
Глядя на Ксению, я тщетно пытаюсь понять, почему это произошло именно с ней.
Из дневника Ксении, май 2011-го
“Я узнала о ней 1 год и 11 месяцев назад.
Купила тест, руки дрожали от предвкушения, но и без теста все было ясно. Прошептала: “Знаешь, кажется, у нас получилось”, а он сказал: “Теперь ты точно за меня выйдешь”. И мы срочно занялись любовью. Во мне была новая жизнь, и это рождало желание новой любви”.
***“Глупая — или просто счастливая, — я думала, что любовь к ребенку совсем не то, что любовь к мужчине, — это чувство автоматическое, как грудное молоко. С первого вздоха и взгляда. Моя дочь родилась, но у меня не нашлось для нее ни молока, ни любви”.
2 марта 2011-го
“Вчера было солнце. 1 марта, первый день весны. А год назад муж увозил меня из дома в черное високосное зимнее утро. 29 февраля. День рождения Маруси. Все схватки я пролежала на одном боку с закрытыми глазами. В пропасть летели инструктажи с курсов по подготовке к родам. Нужно было только одно — чтобы акушерка Оля, по губам, как молитву, читая “идет”, на пике схватки терла мне поясницу, в которой сплелась в клубок вся моя жизнь, совершенно очищенная в тот момент от прожитых 28 лет, от меня самой и даже от той, которую я рожала. В тот момент мне нужна была только Оля. В перерыве между схватками казалось, что вот эта чудотворная боль уйдет, и в остатке получится счастье...”
***“Муж, уговорив охрану, возник за окном палаты на первом этаже старого роддома, выбранного мною за то, что стоит посреди Москвы в старом дачном поселке, где рдеет на голых ветках рябина под снегом…
По эту сторону окна акушерка привязывала кусочком бинта на прозрачное новорожденное запястье бирку с моим именем, такую же коричнево-резиновую, как когда-то была и на мне с именем моей мамы. По ту — я видела влюбленные глаза мужа и горящее око фотоаппарата. Было 16.25, зима, темно. Я была абсолютно счастлива.
Взмыв с рахмановского кресла, как с аэродрома, я собиралась лететь дальше”.
Ванильная зефирина
Мы познакомились на художественной выставке, меня затащили туда приятельницы, ее же фотографии в ряду других висели в галерее — рядом со столиками с шампанским. Поэтому они мне сразу понравились.
Детский хоспис на окраине какого-то западноевропейского городка. Улыбающиеся детские лица, лица мам, примирившихся со смертью. Умопомрачительно красивые, как ангелочки — как будто бы автор подглядывал за ними из другой вселенной, где не случается ни ночи, ни боли, ни страдания, никаких иных красок, кроме переливающейся всеми цветами радуги белизны…
— Так не бывает, — сказала я девушке, которая подошла ко мне. — Это не реальные снимки, это белые стихи какие-то.
— Это мои работы, — улыбнулась она.
…Если честно, то я совсем ее не понимала. Ксении тогда было чуть за двадцать. Она была безумно талантливая. И фотографировала — как жила, а жила — будто плела валансьенское кружево.
Она забрасывала меня книгами, которые я забывала возвращать, потому что засыпала от их совершенства на первой же странице.
“Жареные зеленые помидоры в кафе “Полустанок” — одно название чего стоит!
Ксения была идеальна. Ее мир был идеален. И периодически дико раздражал меня, как микробами, переполненную недостатками, своей восторженной стерильностью.
“Знаешь, что такое счастливая семейная жизнь? — написала она мне как-то в ЖЖ. — Это когда твоя и его пижамы, сложенные аккуратно у изголовья кровати, ждут своих хозяев домой после работы”. Или: “Любовь не знает социальных различий. Я верю в тебя, в твою смелость, ты можешь полюбить и дворника”.
Я хмыкала. Слава богу, я в себя совершенно не верила. Но в мире Ксении таджик-гастарбайтер всегда оказывался персидским принцем и, подметая заплеванные тротуары, декламировал Омара Хайама на фарси.
“Как ты можешь оставлять свою дочь с бабушкой? — воскликнула она за год до рождения своей собственной дочери. — Как ты можешь ездить в командировки? Это неправильно!”
Я могла бы объяснить ей, что ребенка нужно три раза в день кормить и платить няне, и еще, что через два месяца моей Полине становится мала любая обувь…
“Да, я знаю, что такое тяжелая жизнь, — соглашалась Ксения. — В юности мне тоже всегда не хватало на вторые пятьдесят грамм мартини”.
Она была совершенно искренна. И поэтому на нее невозможно было обижаться. Иногда мне казалось, что Ксения невероятным образом затерялась в безмятежной инфантильности детства. Что она сама — героиня своих белых стихов.
Я любила ее такой…
Мы ведь не выбираем, кого и за что любим.
Потом Ксения забеременела. Потом родила. И — исчезла. Ее телефон был отключен полгода. Дома ее не было — она переехала к мужу. А где живет он, я не знала. 115 моих эсэмэсок, отосланные ей, возвращались непрочитанными. “Есть ли у тебя совесть?”, “Может быть, тебе нужна помощь?”, “Ответь, что ты, по крайней мере, жива, а потом можешь проваливать ко всем чертям!!!!!!”
Из дневника Ксении
“Когда, спустя много месяцев, моя душа умирала, я говорила об этом ему, молодому отцу, и он так же бросался обнимать и ласкать меня — потому что мысль о смерти тоже, оказывается, в первую очередь рождает мысль о любви.
Только я не могла уже на нее ответить. Ни ему. Ни ей. На следующее утро после того, как мы отметили ее первый день рождения, я села к компьютеру и начала писать свой дневник. В нем я признавалась в нелюбви к своему ребенку”.
* * *
“Утро. Моцарт и манка. Марусе вчера исполнился год. Самый страшный год в моей жизни и самый первый в ее. Моя дочь говорит “папа”. И “баба”.
“Мама” она не говорит.
Хотя я есть. Она есть. И даже под одной крышей. Но друг у друга — как будто и нет”.
* * *
“С точки зрения физиологии материнский инстинкт логичен: мозг наполняет резервуары млечных желез тогда, когда хочешь накормить своего голодного птенца. Хочешь больше всего на свете, всей душой, телом, разумом, чувством. А я хотела только, чтобы она перестала орать...”
Что такое любовь?
— Все до банального просто. Моя жизнь кончена, — при первой встрече Ксения протянула мне белую коробочку, внутри которой находилось множество отделений и в каждом — таблетки, целые, половинки, четвертинки. — Это мой дневной рацион. Успокоительные. 38 сеансов у психолога. Бесполезно. Однажды утром я поняла, что способна убить свою дочь, если она не замолчит, я унесла ее в гардеробную, там теплый пол, положила на этот самый пол и кинулась звонить маме… Я так боялась, что не совладаю с собой. Я не такая, как все. Я была уверена, что стану хорошей матерью, я столько книг про это прочитала. Я обустроила ей самую лучшую детскую в мире, скупила все наряды и игрушки, я была уверена, что смогу, — и не смогла…
Ее подруга, родившая на две недели раньше, писала в личку о том, как они с новорожденным сыном записались в бассейн, а в его полгода поехали всей семьей отдыхать в Израиль. Для Ксении же в Марусины полгода было подвигом причесаться утром. Дни летели за днями. Другие мамочки, спасаясь от декретной скуки, заводили знакомства. Для нее же было невозможным выйти в магазин. Она боялась людей. Боялась себя. Боялась дочери. Муж взял отпуск, потому что тоже боялся — оставить их вдвоем.
— Сначала я думала, что все мои проблемы от тревоги за Марусино здоровье. Перед глазами стояли умирающие дети из хосписа, которых я снимала в юности, — теперь я видела их улыбки совсем иначе, я была уверена, что расплачиваюсь за свою тогдашнюю безмятежность, — говорит Ксения. — Сходя с ума от беспокойства, я вызывала к нам по очереди неонатологов, невропатологов, хирургов, совала им под нос памперсы с Марусиными какашками, в конце концов один из врачей, брезгливо морщась, посоветовал мне начать наконец получать удовольствие от материнства. Боже мой, если бы я могла!
— И ты считаешь, что это не любовь? Чувство ответственности… Мне кажется, что ты не выдержала именно его тяжести.
— Любовь — это когда вокруг тебя порхают бабочки. А сейчас кругом меня одна чернота.
Бесполезно было объяснять Ксении, что любовь бывает разной. Что ее детство кончилось. Она упрямо хотела вернуться в свой рай, где плавала раньше, как зародыш в материнском чреве. И вот вместе с Марусей родилась. В этот ужасный наш мир.
Она сама доводила себя до состояния истерики. Она не воспринимала никаких логических доводов. Например, устроить себе с мужем второй медовый месяц, оставив малышку на няню или бабушку. Да не все ли равно на кого, раз уж она ее “не любит”?
— Я не могу, — как отрезала моя подруга. — Я плохая мать. Я должна искупить свою вину. Поэтому я всегда буду рядом с ней.
Из дневника Ксении
О, как я завидую этим счастливицам, с упоением гуляющим день изо дня за ручку со своими маленькими Дашами, Лизами, Сонями. А я день за днем не хочу, но веду дневник (так положено) наших открытий:
Дует в дудочку. Говорит в ботинок “Але”. Налопалась баранины.
Встала на цыпочки. Попробовала красную икру. Укачивала зайку в ванне.
* * *
Плохи не те матери, которые отдают детей в сад или не играют с ними в развивающие игры, — плохи те, которые считают, что дети им не нужны.
Но почему ни в одной книге я не могу найти ответа на вопрос: как сделать так, чтобы ребенок был нужен — когда он уже есть?
“Если ваш ребенок сводит вас с ума” — моя настольная книжка.
2 марта 2011 года
…Утра после праздников всегда хороши: холодильник полон, и в душе послевкусие торжества… Сегодня на завтрак годовалая Маруся решила съесть черный хлеб, подобранный с пола после гостей, и белые розы, подаренные мне мужем. Как мило…
Вчера я выложила маленькими свечками ее имя на столе на веранде, но было слишком холодно их зажигать.
Вчера было солнце. 1 марта, первый день весны.
Весь этот год я пыталась стать ее мамой. Но у меня так и не получилось.
Горе от ума
Это просто эпидемия. Успешные и умные женщины, с упорством, достойным лучшего применения, признаются в равнодушии к собственным новорожденным детям. Не чайлд-фри, не отщепенки — те, кто скупал в супермаркете ворох малышкового приданого, кто выбирал лучший роддом по каталогу — как Ксения, и чтобы обязательно с художественно рдеющей за окном рябиной.
Идеальные матери идеальных детей — таких показывают по телевизору в рекламе. Они все хотят идеальной любви.
Но самое простое и естественное не получается…
Несколько лет назад первое такое откровение (дочке уже 15, и все эти годы авторша письма, по ее собственным словам, ее едва выносила) вызвало бурю гнева на форумах. Либо женщина лжет — либо она ненормальная!
Но вскоре их — нелюбящих — как прорвало.
* * *
“Ребенка своего я не ненавижу. Просто он мне неинтересен. Я так рада, что муж им занимается. Я к нему как к котенку отношусь, которым можно три минуты умиляться и забыть”.
* * *
“Дети, как и старики, чудовищные вампиры, ничего не дают, только берут. Я чувствовала себя заводной игрушкой, покормить, сцедить молоко, перепеленать, помыть, покормить... Часами, месяцами, четыре стены, ребенок — и никого живых”.
* * *
“Был момент, я была занята, а дочь приставала, я чуть не выкинула ее в окно. После этого мы с мужем решили, что лучше ей будет жить у бабушки. Не думаю, что нелюбовь — это какое-то преступление или грех. Я считаю, что каждому человеку дается в жизни то, что надо. Кстати, было такое, что моя дочь тяжело заболела, и я сидела у ее кровати, ухаживала, было 50%, что умрет. Умрет — значит, так надо”.
Наши мамы и бабушки не задавали себе таких сложных вопросов. Любит — не любит? Плюнет? Поцелует? В месяц отдавали в ясли или привязывали к кроватке, когда уходили в ночную смену, а в рот — разжеванный хлебный мякиш, чтоб не вопил.
Дворянские кормилицы, мамки да няньки, воспитывали благородных детей. Мамаши, если и видели свое потомство, так только утром, во время поцелуя. А в деревнях детишки всегда были на попечении стариков и старших. Вопросами чувств никто не задавался. Со стародавних пор полагалось нормальным, что мать не сидит с утра до вечера с дитем. И что она его — согласно инстинкту — любит.
А сейчас все умные пошли…
У современных женщин слишком много свободного времени, чтобы читать глянцевые журналы с их советами… “Идеальная мать не должна отходить от своего ребенка ни на минуту!”, “Идеальная мать должна совмещать семью и карьеру!”
И она, копаясь в себе, волочит эту ношу — навязанный обществом стандарт любви — в гору, как Сизиф свой камень.
Должна. Обязана. А что она сама-то хочет?
Люблю ли я свою собственную дочь? Об этом я спросила у себя именно после общения с Ксенией, поискала порхание бабочек, поприслушивалась к внутреннему голосу и, так ничего и не услышав, решила не заморачиваться, не доказывать, что дважды два четыре…
Просто есть ответы, которые не требуют вопросов.
“Любишь!” — “Не люблю!” — “Любишь!!!” — “Не лю-ю-ю-юблю!” — мы с Ксенией орали друг на друга, в письмах по мылу, в эсэмэсках. Встречи, правда, были редки — свое добровольное затворничество она так и не прервала.
— А что вообще такое, по-твоему, любовь? — абсолютно измотанная, спросила я наконец. — Только давай без бабочек!
Из дневника Ксении
“Меня вдруг кольнуло, что чем дальше — тем меньше я буду ей нужна. Нужны мои поцелуи, объятия, чмоки — все то, чего ей так не хватало, все то, чего я не могла ей дать, пытаясь разорваться между тем, чего хотело мое Я, и тем, чего хотело маленькое одинокое существо, которое, мне казалось, застило мне весь белый свет”.
* * *
“14 апреля. Мы сегодня смеялись в унисон. Рычали. Щекотались. Не по очереди, не друг над другом, а вместе, общей смешинкой. Она пукнула и сказала: “Пук”.
Болеет. Вчера мерила температуру мишке. Сегодня говорю: “Дай сопельки вытру”. Несет платочек!!! Пыталась сама себе закапать капли в нос, всунуть флэшку в ноутбук и резать ножом сыр камамбер.
Новые слова: “ляля”, “баиньки”, “кака”, “пи-пи-пи-пи” (мышонок), “лиле-лиле” (кукареку), “пупочек”.
Хотя пупочек и градусник под мышкой у мишки, конечно, ничего не объясняют…”
* * *
“С чего это началось? С того, что я вдруг начала называть свою дочь по имени, а не пользоваться безликим “ребенком”? Ты покормил ребенка? Ребенок с тобой? Почему этот ребенок опять орет???”
* * *
“На календаре первое мая, на часах — рассвет, все в доме спят. Я сажусь к компьютеру и думаю. Маруся снова вздохнула во сне, трижды втянув носом воздух, как ежик, за моей спиной, — и я знаю, что теперь уже вовсе должна быть настороже: дочь вот-вот проснется и снова удивится, где она, кто… Но сразу узнает меня. И сразу поверит. Она одна верила в мою любовь так, как я ни разу не могла поверить в нее целый год”.
Ксения протягивает мне флэшку: “Возьми, ты была права”. — “Что это?” — “Дневник моего рождения. Я поняла, не только ребенок должен родиться, его мама тоже должна появиться на свет, иногда это происходит одновременно, иногда…”
Из дневника Ксении
“Я пропустила год. Мне никогда его не наверстать. И мы никогда не будем снова новорожденной парой, неуклюжей и растрепанной, залитой слезами… Моя дочь будет расти вперед, когда-нибудь я дам ей попробовать картошку фри, когда-нибудь — опущу ножки в море, когда-нибудь — дам прочитать все-все о нас… А сейчас мы наденем комбинезон и пойдем на дальнюю площадку с качающейся скамейкой, на которой так удобно сидеть в обнимку, молчать, тихонько отталкиваться ногой от тающей весенней земли и чувствовать, как что-то расправляется в груди и до ушей заливает теплом.
Нежность. У меня от нее вчера пришло молоко”.