— Ирина, как вы себя чувствуете?
— Нормально, раны заживают, к отъезду готовлюсь. Надеюсь 13—14 сентября улететь в Москву. Здесь уже делать нечего. Да и скучно: друзей нет, Интернет практически не работает — письмо не напишешь, фильмы не посмотришь. Так что я от мира отрезана. Ни с кем не общаюсь. Меня ведь за все 9 месяцев даже никто из друзей не навестил. Все спортсмены, им некогда. Только одна подружка в августе на пару дней приезжала. И все.
— 23 ноября случилась авария. Полтора месяца вы находились в искусственной коме. Помните первое ощущение, когда проснулись?
— Помню. Я открыла глаза, и мама меня поздравила со Старым Новым годом. Я обалдела, что на дворе 13 января. Не поверила. Несколько дней потом приходила в себя.
— Вы смотрели видеоролики той трагедии?
— Смотрела. Никаких эмоций не испытала.
— За 9 месяцев пребывания в Германии язык выучили?
— Нет, даже не собиралась учить немецкий. Мне не нравится этот язык. Знаю несколько слов на бытовом уровне — мне достаточно. Глобальные вопросы решаю через переводчика.
— В Москву вы должны были вернуться пару месяцев назад. Почему задержались?
— Меня уже перевели из больницы в реабилитационный центр, как случился некроз пятки. Не поеду же я больная в Москву, чтобы списывать ошибки немецких врачей на российских. А это была врачебная ошибка! Я ведь чувствовала неладное, постоянно тормошила докторов: “Что с пяткой?” А они твердили: “Все зер гуд!” Когда мой лечащий врач приехал к нам, посмотрел ногу, он был в шоке: “Срочно на операцию!” И в этот момент я сорвалась. Несколько недель ни с кем не общалась. Просто лежала на кровати и смотрела в потолок. Затем была очередная операция, которая длилась 5 часов! Образовался еще один шрам, которых у меня и так немало. Один рубец проходит аж через всю спину. На живот вообще невозможно смотреть. Короче, 9 недель я из-за этой пятки провела в больнице. Мы хотели подавать в суд на врачей, но наш адвокат почему-то отказался: “Хотите — нанимайте другого адвоката, а я не стану судиться с докторами”.
“Долг за лечение до сих пор висит на мне”
В марте 2010 года в прессе разразился скандал: 400 тысяч евро, перечисленных правительством Москвы на лечение бобслеистки, до Германии не дошли. Опекунша девушки Нина Грифенштейн не переправила в столицу счета из клиники. Тогда же произошел второй инцидент — когда Скворцовы отказались от услуг опекунши и адвоката Ани Винтер, последняя сняла все деньги с немецкого благотворительного счета на лечение Ирины Скворцовой. Затем обе женщины выставили счета Ирине за свои услуги.
— Ирина, зачем вам вообще понадобился опекун?
— Я находилась в коме, когда мама с братом прилетели в Германию. В аэропорту их встречали главный тренер, президенты по бобслею с немецкой и российской стороны. Вот они и представили моим близким Нину Грифенштейн. Она числилась координатором сборной России по бобслею. Работала в федерации только зимой, остальное время трудилась в немецком доме престарелых. В бобслее Нина выполняла функции переводчика и менеджера — заказывала гостиницу, организовывала тренировки на трассе, перегоняла машины… Проживала она в Германии. Когда все уехали, Нина убедила маму, что нашей семье необходимо оформить опекунство. Мама тогда не могла думать ни о каких денежных и юридических проблемах, так как все время находилась рядом со мной. В итоге Нина вовремя подсуетилась. Сказала, что свободно владеет языком и знает немецкое законодательство. В итоге у меня появилось два опекуна — мама, которая ничего не решала, и Грифенштейн, которая взялась отслеживать денежные моменты. Возможно, маму бы насторожило такое рвение постороннего человека, но нам же Нину посоветовали в Федерации бобслея. Так что все сомнения отпали сами собой.
— Адвоката вы где нашли?
— Адвокат Ани Винтер оказалась подругой Нины. Пока мы не успели очухаться, Нина навязала ее Федерации бобслея и подписала с ней контракт.
— Вы часто с ними общались?
— Пообщаться с Грифенштейн было невозможно. Она игнорировала наши вопросы, от нее бесполезно было что-то добиться. Позже мы поняли, что она постоянно нас обманывала. Наверное, надо было контролировать ее деятельность, но как? Я лежала в реанимации, мама всегда находилась рядом. Помню, однажды Нина собралась в Москву. На наш невинный вопрос: “Зачем ты туда едешь?” — она бросила: “По делам”. А позже предъявила нам счет за свою поездку. Но мы даже не знаем, зачем она ездила в Россию.
— Они вас навещали в больнице?
— Ани Винтер я видела в больнице один раз. Ко мне приходил немецкий репортер, и ему нужен был комментарий адвоката. Мне она тогда сказала только “здравствуйте” и “до свидания”. Ани перед нами вообще не отчитывалась, я даже не видела документов по нашему делу.
— Когда вы заподозрили неладное?
— Когда Нина Грифенштейн начала рассказывать журналистам о диагнозах, которые якобы мне ставили врачи. Это от нее пошло, что мне непременно ампутируют ногу. Врачи же говорили обратное: “Ногу сохраним”. Также она заявляла журналистам, что с нами общаться невозможно, мы неадекватны: у мамы — нервный срыв, я все время пребываю под действием наркотических препаратов.
Представляете, родственникам такое читать! Мама попыталась ее остановить, но Нина стала возмущаться: “Не мешайте мне работать!” Когда я пришла в себя, мы решили отказаться от опекунства. В этот момент клиника выставила нам счет за лечение. Мы слышали, что правительство Москвы перечислило мне 400 тысяч евро. Но денег на счету не оказалось. Грифенштейн тогда пожала плечами: “Не знаю, где деньги, ищите”. Позже выяснилось, что счета из клиники Нина брала, но не отправляла в Москву. Вот деньги и зависли. Мы обратились в прессу. Разразился громкий скандал. Но Нине удалось выйти сухой из воды. “Я не знаю, почему они решили, что деньги пропали. Вот они!” — оправдывалась она перед журналистами. Счета из клиники вроде переправили в Москву. Но долг за лечение — около 400 тысяч евро — пока висит на мне. Хорошо, что в Германии лечат в кредит.
“У нас нет денег оплатить услуги адвоката и опекунши”
— Но сейчас возник новый скандал. Бывший опекун и адвокат требуют с вас плату за свои услуги?
— За свою работу опекунша Грифенштейн отправила счет в Федерацию бобслея — 22 тысячи евро. Там отказались оплачивать. Тогда она переправила счет нам. Мы поинтересовались: почему в такую сумму она оценила свои услуги? Нина ответила: “Я так хочу”. В свою очередь адвокат Ани Винтер выставила нам счет на сумму в 45 тысяч евро. Для нашей семьи это неподъемная сумма.
— Первоначально вы оговаривали денежные вопросы?
— В том-то и дело, что нет. Более того, Нина говорила, что опекунство в Германии — это добровольная бесплатная услуга. От адвоката мы тоже долго отказывались. Но Винтер убедила маму, что мы ни копейки не потратим, наше дело выигрышное, за все будет платить немецкая сторона. В итоге счет на 45 тысяч евро она предъявила нам. Позже мы узнали, что с Винтер подписывала договор ее подруга Грифенштейн. Она имела на это право, поскольку являлась моим опекуном. С нами никто не советовался. В договоре было прописано, что услуги нашего адвоката стоят 180 евро в час. Но мы об этом узнали недавно. Когда мы заявили Ани Винтер о расторжении договора, женщина сняла с моего немецкого благотворительного счета 20 тысяч евро и закрыла счет.
— Ну хоть какую-ту пользу эти дамы вам принесли?
— Про деятельность Винтер я вообще ничего не знаю, хотя в Федерации бобслея меня убеждали, что она порядочный адвокат! В начале апреля ко мне приезжала делегация из Федерации бобслея. Это был их первый и последний визит. Больше они мне не звонили. Они настаивали, чтобы я подписала договор с Винтер. Но мы уже ей не доверяли. И я отказалась от ее услуг. В мае я сама звонила в федерацию, жаловалась, что Винтер сняла деньги с благотворительного счета, и мы ей еще остались должны. Позже во всех интервью в Федерации бобслея утверждали, что ничего не знали об этом.
“Если бы мне дали второй шанс — я бы снова пошла в бобслей”
— Выходит, с представителями Федерации бобслея вы не общаетесь?
— Я их не вижу и не слышу. Возможно, в первые дни после аварии они что-то делали, но когда я вышла из комы — они не предлагали мне помощь, никогда не звонили и не спрашивали, как я себя чувствую.
— Недавно кто-то из сотрудников федерации обмолвился, что готовы принять вас в паралимпийские виды спорта…
— Я не собираюсь участвовать в Паралимпиаде. Я не признаю этот вид спорта. Для меня существует только нормальный спорт! Если не будет его, то не будет никакого. Значит, начну жизнь с чистого листа.
— Вы можете себе представить, что когда-то снова сядете в боб?
— Да хоть сейчас. Но после такого отношения ко мне со стороны Федерации бобслея мне не хочется возвращаться в этот вид спорта.
— Когда вернетесь в Москву, наверняка придете в федерацию. Вам есть что им сказать?
— Мне есть что сказать! Но это общение будет происходить в присутствии столичного грамотного адвоката.
— Сейчас у вас в Германии новый адвокат?
— Да, но он тоже ведет себя странно. Что-то не везет нам с этими адвокатами. Например, мы попросили его взять выписку из банка по поводу благотворительного счета, который закрыла Ани Винтер. Хотели узнать, какие суммы туда поступали и сколько сняла Винтер. Сомневаюсь, что там было всего 20 тысяч евро. Новый адвокат принес нам лишь документы, подтверждающие, что счет закрыт. И расписку от Винтер: “Я сняла 20 тысяч, еще 14,5 они мне должны”. На вопрос: “Почему вы не зашли в банк?” — адвокат ответил: “Я верю своей коллеге. Вы можете просить меня о чем угодно, но решение я буду принимать сам”.
— Недавно вы отправили письмо канцлеру Германии. Вы будете добиваться лишения адвокатской лицензии Винтер?
— Письмо отправляла мама, я ничего не знала об этом. Но я действительно хочу, чтобы Ани Винтер лишили лицензии. Подумайте сами: как она могла закрыть благотворительный счет? Возможно, туда бы еще поступали деньги от немецких граждан. Мне бы они не помешали! Ведь сколько мне еще предстоит лечиться в России, сколько потребуется пластических операций, чтобы убирать все эти жуткие рубцы…
— У вашей семьи есть личные сбережения?
— У мамы есть работа, старший брат работает. Мне еще пока платят зарплату. Приедем, оформим пенсию по инвалидности. После всего случившегося стараемся экономить на всем. В России мне предстоит долгое лечение и восстановление в реабилитационном центре.
— У вас есть образование?
— Я учусь на педагога. Думала стать тренером. Но теперь об этом можно забыть. Я ведь даже элементарные упражнения не смогу показать детям. Да и потом, что это за тренер на инвалидной коляске?..
— Может, на юриста пойдете в связи с последними событиями?
— Я думала об этом. Возможно, попробую поступить на юридический. Хотя бы для себя. Поняла, что без юридического образования сейчас никуда — везде норовят обмануть.
— Какие прогнозы ставят врачи?
— Они ничего не говорят. Ведь сначала никто не верил, что я выживу, потом все поразились, когда вернулась чувствительность… Время покажет…
— Вы скучаете по бобслею или этот вид спорта оставил черное пятно в вашей жизни?
— Честно? Если бы мне дали второй шанс, я бы все равно пошла в бобслей, — Ирина не сдерживает слез. — Вот с ноября начнется сезон, буду следить за нашими спортсменами, болеть за них, но уже сидя дома перед телевизором…
Галина Скворцова: “Я сорок раз читала “Отче наш”. Молилась, чтобы дочь выжила”
— Галина, на днях вы отправили письмо Ангеле Меркель, где описали всю вашу непростую ситуацию…
— Это письмо — крик отчаяния. Я уже не знала, у кого просить помощи. Я давно вынашивала мысль написать канцлеру Германии. Даже черновик набросала.
— Письмо дошло до адресата?
— Не знаю. Я не заказное отправляла. Так что дойдет, не дойдет — здесь я уже бессильна. Но вдруг? Ведь немецкие граждане собирали деньги на лечение Иры, а они достались Винтер. Мы даже не знаем, какая сумма была на счету.
— Как же ваш адвокат могла снять деньги со счета?
— Мы сами не можем понять. Скорее всего счет был открыт на ее имя. Причем она нас сразу предупредила, что благотворительные деньги мы можем снять только после окончания лечения, чтобы не разбазарить собранные средства. Поэтому мы не спешили снимать. Когда мы узнали, что денег на счету нет, я связалась с нашей бывшей опекуншей Ниной Грифенштейн — телефона Винтер у нас не было. Она жестко нам ответила: “Вы эти деньги не получите! А телефон подруги я кому попало давать не стану”.
— Если все-таки не удастся вернуть деньги?
— Будем подавать в суд. Дойдем до Страсбурга.
— Галина, признайтесь: вы верили, что ваша дочь выживет и, более того, встанет на ноги?
— В тот трагический день мне позвонил сын Юра: “Ира разбилась! Два боба столкнулись”. Не поверите, но у меня даже сердце не екнуло. Подумала, обыкновенный перелом таза. Через два дня мы вылетели в Германию. По приезде нас сразу повели в реанимацию. Ира находилась в состоянии комы. Я подошла к ее лицу и увидела на подушке круглый блин. Лицо было синего цвета и сильно опухшее. В тот же день врач дал понять, чтобы мы были готовы к любому исходу.
Каждое утро я шла в реанимацию как на эшафот. Я ведь с Ирой постоянно беседовала, над кроватью повесила листок бумаги: “Ира, мы тебя ждем! Возвращайся”. Но в какой-то момент я заметила, что она не хочет возвращаться. Это было написано на ее лице. Врачи подтвердили мое опасение: “Такое чувство, что она не хочет бороться за свою жизнь”. На протяжении месяца я приходила к ней в палату и ругалась: “Ирка, ты такая вредная была, всегда упорно добивалась цели, почему же ты сейчас сдаешься?!”
Мы с Ириным папой в разводе, но в тот момент я ему позвонила: “Сходи в церковь и попроси у дочери прощения”. А про себя почему-то подумала: “Дочка будет выползать из этого состояния только после 40 дней. Если 40 дней преодолеет — выживет”. Случилось чудо. После 1 января Ира резко пошла на поправку. А 13 января она проснулась.
— Вы сразу рассказали ей, что случилось?
— Мы долго скрывали. Когда Ира вышла из комы, она не чувствовала ног. Я объяснила, что произошла авария и ноги сломаны. Но слов “ампутация” и “парализация” не произносила. Зато опекунша Нина Грифенштейн не постеснялась на весь мир рассказать, что Ире должны ампутировать ногу.
— Насколько я понимаю, ампутации ноги удалось избежать чудом?
— Вопрос об ампутации встал, когда Ира была в коме. Ко мне подошел доктор: “Требуется ваше письменное разрешение на ампутацию ноги”. Это случилось 24 декабря. Я понимала, что если дам согласие, Ирка меня потом прибьет. Никогда мне этого не простит. Я находилась в растерянности. Но все-таки дала согласие, попросив врачей сделать все возможное, чтобы спасти ногу. Вечером я вернулась домой. Встала на колени и сорок раз читала “Отче наш”. Молилась только об одном: “Господи, оставь ей жизнь и верни ножку!”
На 28 декабря была назначена операция. Длилась она около 8 часов. После операции ко мне вышел профессор, вытер пот со лба: “Ногу сохранили”. Уже позже мне рассказали, что когда решался вопрос об ампутации, в операционную зашел главный врач: “Делайте что хотите, но ни о какой ампутации речи идти не может. Нога должна остаться целой! Вы не представляете, как в России живется инвалидам!..”
— Федерация бобслея не помогла вам?
— Когда случилась авария, они помогли нам оформить документы и оплатили билеты до Германии. Сначала обещали оплатить услуги адвоката Ани Винтер при условии, что мы продлим с ней договор. Но мы отказались. Выходит, адвокат висит на нас. Не знаем, что делать со счетом опекунши Нины Грифенштейн — 22 тысячи! Поверьте, если бы я знала, что за опекунство придется платить, я бы от нее отказалась. Тем более она для нас ничего не сделала. Помню, когда у меня и у Иры заканчивалась виза, она наотрез отказалась помогать нам с продлением. Не отдавала документы. Она хотела, чтобы я вернулась в Москву и оставила дочь одну в чужой стране. Мне пришлось самой обращаться за помощью к консулу. А вскоре произошел разрыв с адвокатом… Ну а дальше вы все знаете.
— Ваша дочка скучает по бобслею?
— Очень скучает. Она ведь с 10 лет в спорте. Сначала легкой атлетикой занималась, затем перешла в бобслей. Спортивная жизнь затягивает. Ира получала удовольствие от этих горок. Часто рассказывала, что много народу приходит в бобслей, но остаются единицы. Не каждый рискнет второй раз прокатиться с горок. Когда она вышла из комы и могла говорить, первое, что сказала: “Мамочка, прости меня! Я больше никогда не пойду в бобслей”. А через две недели я услышала от нее: “Мамочка, можно я вернусь в спорт?..” Я чуть не рухнула. Дочка иногда просыпается: “Мама, я сегодня была на тренировке по бобслею”. Сейчас начинается сезон, все ее подружки уехали на сборы. А у нее — неопределенность. Ира не знает, как дальше сложится ее жизнь, ведь у нее ничего не осталось — ни профессии, ни денег, ни любимого дела...