«Чтобы оценить реформу, надо ее «съесть»»
— Владимир Евгеньевич, накануне Дня науки, который отмечается 8 февраля, хотелось бы спросить, что он для вас значит.
— 8 февраля 1724 года император Петр I повелел «учинить академию, в которой бы учились языкам, также прочим наукам и знатным художествам и переводили б книги». Эта дата и стала днем рождения Академии наук, а в 1999 году по указу Президента России — государственным праздником, который получил название День российской науки. С тех пор за почти трехвековую историю российской науке пришлось пережить много серьезных потрясений. Сейчас — очередной период «турбулентности»: реформы — это всегда испытание на прочность. Но я уверен, что мы преодолеем все трудности.
— Как проходит процесс реформы, какова сейчас расстановка сил?
— Англичане говорят: чтобы определить качество пудинга, надо его съесть. Вот сегодня мы встраиваем ФАНО и Академию наук в ту систему, что прописана в законе. Согласно ему Федеральное агентство осуществляет финансовую и хозяйственную функции, РАН — научное руководство. Успех будет зависеть от того, как сработают эти две ветви, каким в итоге получится наш «пудинг» из имеющихся «ингредиентов».
— Многие ученые хотели, чтобы все осталось, как было, в ведении РАН...
— Я знаю это. Но в данной ситуации идти на конфронтацию, приостановить передачу институтов новому ведомству — значит лишить их финансирования. Пострадают люди в институтах. Закон есть закон, и у нас нет другого выбора, как только исполнять его. Мне, к примеру, не нравится антиникотиновый закон, но мне приходится его выполнять...
Почему я не впал в глубокий пессимизм по поводу реформы? Я довольно давно живу и хорошо знаю, что от закона до его реализации очень далеко... В Академии наук был замечательный президент Анатолий Петрович Александров. Он говорил: «Когда принят закон — это 5 процентов дела, а остальные 95 процентов — его реализация». Я убежден, что мы, практически реализуя этот закон, отыграем очень многие полезные для академии позиции. 95 процентов предстоящей работы будет состоять из склок и нервов. Это все впереди.
— Вы надеетесь, что можно внести какие-то поправки в уже имеющийся закон?
— Я убежден. Будем настойчиво это делать, и мы обязательно добьемся успеха. Уж больно много в законе осталось белых пятен и нестыковок. Уж больно он сырой. А на карту поставлена работа 150 тысяч ученых — научной элиты страны.
— Процесс передачи институтов в ФАНО прошел безболезненно?
— Надо отдать должное его руководителю Михаилу Михайловичу Котюкову — решена трудная первоочередная задача: без сбоя перенесено финансирование всех институтов с декабря на январь. Это было непросто. Существующая система, которая почти в одночасье трансформировалась в ФАНО, в РАН строилась десятилетиями. Чтобы процесс завершился безболезненно, мы должны четко разграничить полномочия ФАНО, РАН и Министерства образования и науки. Михаил Котюков хорошо понимает ситуацию, у нас с ним добрые отношения. Ольга Голодец (заместитель председателя правительства. — Авт.) и ее команда координируют эту работу и делают все, чтобы сгладить острые углы, которые неизбежно возникают в таком деликатном деле.
Здесь, к сожалению, не все безоблачно, как могло бы быть. Если заглядывать дальше, очень много проблем ляжет в ближайшее время на плечи ФАНО. Главная — это нехватка средств на подъем институтов. Финансирование РАН со времен перестройки было обвальным образом сокращено в 20–30 раз! В таком же состоянии академия пребывает и сейчас. Поэтому вне зависимости от того, в чьем ведении институты — ФАНО или РАН, надо первым дело решать вопрос сохранения их инфраструктуры. Ведь очень сильно постарели здания, системы отопления, библиотеки... Отдельная проблема — научное оборудование, флот. Чтобы все это было современным и эффективным, нужны большие деньги. И мы вынуждены серьезно ставить вопрос об увеличении финансирования.
«Ученым должны платить в среднем по 100 тысяч»
— Как вы будете аргументировать свои требования?
— Они будут сутевые. Мы сейчас готовим несколько проектов, под которые надеемся получить ресурсы.
В первую очередь намерены создать проекты, опираясь на инициативы, выдвинутые президентом Владимиром Путиным для развития науки и техники в стране. Это «Наука о жизни» — большое магистральное для нас направление, так как касается здоровья людей, сохранения нации. Проект «Север», касающийся 2/3 территории нашей страны, которая находится в зоне вечной мерзлоты. Там куча проблем, начиная от природных ресурсов, освоения шельфа, Северного морского пути. Третье направление — это «Математическое моделирование». У нас всегда была сильная математика. И разработка программ для моделирования самых различных процессов, начиная от экономических до космических и оборонных, здорово бы повысила качество производства и уровень жизни. Есть также проекты, которые должны выполняться в интересах обороны, — от робототехники до современных систем «умного оружия» и противоракетной обороны. Все это вместе даст нам перспективы.
— Когда шли дебаты о реформе РАН, чиновники обещали поднять зарплату академикам. Это свершилось?
— Сейчас острейшая проблема — зарплата научных сотрудников. Их средняя зарплата в институтах составляет 30 тысяч рублей. А президент поставил задачу — поднять ее до двукратной по сравнению со средней зарплатой по региону. Получается, что в Москве мы должны в среднем платить людям по 100 тысяч рублей.
— Как идет подготовка нового устава РАН?
— Общее собрание РАН назначено на 27 марта. На нем мы и должны принять новый устав. Он должен отразить те новые реалии, которые сейчас возникли. Во-первых, надо, чтобы в уставе были прописаны новые нормы, которые возникли в законе, во-вторых, мы должны будем сделать так, чтобы наши коллеги из РАМН и РАСХН объединились с нами. Если с академиками все ясно — все становятся академиками большой академии, то по член-корреспондентам ситуация менее рельефно выписана в законе. Их статус сегодня не определен. Большинство наших коллег склоняются к тому, что они также должны быть наделены статусом член-корреспондентов новой большой академии. Все это мы сейчас обсуждаем, работает комиссия по уставу под председательством академика Валерия Козлова. Она сводит разные точки зрения, и скоро все, включая также положение о выборах и региональных отделениях, будет вынесено на обсуждение.
«Думал, он в Оксфорд от нас уезжает, оказалось — в Минск»
— В свое время вы просили Путина оставить за РАН несколько институтов общего академического профиля, а также музеи, библиотеки и дома ученых. Почему их не оставили?
— Это противоречило бы закону. Тем не менее когда мы недавно снова обсуждали этот вопрос с Владимиром Владимировичем, он согласился с тем, что это может быть сделано только одним образом — в виде поправки к закону. Он предложил, когда наберется критическая масса «дефектов» по закону, его правоприменению, тогда мы выпустим еще один указ, которым все сразу подкорректируем. Итак, после собрания 27 марта мы начнем работать над этими поправками — и после институты уже смогут вернуться в РАН.
— Перед новым годом Президентом России было объявлено о годовом моратории на все преобразования в институтах. Чего он в первую очередь касается?
— Согласно мораторию, институты, которые сейчас переходят в ФАНО, не могут уйти в другие структуры. К примеру, если бы кто-то захотел «переехать» в космическое агентство, в Министерство сельского хозяйства, то мораторий это не допускает. Это все продиктовано заботой о том, чтобы академические институты за переходный период, который всегда связан с турбулентностью и возникновением множества желающих погреть на этом руки, не растащили на куски. В этом кабинете, где мы сейчас с вами находимся, до моратория каждый день приходили по нескольку персонажей с разными «интересными» предложениями. Теперь они не приходят.
— Как будут распределяться роли между новым научным фондом, а также уже имеющимися РФФИ и РГНФ?
— Я говорил в Администрации Президента на эту тему, и выяснилось, что новый фонд дает значительно более крупные гранты. Если РФФИ или РГНФ выдавали до миллиона рублей, на которые нельзя было осуществить крупномасштабные проекты, новый научный фонд позволяет это сделать.
— А старые фонды остаются или их ликвидируют?
— Сегодня пока остаются, но как пойдет дальше... Я вообще считаю, что фондов должно быть много. Потому что когда много структур, ошибки раскладываются. И если в одной структуре дела идут не очень хорошо, можно пойти в другую. Я против монополизма в этом деле.
— Наверняка совсем избежать сокращений не удастся?
— В течение первого года никаких движений в этом направлении точно не будет. Я еще ни от кого не слышал каких-либо цифр о сокращении. Но процесс идет, люди стареют, эффективность падает, молодежи надо давать дорогу... Эффективность институтов, конечно, должна быть проанализирована. Как это делать? Это сейчас обсуждается. По-моему, должна быть комбинация между оценками специалистов и наукометрическими оценками. При этом приоритет — за экспертными мнениями. К примеру, где-то в Тюмени существует институт, который занимается нефтью. Может, по публикациям он не такой активный, как институт им. Губкина, но закрывать его нельзя, ведь он работает на отрасль, приносит пользу. Я очень надеюсь, если подойти к вопросу продуманно, то трагедии быть не должно.
— Вам приходилось принимать решение о сокращении какого-нибудь неэффективного института внутри академии? Как вы это делали?
— Подобные «оптимизации» у нас происходили регулярно. Например, 3–4 года назад был пилотный проект: мы подняли зарплату сотрудников с 10 до 30 тысяч рублей в месяц. Но при этом провели проверку институтов на эффективность, кого-то объединяли, кого-то переводили на другие должности. Сокращение затронуло 20 процентов работников. Но не было никакой нервозности, крика и непонимания — людям объясняли, почему так, а не иначе. Сейчас по поводу индикаторов и оценок нет четкой договоренности. Отсюда и всевозможные домыслы.
— Вам не кажется, что из страны скоро начнется массовый отток ученых? Жизнь-то одна, людям хочется многое сделать в науке. При отсутствии должного финансирования и «железного занавеса» — для многих молодых ученых это прямая путевка на гранты европейских и американских университетов. По всему миру идет настоящая охота за талантливыми молодыми учеными.
— Это более чем вероятный сценарий. Был у меня в прошлом году случай: приходит 35-летний парень, доктор наук и говорит: «Владимир Евгеньевич, я уезжаю». «А куда?» — спрашиваю. Думал, ответит: в Беркли или в Оксфорд. «В Минск, — говорит. — Получать я там буду меньше, чем здесь, но убежден, что там моя наука будет развиваться». Вот как хотите, так к этому и относитесь.
— У вас есть рецепт повышения эффективности института?
— В каждом институте есть свои звезды, самые талантливые ученые. На них институты должны сделать ставку, получить гранты и дать им возможность работать, не отвлекаясь на бюрократические препоны, громадное количество бумаг, которые отнимают время. Однако у нас бюрократическая нагрузка только растет. Отчеты, которые надо присылать в разные директивные органы, получаются такими толстыми, что прочитать их специалистам просто невозможно. Даже если они бросят все свои дела, у них уйдет на это десятилетие, мы подсчитывали. Так что главное для повышения эффективности института сегодня — не мешать ученому.