Изменения, произошедшие с российской наукой после 2013 года (напомним, что все институты, их имущество перешли от РАН под управление ФАНО, а затем Минобрнауки), безусловно, не сулили ничего радужного научному флоту. Финансирование, как и везде, упало: вместо двух тысяч судосуток в год, которые выхаживали научные экипажи в советское время, им стали оплачивать только 500. В итоге за 10 с лишним лет из 26 научных судов «в живых» остались только 10, да то не все на ходу: получается, каждый год страна теряла по научному кораблю! Те, что остались, толком не ремонтируются и не модернизируются, хотя в России запущена соответствующая национальная программа.
Океан нас кормит
— Михаил Владимирович, давайте начнем с главного вопроса: нужен ли вообще стране мощный научный флот?
— Судите сами. Все наше ресурсное будущее находится в Мировом океане! Я пока не говорю про богатейшие нефтяные и газовые месторождения на шельфе. В первую очередь океан нас кормит. Причем не только той пищей, которую мы видим на столе: он дает нам биологическую массу, которая превращается в корма для аквакультур, сельскохозяйственных животных.
Есть очень показательный пример: в 60–70-е годы прошлого века американцы захватили весь мировой рынок бройлерных кур за счет дешевого сырья для корма — перуанского анчоуса, добываемого в океане. Они перекупали весь промысел анчоуса и превращали его в рыбную муку, из которой делали корм для птицы. Он оказался в 4 раза дешевле распространенной тогда сои. Таких примеров очень много, их число будет увеличиваться, потому что еды на планете становится все меньше. Еще наши предшественники понимали значимость Мирового океана как источника пищи для человечества, а ведь тогда не было таких серьезных проблем с миграцией, порождаемой голодом, как сейчас!
Во-вторых, на дне океана сосредоточен целый набор необходимейших нам элементов. Многие из них — никель, кобальт, цинк, золото, молибден и другие — лежат в основе электроники будущего, и, по некоторым оценкам, их на дне больше, чем на суше, а концентрация полезного элемента в них на порядок выше. Это полиметаллические сульфидные руды, железомарганцевые конкреции, кобальтовые корки…
— И мы все это добываем?
— Мы ничего не добываем! Эти ресурсы еще в 1970 году объявлены общим ресурсом человечества. Весь Мировой океан поделен на сферы влияния, а его ресурсы контролируются крупными международными органами на уровне ООН. Есть, например, Международный орган по морскому дну, который контролирует доступ к минеральным ресурсам открытой части Мирового океана. Прежде чем получить лицензию на их добычу, страна должна выполнить научные исследования, которые позволили бы доказать, что за сырье там имеется и что добыча будет вестись таким образом, чтобы не было серьезных последствий для экосистем. Это правило номер один. Если вы не проводите исследования в течение многих лет, как мы, то доступа к ресурсам у вас не будет. Сейчас мы хоть как-то опираемся на результаты исследований на наших глубоководных аппаратах «Мир», но это — 90-е годы!
— Подождите, но хотя бы биоресурсы в традиционном для России промысловом районе — Антарктике — нам доступны?
— Основной ресурс там — криль. Возможный вылов огромный — 5,6 миллиона тонн. Оценки его запасов сделаны в основном нашими учеными еще в 70–80-х годах прошлого века. Теперь те районы, которые были нами открыты, международные организации предлагают объявить особо охраняемой зоной и запретить нам вылов там криля. Взамен России для промысла выделяют самые невыгодные районы. А почему? Мы не проводим необходимые исследования для того, чтобы обеспечить право голоса. Если не возобновим научные экспедиции в Южный океан — криль как богатейший ресурс мы можем потерять. Останутся только обильные рыбными ресурсами Баренцево и Берингово моря. Но и там ресурсы не безграничны.
— А Карское и море Лаптевых?
— Эти моря были и будут бедными — в них даже с потеплением климата не появятся биоресурсы для промышленной добычи. Этот вывод мы также сделали на основе многолетних арктических исследований, сэкономив, надо полагать, огромные государственные средства. Даже вселение в Карское море потенциально промыслового краба, которого уже было собрались вылавливать и даже разработали квоты, ситуации не меняет. Всплеск его численности был временным: в последующие годы краб сожрал все, что было на дне, и стал пожирать себе подобных. В общем, сейчас ни по его количеству, ни по размерам самих особей краб в Карском море надежд рыбакам не внушает.
— Какие еще задачи решает научный флот кроме исследования биоресурсов?
— Мы проводим геологические исследования, доказывая, что породы, находящиеся в центральной части Северного Ледовитого океана, являются продолжением российского шельфа. А это прямое доказательство для расширения наших морских владений в Арктике более чем на 2 миллиона квадратных километров. Мы ведем исследования расположенных на морском дне крупнейших радиоактивных могильников, прогнозируем их судьбу и возможное влияние на Арктику. Мы наблюдаем за изменениями климата в его колыбели — океане, делаем прогноз на будущее. Нашими исследованиями доказано, что Гольфстрим не останавливается, как многие полагали, а пульсирует («заныривает» на глубину). Такая пульсация происходит с определенной периодичностью. А значит, нечего ждать «климатической катастрофы», которую очень любят прогнозировать.
Одной из важнейших целей наших исследований является экология. Вы же знаете, что наша Арктика — это область стока великих сибирских рек. Они дренируют более 60% российской территории. К примеру, Енисей начинается аж на границе с Монголией. Можете себе представить, что происходит на водосборных площадях таких рек, какую «грязь» они собирают? Что выносят в Арктику 2,5 тысячи кубических километров речного стока?! Наши исследования выяснили судьбу этих загрязнений. Мы обнаружили естественные особенности зон контакта рек и моря, которые могут поступление загрязнений в Арктику затормозить. Это сложнейшие природные процессы, в которых взаимодействуют физика, химия, биология и геохимия. Для того чтобы сохранить эту уникальную природную систему самоочистки, мы убеждаем власти отказаться от ее разрушения, к чему может привести необдуманное углубление устья рек для прохода судов.
Как вы теперь понимаете, те проблемы, которые мы решаем, просто так на стол не положишь, чтобы потрогать или съесть, но с точки зрения будущего сытого и здорового существования нашего государства и его геополитического статуса научная флотилия делает очень много. А прибавьте сюда еще вопросы обороны, исследования открывающихся с потеплением климата новых транспортных путей… В период расцвета отечественной морской науки в 1960–1980-х годах наша страна во многом открыла Мировой океан всему миру. Можно сказать, что несколько десятилетий мы лидировали в исследованиях океана, раскрывая его человечеству во всем многообразии.
Скрытый дефект
— И вот теперь не смогли обеспечить качественным двигателем одно НИС «Академик Николай Страхов»...
— Не смогли, потому что длительное время это старое судно, которому уже 39 лет, толком не ремонтировалось и не модернизировалось. Формальный подход к техническому содержанию судов проблемы не решает, а, как мы видим, иногда усугубляет.
— Деньги выделяло министерство, а искать ремплощадки должен был Институт океанологии?
— Да. Давайте сначала посмотрим, как выделялись деньги на ремонт наших научных судов в последние годы. А ведь их средний возраст — 38 лет. Это общие цифры по текущему и капитальному ремонту за разные годы: 2017 год — министерство выделяет 74% от необходимого финансирования; 2018-й — 47,5%; 2019-й — 0 (а мы просили всего 112 млн руб.); 2020-й (именно в том году ремонтировали главный двигатель «Страхова») — 25,6%; 2021-й — 20%; 2022-й — 9%; 2023-й (мы запросили, с учетом катастрофического устаревания судов, 800 млн) — 41%; 2024-й — 48%. К тому же деньги, несмотря на то что их заведомо не хватало на качественный ремонт, появлялись, как правило, не в начале года, когда это необходимо, а лишь в середине или, того хуже, ближе к концу, когда все нормальные ремонтные заводы уже забиты заказами, и нам приходилось выбирать среди третьесортных, которые соглашались отремонтировать наше судно за выделенные министерством деньги.
— А если вы вообще откажетесь от малого количества денег?
— Если откажемся, нас обвинят, что мы сорвали госзадание, совершили служебное преступление, да еще и оштрафуют.
— В итоге получается, что суда ломаются в ходе экспедиции из-за проведенного дешевого, некачественного ремонта? А вы не имеете права отказаться проводить такой ремонт?
— Не имеем. При этом результаты ремонта принимаем не только мы, но, главное, так называемая Служба Российского морского регистра судоходства (РС) — самостоятельная организация, которая должна проверить все до последнего винтика. Она не имеет права выпустить в море судно с недостатками. Они за это отвечают головой!
— Так что же тогда произошло с НИС «Академик Николай Страхов»?
— Получается, РС пропустила какой-то скрытый дефект. Да и невозможно все скрытые проблемы двигателя обнаружить — мы это по более простым автомобильным двигателям знаем. Будем теперь выяснять, как все произошло.
Но главная проблема ведь не в этом, а в том, что такие случаи — это порождение системы: у наших судов сейчас нет рачительного государственного хозяина. Чиновникам легче списать старое судно, чем отремонтировать его как следует. Так, к примеру, недавно чуть не поставили на прикол одно из немногих ценных научных судов — «Академик Борис Петров» — с имеющимся на нем единственным во всем нашем гражданском флоте уникальным многолучевым эхолотом для морской геологоразведки. Хочу специально подчеркнуть: с приходом нового руководства РАН мы спасли «Академика Петрова». Президент академии Геннадий Яковлевич Красников личным участием помог договориться с министерством о его ремонте. Теперь судно на ходу, работает в российской Арктике.
— Вы вот говорите, что наши научные суда все по большей части уже практически сорокалетние. Не легче ли вместо увеличения сумм на их ремонт и модернизацию просто построить новые?
— Чтобы вы знали, как построить новые… Несколько лет назад было начато строительство двух новых судов. С большой помпой. Ох, как их только не рекламировало министерство: «лучшие в мире», «многоцелевые» и т.д. Даже помпезную научную программу требовали для них написать. Заложили их на заводе «Звезда». А этой весной, перед докладом президенту РАН, я позвонил на завод узнать, когда они будут готовы. В общем, ответ был такой: «Если их и дальше будут строить такими темпами, как сейчас, — примерно через 50 лет…» Сумма, выделенная на них года четыре назад, составляла 28,4 миллиарда рублей. Понятно, что теперь она кратно возрастет.
Беречь надо то, что есть. У нас потенциально отличные суда. В США я работал на судне «Альфа Хеликс» 1961 года постройки! Его берегут и ремонтируют как следует, и оно каждый год работает на науку без сбоев.
— А в советские годы сколько времени уходило на строительство судов?
— 4–5 лет.
«Полфутболиста» — и нет проблем!
— Расскажите, что представляет собой вся современная научная флотилия, которая находится в государственном ведении Министерства науки и высшего образования?
— В оперативном управлении нашего Института океанологии находятся шесть судов: «Академик Мстислав Келдыш», «Академик Сергей Вавилов» (в ремонте), «Академик Иоффе», «Академик Борис Петров», «Академик Николай Страхов» (аварийное состояние) и практически «неживое» НИС «Профессор Штокман». В 2017 году оно было выведено из эксплуатации по требованию министерства и до сих пор стоит несписанным у причала в Калининграде. По правилам на такое судно должно выделяться финансирование, но мы не получаем ни копейки, а списать его нам не дают разрешения.
На Дальнем Востоке остались «Академик Опарин», «Академик М.А.Лаврентьев» и «Профессор Гагаринский». Надо специально подчеркнуть, что эти три судна находятся в оперативном управлении дочерней структуры Минобрнауки, а не у исследователей. При этом «Академик М.А.Лаврентьев» «забыл», что такое экспедиции, — три года в ремонте, а это единственное наше судно, которое может нести уникальный шеститысячный (по глубине погружения) глубоководный аппарат «Команч», купленный в Великобритании. Сейчас оно простаивает, а вместе с ним — дорогостоящий аппарат и команда, которая училась управлять им в Англии.
Еще два действующих судна — «Дальние Зеленцы» (управляется Мурманским морским биологическим институтом) и «Профессор Водяницкий» (управляется Институтом биологии южных морей, что в Севастополе). Есть и более мелкие суда, работающие в прибрежных районах.
А в то время, когда «Лаврентьев» с глубоководным подводным аппаратом стоит на приколе, в нашу экономическую зону пришли китайцы и на своем обитаемом подводном аппарате, напоминающем наши «Миры», опустились в Курило-Камчатскую впадину и у нас под носом совершили ряд важнейших открытий, в том числе нашли признаки больших залежей газогидратов — «топлива будущего» (кристаллических соединений, образующихся при высоком давлении в море из воды и газа. — Авт.). И они теперь держат пальму первенства, а не мы.
— Кто их пустил в наши воды? Это что, нормальная практика?
— Их пустило наше правительство… Тут можно только горестно покачать головой. Да и дело-то не в китайцах, а в наших упущенных возможностях.
— Напрашивается вопрос про наши героические и в то же время многострадальные «Миры». Их можно было бы еще воскресить?
— Конечно, можно! И пилотов подготовить. На это требуется около 20 миллионов долларов. Как говорил в свое время мой уважаемый друг и коллега, академик Роберт Искандерович Нигматулин: это стоимость «полфутболиста»! Он это сравнение приводил президенту страны, обещая, если нам дадут эти деньги, вновь ввести «Миры» в строй и решить наши накопившиеся проблемы с научным флотом.
— Такой потенциал у них — за счет возможности опускаться на дно с людьми?
— Да! Человек на дне океана незаменим — так же как и в космосе.
— Кто же приложил руку к отстранению «Миров» от работы?
— На заседании правительства это было: сказали, что опускать людей на глубину опасно, давайте лучше создадим беспилотные необитаемые аппараты для исследования дна океана. И что мы видим: нет ни аппаратов новых, ни денег, на них выделенных. А ведь мы просили тогда на ремонт не имеющих аналогов «Миров» всего семь миллионов долларов…
В свое время, когда суда научного флота России были в ведении Российской академии наук, вопросы по их ремонту и эксплуатации решались между руководством академии и сотрудниками институтов быстро. По словам Михаила Флинта, Институт океанологии смог реализовать огромный исследовательский потенциал в Арктике в 2007 году только благодаря тому, что в Академии наук ученых слышали, им доверяли. В частности, Николай Павлович Лаверов, который был тогда вице-президентом РАН, отвечающим за флот, отменил в год выхода экспедиции в Арктику многие другие экспедиции (на все не хватало денег), и благодаря такому дальновидному поступку в целом РАН с минимальными тогда финансовыми средствами получила научное преимущество в регионе, заложив арктическую программу на последующие 15 лет. Хотя годом раньше основные средства ушли на ремонт научных судов. «Мы люди государственные и должны отвечать за государственную собственность», — аргументировал Лаверов. Сейчас о таком взаимопонимании с вышестоящей организацией океанологи только мечтают.
Между тем «МК» просил изложить свою позицию по описываемой проблеме Минобрнауки РФ, однако ответа так и не дождался.