Справка «МК». Борис Дмитриевич Блохин закончил в 1960 году Рязанский радиотехнический институт, факультет «Автоматика и телемеханика». В ракетно-космической отрасли – с 1962 года, занесен в Книгу Почета НИИ-88 (старое названии ЦНИИмаш), лауреат премии Совета Министров СССР в области приборостроения, член-корреспондент Российской академии космонавтики им. К.Э Циолковского.
Вам не показалось странным, почему простой вроде бы вопрос о присвоении имени достойнейшего представителя института решается так долго? Ведь впервые решение об этом было принято коллективом ЦНИИмаш на конференции в 2014 году. Решение по непонятным причинам затянулось, поэтому к делу подключились ветераны.
«За Мозжорина» руководство Роскосмоса просили далеко не последние люди отрасли: бывший министр общего машиностроения Олег Бакланов, статс-секретарь Российского космического агентства Валерий Алавердов, академик Николай Анфимов и многие другие.
Любопытно, что «добро» в январе 2016 года было все-таки получено, однако после этого процедура вновь неприлично забуксовала. Почему новое руководство космической отрасли в лице Дмитрия Рогозина не поддержало решение прежнего — непонятно. Дождавшись в 2022 году прихода нового главы Роскосмоса Юрия Борисова, ветераны, ряды которых к этому времени изрядно поредели, написали письмо и ему.
Борисов отреагировал, но не совсем так, как ожидали ветераны ЦНИИмаш: была дана команда запустить новое голосование по, казалось бы, давно решенному в коллективе института вопросу.
Ну что ж, если надо, значит, надо... Чтобы помочь всем нам получше узнать об этом человеке, Борис Блохин привез в редакцию «МК» несколько томов книг, посвященных его бывшему руководителю, фотографии, копии писем руководству отрасли.
Свой рассказ о Мозжорине Борис Дмитриевич начинает с истории создания в мае 1946 года Научно-исследовательского института реактивного вооружения в подмосковном Калининграде (как тогда назывался Королев). НИИ-88 был образован на базе крупнейшего оборонного завода №88, как основное предприятие для решения задачи по развитию реактивного вооружения, которую Сталин считал тогда важнейшей для нашего государства.
Тем временем Юрий Мозжорин, вернувшийся с войны, на которую ушел студентом-добровольцем, закончил обучение в Военно-воздушной академии им. К.Е. Жуковского и был направлен в Германию в составе Бригады особого назначения Минобороны, сформированной для освоения трофейного ракетного оружия. Он очень быстро рос как специалист. Когда ему еще не было 40 лет, он был уже удостоен Ленинской премии, а вскоре – и звания Героя Социалистического Труда за создание контрольно-измерительных комплексов, обеспечивших запуск первого искусственного спутника Земли и первого космонавта планеты Юрия Гагарина.
– Нигде в мире еще не было подобных систем, – говорит Блохин, – а возглавляемый им коллектив на основании собственных знаний, собственной инженерной квалификации сумел их создать. Как утверждают генералы Воздушно-космических сил, без него не полетели бы ни первый спутник в 1957 году, ни Гагарин в 1961-м – ничего бы не летало. Ну а если говорить про армию, его «скромный» след – это база для создания ВКС!
Высочайший научный уровень к тому времени уже генерала Мозжорина был отмечен руководством страны, и его командировали в НИИ-88 в качестве директора. Его предшественник, учитель и друг Георгий Тюлин тогда был переведен на должность заместителя председателя в Госкомитет по оборонной технике, а Мозжорин после него был бессменным директором ЦНИИмаша с 1961 по 1990 годы. Он практически создал наш институт.
– Он же был создан в 46-м...
– Безусловно, причем именно работая в нашем институте, в его ОКБ-1, Сергей Павлович Королев стал Героем Социалистического Труда, а институт был награжден орденом Ленина. Дело было в другом: Юрию Мозжорину предстояло вернуть НИИ-88 изначальный статус научно-исследовательского института из ставшего прикладным после выделения ОКБ-1. Именно под руководством Юрия Александровича был создан советский Центр управления космическими полетами (он был рассекречен только в 1975 году, при реализации программы «Союз-Аполлон»). При нем до мирового уровня развилась испытательная база для исследования прочности космических аппаратов, аэрогазодинамики и теплообмена, динамики их полета и многого другого.
– Каким руководителем был Мозжорин, строго ли спрашивал с подчиненных?
– Он вершил большие дела. Судите сами: по его докладу Совету обороны в июле 1969 года была принята оборонная доктрина страны! Такой у него был высочайший авторитет как ученого. Но! При всей своей величине он был очень добрым человеком. Приведу вам в пример историю, которую мне рассказала как-то моя супруга Лариса, которая работала ведущим инженером ЦУПа.
У Юрия Александровича была легендарно строгая секретарь. Еще бы: Анна Григорьевна работала при восьми директорах института! Так вот, она взяла и запретила сотрудникам проходить из одного корпуса в другой (проход находился недалеко от кабинета Мозжорина), чтобы те своим топотом не отвлекали его от работы. А людям-то ходить надо было! И вот, рассказывала мне моя жена, крадется как-то на цыпочках через этот проход ее молодая сотрудница... Вдруг ее догоняет низкорослый мужчина (Мозжорин был невысокого роста) и говорит: «Деточка, а чего ты тут крадешься так?» Она, не зная его до этого в лицо, отвечает: «Вы понимаете, здесь же директор работает, здесь нельзя стучать каблуками!» Он засмеялся и ответил: «Стучи! Я и есть директор!»
Была еще одна история в 1980-х годах, только уже с моим участием. Собрались мы с моим директором на ВДНХ – встречаться там с председателем Госкомитета СССР по вычислительной технике и информатике Николаем Васильевичем Горшковым. Целью нашей было – выхлопотать у министра дефицитную ЭВМ для создания в нашем ЦНИИмаше вычислительного центра. Тогда мощная ЭВМ ЕС-1060 требовала для своего размещения около сотни квадратных метров площади.
«Если надо, значит, надо, – любил говорить в таких случаях Мозжорин. – Оденемся и поедем». Под словом «оденемся» он имел в виду облачение в парадный генеральский китель (обычно он всегда был на работе в гражданском).
Я к нужному времени прихожу в приемную, а там та самая строгая секретарь говорит: «Боря, все срывается! Машина Юрия Александровича сломалась». Предлагалась дежурная машина, но на нее не было пропуска на территорию ВДНХ, где в «монреальском» корпусе мы работали в составе выставки Научно-технического творчества молодежи. Тогда я предложил Мозжорину ехать на своем «Запорожце», а Юрий Александрович возьми да и согласись: «Здорово! – говорит. – Я никогда еще на «Запорожцах» не ездил». И вот теперь представьте картину: подъезжаем мы с Юрием Александровичем к воротам ВДНХ, я за рулем, справа от меня – генерал сидит. У солдат, дежуривших у входа, округлились глаза, они взяли под козырек, и мы мимо них проследовали, даже не предъявляя пропуск...
– Получили компьютер?
– Мозжорин с Горшковым сели, выпили по чашке чая, поговорили, и мы получили машину.
И еще одни штрих к его портрету. Я не знал ни одного крупного руководителя, который бы после внесения своей правки представленного на подпись текста не заставлял подчиненных перепечатывать правленое. Мозжорин – не заставлял. Правил черной ручкой, ставил рядом свои подписи, и документ шел в дело. Образцы можно увидеть в книге «Так это было…», участие в составлении которой стало в моей жизни предметом особой гордости. Он не был бюрократом – это был демократ в вышей форме своего проявления.
Борис Дмитриевич привез в редакцию неопубликованное интервью Юрия Мозжорина, которое тот дал в конце 90-х годов Борису Смирнову – известному сценаристу и режиссеру, энциклопедично знавшему изнутри историю отечественного освоения космоса. Смирнова уже нет с нами, и Блохин посчитал правильным, чтобы самые интересные выдержки из того интервью (с подзаголовками журналиста «МК») увидели свет на страницах нашей газеты.
О вероятности неудачного полета Гагарина
Юрий Мозжорин: после полета Гагарина мы в нашем НИИ (Ю.А. Мозжорин в то время был заместителем начальника 4 НИИ Минобороны. – Б.Б.) тщательно посчитали процент риска первого полёта человека в космос – он оказался порядка пятидесяти процентов. Это очень большой риск.
Когда было принято решение о полете Гагарина, мы подготовили три варианта сообщения ТАСС. Первый вариант – благополучный, победный. Второй вариант – корабль не вышел на орбиту, и просьба к народам мира и государствам сообщить координаты, где он приземлился, просьба оказать помощь космонавту и возвратить корабль. И третий вариант, в котором сообщалось о гибели космонавта. Каждый вариант сообщения был запечатан в отдельный пакет, и секретным порядком все три пакета были отправлены в ТАСС, на радио и телевидение.
<...>Я лично написал проекты этих трех вариантов сообщения ТАСС. Дальше их смотрел Сергей Павлович Королев, в ЦК КПСС смотрели, в Военно-промышленной комиссии смотрели. И каждая инстанция правила и вставляла более, так сказать, простые глаголы, более четкие слова. И я должен был по телефону сказать: «Вскройте пакет номер такой-то». Я, не помня себя от радости, отдал 12 апреля по телефону приказ: «Вскройте пакет номер один!» А потом собрали мы остальные не вскрытые пакеты – второй и третий. Забрали, увезли и уничтожили.
О том, почему мы проиграли американцам соперничество за Луну
Ю.М.: Поначалу ведь никакого соперничества и не было. Потому что Сергей Павлович Королев вышел с предложением организовать полет к Луне тогда, когда американцы лететь туда еще не собирались. Он начал разработку двух новых мощных ракет – Н-1 и Н-2, одна на пятьдесят тонн полезного груза, другая – на пятнадцать тонн. <...> После того как американцы объявили о своем намерении высадиться на Луне, мы еще долго почивали на лаврах первооткрывателей космоса и не занимались полетом человека на Луну. А потом вдруг решили, что первенства американцам уступать нельзя, и на Луне нам надо быть первыми. И мы на несколько лет позже, чем американцы, начали готовить высадку нашего космонавта на Луну. Как это у нас было принято – тайно, в обстановке абсолютной секретности. Кроме того, мы не бросили другие космические программы, которые давали нам технические и политические дивиденды, – приземный космос мы весь за собой оставили, мы так же решали очень интересные задачи: летали к Венере, летали к Марсу, то есть мы растопыренными пальцами хотели взять всё. <... > Мы пытались выиграть время. А это, как известно, приводит к тому, что всё начинает отказывать тогда, когда нужно, чтобы всё работало. И вот выскочили мы с недоработанными двигателями на лётные испытания. И начали ракеты у нас падать, и начали мы себя дискредитировать этой бестолковой лунной программой.
О том, как директор ЦНИИмаш пытался спасти ракету-носитель Н-1
Ю.М.: Но когда закрывали эту программу, наш институт выступил против закрытия лунной ракеты Н-1. <...> Я выступал больше часа, говоря, что проблемы с двигателями к настоящему времени практически уже решены, потому что сейчас уже главный конструктор двигателей Кузнецов Николай Дмитриевич сделал надежные двигатели. Во-вторых, мы не должны сейчас прекращать работать над тяжёлым носителем, поскольку задачи космонавтики все время усложняются, и космические аппараты тяжелеют <...> Я остался один со своим мнением о том, что уникальную и практически отработанную ракету Н-1 надо сохранить.
О гениальности конструктора Бабакина
Ю.М.: Полеты на Луну бабакинских автоматических станций гениальны в своей, так сказать, идейной простоте. Взять хотя бы возвращение «лунника» на Землю. Старт с Луны и без каких-либо коррекций попадание на Землю. Каким образом? Земля вращается, и Луна вращается все время одной стороной по отношению к Земле. Луна находится в сильном гравитационном поле Земли. Нужно выбрать точное время вертикального старта космического аппарата с Луны, чтобы Земля повернулась нужной территорией к моменту возвращения аппарата на Землю. При точном расчете промахнуться невозможно. Это на уровне очень высококлассных технических решений.
Бабакин впервые в мире выполнил мягкую посадку на Луну автоматическим аппаратом «Луна-9». Может быть, с моей стороны это и нескромно заявлять, но возможность взять лунный грунт автоматической станцией была проработана и апробирована нашим институтом ЦНИИмаш. И если бы мы вовремя начали работать над этим проектом, если бы мы с самого начала серьезно, с полной отдачей сил занимались доставкой лунного грунта с помощью автоматического аппарата, – мы, конечно, привезли бы грунт с Луны раньше американцев и в значительной мере снизили ценность их экспедиции и в политическом, и в научном плане.
Об одновременной посадке на Луну «Аполлона-11» и советской «Луны-15»
Ю.М.: «Луна-15» давала нам последний шанс опередить американцев. Причем американцы еще были бы на Луне, а грунт был бы уже у нас. Когда американцы узнали, что мы будем запускать «Луну-15», они стали возражать, говорили, что наличие какого-то постороннего космического аппарата в момент их лунной экспедиции представляет угрозу безопасности их астронавтам. Но мы их убедили, что встретиться на орбите Луны – это все равно что выиграть в лотерею миллион долларов. Вероятность ничтожно мала. И мы, конечно, запустили «Луну-15». Но, имея последний шанс привезти лунный грунт раньше американцев, мы допустили, я бы сказал, непростительную небрежность. Мы выбрали трассу полета над Луной перед высокой горой. И получившийся небольшой перелет оказался роковым, и мы не прилунились, а врезались в эту гору и разбили наш лунник.
Выбирать трассу полета над Луной надо было подальше от таких опасных мест. И тогда мы на два дня раньше американцев привезли бы наши сто двадцать пять граммов лунного грунта.
...Голосование «за Мозжорина» заканчивается в ЦНИИмаш 16 февраля. Надеюсь, мы скоро увидим в названии этого института имя Юрия Александровича, как хотели бы уже ушедшие от нас звезды научной, конструкторской мысли, а также живущие ныне их коллеги, космонавты, среди которых – советник президента РФ Герой СССР, Герой России Сергей Крикалев, академик РАН и дважды Герой СССР Виктор Савиных, бывший первый заместитель генерального директора ЦНИИмаш Валерий Борисов и многие другие.