Королевская академия наук Швеции, представляя нобелевского лауреата, так описывает для широкой публики заслуги академика Алферова: «...Быстрые транзисторы, созданные на основе открытой им гетероструктурной технологии, используются в радиоспутниковой связи и мобильных телефонах. Лазерные диоды передают информационные потоки посредством оптоволоконных сетей Интернета. Их можно обнаружить в проигрывателе CD-дисков, устройстве, декодирующем товарные ярлыки, лазерной указке и во многом другом. ... В будущем лампочки накаливания уступят место светоизлучающим диодам».
Да, супер. Да, звезда. Причем — первой величины и мирового уровня. Самый известный из современников-петербуржцев, за исключением, может быть, разве что, Путина. Академик, чей бесконечный список званий, наград и регалий венчает высшая в науке — Нобелевская премия. Ученый, имевший редкое счастье ответить на многие вопросы, заданные себе еще в юности. Организатор, вокруг которого, как программы-приложения вокруг Windows-2000, плодились новые лаборатории, лицеи, кафедры и институты. Он был гражданин, депутатом Думы, все свои действия соизмеряющий с благом для страны, и ее болезни считающий едва ли не главными несчастьями своей жизни.
Он был членом множества международных академий, почетный доктор десятков университетов мира. Но очень немногие из них имеют честь так, как СПбГУП, назвать Жореса Алферова своим другом. Именно это счастливое обстоятельство позволило нам сегодня представить в данной рубрике одного из самых крупных ученых на этой планете.
О нем известно столь много и столь многим, что толком не известно почти ничего и почти никому вне его профессиональной среды. Известность, причем именно известность заслуженная, порой служит своим жертвам плохую службу — их достижения безусловно признаются, уважение гарантируется, образы помещаются в золоченые рамки из двух-трех штампованных определений. Обладателям образов ничего не остается, как тихонько в этих рамках бронзоветь. И если спросить у любого молодого петербуржца — кто такой Жорес Алферов, то он, скорее всего, скажет, что это такой нобелевский лауреат. Потом подумает и добавит — физик. А многие вспомнят с некоторым непониманием: а еще, он, кажется, коммунист.
И эти не очень-то развернутые определения в глазах современного молодого человека выглядят странно, отчужденно и даже несколько архаично. Физики — они что, у нас еще есть? Коммунист — это вообще что-то древнее. Нобелевка — не из этой жизни, скорее из жизни памятников.
Так вот, спешу заверить, что Жорес Алферов бронзоветь не любил, памятником самому себе становиться не собирался и продолжал до последнего дня кипучую деятельность. Он всегда оставался в очень хорошей форме, был ироничен, остроумен, меток в определениях и стремителен в поступках. А темпам развития его дел позавидовали и молодые топ-менеджеры с дипломами МВА. Он всегда был жив, горяч и абсолютно реален — я сам его видел и могу свидетельствовать.
Более того, он был современен. Да, это был человек, сформировавшийся в рамках культурного и идейного контекста СССР двадцатого века. Однако в интерпретации академика Алферова этот багаж отнюдь не просился на свалку истории. Более того, именно этот контекст делал личность нашего героя столь эффективной. Если использовать компьютерную терминологию, то это был тот случай, когда проверенная операционная система оказывалась мощнее и позволяла думать быстрее, чем самая новейшая. Ненавистники Билла Гейтса и поклонники UNIX и OS/2 поймут, о чем идет речь. Надеюсь, тем не менее, что и им будет интересно прочитать эту статью, в которой я постараюсь проиллюстрировать эти положения. И даже — попытаюсь сформулировать некоторые из тех самых идей, на которых строится успех Жореса Алферова.
Физика
«Ну, я, во-первых, не физик-теоретик. Это, прежде всего, нужно сказать, — так академик в нашем разговоре с ходу оборвал нить вопросов, которая должна была привести к высоким эмпириям общей теории поля, пространственно-временных континуумов и кварков. Нет, такую ноту в интервью взять не удалось, потому что, как продолжил Жорес Иванович, — я экспериментатор — это раз, инженер — это два. Вообще, по образованию я инженер-электрик. Факультет электроники окончил, но в дипломе написано «инженер-электрик по специальности электровакуумная техника». Студентом я стал заниматься полупроводниками. Ну, и занимаюсь ими 50 с лишним лет.
Да, я вполне могу назвать себя инженером. Работаю я всю жизнь в той области, которая называется «техническая физика». Это традиционно для нашего института...»
И далее Жорес Иванович подробно рассказал об этой уникальной традиции, заложенной известнейшим нашим физиком Абрамом Федоровичем Иоффе в 1918 году. Тогда в революционном Петрограде был создан научно-исследовательский Физико-Технический институт, или Физтех, как его стали называть, а годом позже — факультет Политехнического института, который стал образовательной базой для Физтеха. И так — в единстве науки, технологии и образования развивалась эта традиция все последующие годы. Она воспитала многих крупнейших советских и российских ученых, и в том числе — академика Алферова. Вне этой традиции Жорес Иванович себя не мыслит.
Откуда брались физики в СССР? Нет, они не шли в лаборатории по призыву комсомола и партийному набору. Нет, это происходило точно так же, как и всегда и везде. Просто однажды на пути у какого-нибудь мальчика вдруг оказывается необычный человек — учитель, ученый или инженер — который открывает ему потрясающую красоту знания, которым владеет, и важность дела, которым занимается. Чаще всего это происходит на примере какого-то одного конкретного технического чуда.
Таким человеком для Жореса Ивановича был его школьный учитель по физике. А момент «чуда» был моментом постижения устройства катодного осциллографа.
Впрочем, для того, чтобы ошеломление от красоты знания развилось во всепоглощающую научную страсть, необходима благоприятная среда. Этой средой для Жореса Алферова стал Ленинградский электротехнический институт (ЛЭТИ), куда он приехал учиться из Витебска. Это сначала. А потом — сразу и на всю жизнь — Физтех.
Так он стал физиком. А физики в СССР — это особая каста. Ничего общего они не имели с типажом «ботаника», с которым сегодняшнее обывательское сознание ассоциирует любого российского ученого. Нет, физики тех лет — это, главным образом, сильные мужчины, «мачо» тогдашнего общества. Их незаменимость давала им право говорить и делать то, чего не решались говорить и делать другие. Это они двигали время вперед, они ковали ядерный щит, они перегоняли Америку, они побеждали своих тогдашних оппонентов «лириков» в конкуренции за очередную «королеву красоты».
Вот только некоторые, наиболее удивившие отрывки из воспоминаний академика Алферова, которыми он некогда поделился в нашей беседе:
«О, студентом я прекрасно жил! Во-первых, не было никаких материальных проблем... Стипендия 650 рублей. Еще ползарплаты инженера — 550 рублей в лаборатории. Еще родители помогали. Этих денег в то время вполне хватало на все. Я занимался плаванием, я ходил в филармонию, в театры и на балет, летом мы обязательно ехали компанией на юг или в походы ... Я на вечеринки-танцы особенно не ходил, но были и они. Знаменитые институтские вечера, знаменитая «Весна в ЛЭТИ», праздничные балы... Думаю, что мы жили лучше, чем нынешние студенты, у которых материальных проблем намного больше. И многие студенты у нас работали, но работали по своей специальности, потому что наши специальности были очень востребованы».
«Семья появилась, когда мне было 37 лет. Нет, я и раньше женился, лет в 30, но через несколько месяцев пришлось разрывать этот брак. А после этого, обжегшись на молоке, дуешь на воду и обходишь ЗАГС стороной.
Но вот однажды, взяв 10 дней отпуска за свой счет, на майские праздники я полетел на юг, в Сочи — тогда мы часто так делали. И там познакомился со своей будущей женой. Она тоже на 10 дней приехала, москвичка, работала на фирме академика Глушко, которая занималась космосом. После этого я стал летать на каждые выходные в Москву. 11 рублей билет на самолет. А зарплата 400. Тогдашний ученый вполне мог себе такое позволить.
И вот мы летали-летали, а потом решили — что ж так летать-то, пора ей переезжать в Ленинград...»
Эстафета
Мало инфицироваться самому — надо инфицировать других. Став частью традиции, заложенной И.А. Иоффе, Жорес Алферов сделал все, чтобы развить ее и продлить во времени. В каком-то смысле он — слуга своей научной школы. Это для него — сверхценность. Как и страна, на которую эта научная школа работает. И в начале 90-х, когда рушилось все, когда казалось, что корабль российской науки окончательно уходит на дно, он метался в его трюме, затыкая пробоины, как капитан, в одиночку заменивший сбежавших офицеров. Он возглавлял Физтех с 1987 года — 16 самых трудных лет. Потом ушел — «нужно давать дорогу молодым» — на пост научного руководителя института.
Результат, который в 90-е казался невозможным: институт потерял около 400 сотрудников и — сохранился. И сохранились все сопутствующие ему структуры, которые Жорес Алферов создавал в разные годы: это и несколько базовых кафедр в разных вузах города и базовый факультет при «политехе».
Более того, именно в 90-е был построен уникальный научно-образовательный центр, где удалось осуществить одну из самых важных для нашего героя идей: объединить школьников, студентов и ученых под одной крышей и в общих делах. Вот как это было (я приведу слова ученого подробнее):
«В 1991 году 21 августа — в дни путча — мэрия Петербурга закрепила за нами место — площадку для строительства этого корпуса. Проект у нас уже был. И на 1992 год на наш центр в бюджете Академии были «забиты» деньги. Но они превратились в труху в результате реформ. А дальше я писал письма. Ельцину, кому угодно... Потом В.С. Черномырдину взбрело в голову сделать меня членом создаваемого им движения «Наш дом Россия». А мне уже эта общественная деятельность «вот тут» была. Я уже наелся всего этого как народный депутат СССР. Меня уже трясло от всех этих вещей. Сказал — нет, ни за что. Премьер-министр не может получать отказов — он действовал через помощников. Президент нашей Академии и другие мои коллеги стали просить — Черномырдин помогает науке, согласись, я отвечаю — нет, не могу.
И вот Черномырдин приехал в Питер на какое-то мероприятие, на котором я тоже должен был быть. И проходя мимо меня, сказал — Жорес Иванович, после совещания поедемте ко мне. И мы поехали в К-2 — резиденцию на Каменном острове. И мы с ним поговорили часа полтора или два.
Я рассказывал про беды Академии в Петербурге, в том числе и про нашу систему образования. Я рассказал ему про наш проект и отдал ему эти бумаги — много бумаг, в том числе и бумаги с просьбой выделить деньги на строительство.
Через 2 или 3 дня раздался телефонный звонок от первого замминистра финансов г-на Вавилова. Он сказал, что на моем письме стоит резолюция о выделении 8 млн долларов и спросил — в долларах или в рублях будете получать и куда их переводить? И я сказал реквизиты банка, а через два дня позвонил его помощник и поинтересовался — ну как «Наш дом Россия»? Вот так — как Фауст — я продал душу.
Но — 8 миллионов не хватило... Часть мы заработали, получив гранты под проекты интеграции образования и науки... А потом опять не хватало, и я обратился к Примакову, и он нам дал полмиллиона. Примакова я знаю много лет, мы с ним академиками стали в один день, я ему рассказал про наши планы, дал ему брошюру, сказал — почитай про наш центр и реши сам.
Последние 600 тысяч дал Путин, когда был премьер-министром. Резолюция была еще от Степашина, а подписывал приказ о выделении денег уже Владимир Владимирович. Господин Кириенко даже принес мне извинения и сказал, что он был так мало премьер-министром, что не успел дать деньги на наш проект.
В итоге мы его построили в 1999 году. И было создано специальное подразделение — Научно-образовательный центр физико-технического института. И там начали работать и базовые кафедры, и наш факультет, и лицей».
Страна
В одном из своих интервью Жорес Алферов признался, что счастлив тому, что его родители не дожили до нашего времени — времени разрушения всего того, что они строили и во что верили. Коллеги нашего героя по Академии Наук в предисловии к его книге, которая сейчас готовиться к печати, написали: «Старший брат имел огромное влияние на младшего, и его гибель под Корсунь-Шевченковским запечатлелась у Ж.И. Алферова на всю жизнь. По существу, на многие современные проблемы Ж.И. Алферов смотрит глазами лейтенанта Отечественной войны Маркса Алферова». Это к тому, что не стоит воспринимать коммунистические убеждения нашего героя с точки зрения простых схем, позаимствованных из пробуржуазной прессы. Все сложнее и глубже.
— Жорес Иванович, скажите, а что вами движет? Государственные интересы? — спросил я его во время интервью.
— Ну, это смотря что называть государственными интересами. Ведь наш центр — это Дело, правда? Дело-то святое? И страна, и народ от этого выиграют, — ответил он мне. — Я думаю, что несмотря на все то, что с нами произошло, идеи социальной справедливости не умрут. А в этой философии один из самых важных принципов — это оплата по труду. Я думаю, что в наше время это нужно понимать так: оплата должна соответствовать тяжести и квалификации труда. И страна, стремящаяся строить свою экономику на хай-теке и определяющая все экономическое развитие наукой и наукоемкими технологиями, должна поддерживать высококвалифицированный труд. В противном случае она будет строить свое будущее на распродаже сырьевых ресурсов. Поэтому великое и благое дело, если мы будем делать все, чтобы Россия развивалась на основе правильных экономических принципов.
Очень важно делать вполне определенные конкретные шаги по этой дороге; делать то, что ты можешь. И при этом чтобы это было интересно и тебе — для меня самые лучшие часы, когда я нахожусь в нашем центре. Я лекции ребятам читаю с удовольствием — жаль, что только 2 раза год. Для меня это радостные дни. Я получаю удовольствие, просто приходя в это здание! Я получаю отрицательные эмоции, когда я вижу, что многие вещи делаются не в ту степь, не так... но в целом от этого я получаю удовлетворение в жизни!
А что еще? Неужели вы думаете, что мне нужно иметь какие-то банковские счета? У меня же все есть! Дачу я построил в 1980-м в академическом поселке в Комарово. Я живу там уже 25 лет. Машина? Ну, есть у меня машина...
— А когда вы переживали в своей жизни самое яркое ощущение победы? В момент вручения Нобелевской премии? Или...? — продолжал допытываться я.
— Таких моментов было несколько, — признался он. — Но самый яркий — это открытие гетероструктуры в полупроводниковой электронике. Это была долгая дорога, это целый ряд идей, которые у меня возникли в 1963–64 годах, и я организовал исследования. Сначала с лаборантом, потом возникла группа, и мы шли по дороге, которая завела в тупик, но в результате стало ясно, куда надо идти дальше. И я думаю, что это были самые счастливые моменты в жизни, когда мы поняли, что у нас действительно получились гетероструктуры, о которых я мечтал. Момент победы — это когда в лаборатории получен результат, когда ко мне прибежали мои сотрудники — получилось!
Ну, а другое победное ощущение — это когда я впервые рассказывал об этих результатах в США. И видел, как мы их «надрали»... Это было чрезвычайно важно. Прежде всего — психологически. И когда я увидел, что я впереди планеты всей и мы обошли американцев больше чем на год в чрезвычайно важной области, то это было огромное удовольствие.
Это радость человека своей страны. Нет, это чувство нельзя назвать чисто спортивным — это скорее все-таки гражданское чувство. Радость за институт, за нашу физику полупроводников, и за себя...