Муж уезжал в Каир всего лишь на три дня, и я дала ему в дорогу 200 долларов. Полагала — с запасом. Он ведь на конференцию, на все готовое. «Съезди посмотри пирамиды, но не садись на верблюда», — это было мое напутствие, основанное на личном опыте. Сама я побывала в Каире лет 20 назад, он мне безумно понравился, я прозвала его «мусульманским Нью-Йорком». Даже пирамиды, несмотря на свою крайнюю растиражированность, произвели на меня оглушительное впечатление.
Все испортила поездка на верблюде. Я заплатила за это удовольствие 20 баксов, но по завершении круга погонщик потребовал еще столько же, чтобы «караван пустыни» соизволил присесть, дабы я с него слезла. Я без разговоров доплатила еще 20 долларов, немедленно отправилась к полицейскому, который прогуливался неподалеку, привела его на место жульничества, и тот заставил погонщика вернуть мне деньги.
...Из Каира муж вернулся по расписанию, открыл чемодан и начал вытаскивать из него папирусные рисунки: это тебе, это Дашке, это Гришке, это теще — смотри, ваши имена там написаны по-арабски! Я похолодела. Я вспомнила эти рисунки. Все советские туристы за копейки скупали вот эти картинки, а потом сплавляли друзьям в качестве сувениров, и те сначала ломали голову, куда их пристроить, потом запихивали в кладовки и только потом выбрасывали. У меня у самой такой папирус пылился лет десять, а теперь — о, ужас — сразу 5 штук!
Однако я стойко изображала радость, чтоб не огорчать человека, который старался. Разыгрывать спектакль, впрочем, пришлось недолго. Муж зашел на кухню, закрыл за собой дверь и сказал: «А теперь я буду ругаться матом».
Вообще-то он знает, что я не люблю мат. Но в контексте данного разговора слово «на(дув)алово», которое он произнес раз пятьдесят, звучало органично.
В первый вечер по приезде муж прогулялся по знаменитой площади Тахрир и вышел на мост, связывающий старый центр с районом Гиза. На мосту к нему подошел интеллигентнейшего вида египтянин, представился художником и зазвал в свою галерею, расположенную неподалеку. В галерее они выпили кофе. Художник показывал свои папирусы, развешанные на стенах. Под каждым из них были обозначены цены в долларах, все трехзначные. «У тебя есть сын? Я подарю ему свою работу! Бесплатно!» — кричал широкой души художник. Муж отбивался. Тот наступал. Фри! Фри! Он сорвал со стены один папирус и надписал его по-арабски. А как зовут твою жену? тещу? дочь? Это всё фри, бесплатно!!! Он срывал один рисунок за другим и мгновенно надписывал. Потом всю эту гору он впихнул в руки мужу и заявил: «А теперь плати. Ты же видишь, на каждом из них есть цена». Муж офонарел. «Ты же говорил бесплатно!» — «Но я же написал на них имена твоих родственников! И теперь никому не смогу их продать. Плати!»
«И ты вызвал полицию?» — спросила я с дурацкой надеждой. «Нет, я заплатил». — «Долларов десять?» — я продолжала думать о своем супруге хуже, чем он был на самом деле.«Я дал ему сто, — признался муж, — ведь он так клялся в вечной дружбе. Еще и всунул духи для тебя». И тут он покаянно вытащил здоровенную бутыль, жидкость в которой по запаху и консистенции напоминала касторовое масло.
Я онемела. И остальную часть истории больше не комментировала. Муж рассказал, как он приехал на пирамиды и таксист почему-то велел ни в коем случае никому не отдавать свой входной билет! Но муж повел себя как профессор Плейшнер, который забыл все указания Штирлица. Он благополучно прошел контроль, однако, когда на входе на него накинулась орава людей с криками: «Я гид! Дайте мне свой билет! Ноу мани!» — он покорно отдал билет самому настойчивому из них. Тот погнал его в шею по пирамиде, прикрикивая на ходу: «Бèри гуд! Бèри найс!» Больше этот гид не знал по-английски ни слова. По выходе из музея «гид» стребовал с мужа двадцать долларов за «экскурсию». Тот заплатил. Правда, пять. «А что делать? — развел он руками. — Человек же со мной ходил, старался и даже щелкал меня моим мобильником».
Потом муж зашел в туалет, на дверях которого висела надпись: «Чаевых не давать!». Муж стоял над умывальником, а рядом с ним возился уборщик со шваброй. Муж протянул руки к сушилке, и уборщик с готовностью нажал на кнопку. А потом сказал: «С вас доллар». — «За что?» — изумился муж. «За то, что я нажал кнопку». Муж вспомнил надпись на туалете и доллар не дал. Это была его первая и единственная победа над египетским на(дув)аловом.
Он приехал в отель на такси. На счетчике было 30 местных фунтов (это 5 долларов). Он протянул 50. Таксист бросил деньги в карман и выжидательно уставился на пассажира, который почему-то тянул с высадкой. «А как же сдача?» — спросил муж. Таксист нехотя выдал ему купюру достоинством в 10 фунтов, зажав, соответственно, десятку.
В отеле муж взял рюмку рома. Она стоила 36 местных фунтов. Он протянул 40. Сдачу ему не дали. «А ченч?» — это мой муж решил проявить принципиальность еще раз. Бармен удивился, однако наскреб кучу мелочи. Пересчитывать ее при всех было неловко, но муж из интереса сделал это в гостиничном номере. Ему сдали 3 фунта. То есть пусть на несчастный фунт, но все же на(ду)ли.
Далее, как говорится, везде и всюду.
«Причем они же такие милые, так хорошо говорят, как они нас, русских, любят!» — то и дело восклицал муж, вроде как оправдывая себя передо мной. Но я его и не пилила. Я, кстати, все время размышляла над тем, почему же не пилится-то? Откуда во мне это терпение и понимание? И в какой-то момент до меня дошло, что эту историю я уже слышала! Причем совсем недавно, в сопровождении ровно тех же выражений! Только дело было в России, где сначала прошли выборы, которые люди посетили вполне добровольно, как мой муж — галерею египтянина-жулика, потом этим людям сказали, что половина из них «купила» вот эту конкретную партию. Но многие из них в такой результат не поверили, назвали все это «на(дув)аловом» и вышли на митинг, чтобы, аки мой муж, потребовать сдачи в виде процентов, приписанных этой партии (примечание: поскольку слово «сдача» в русском языке имеет еще одно значение, то можно и так сказать, что они пришли, чтобы дать сдачи).
Потом к этим людям по телевизору обратился премьер-министр, который собирается стать президентом, и сказал, что они ходят на митинг потому, что им заплатили, и если кто вообще протестует — так тоже потому, что ему заплатили, и что лидеры этих митингов обращались с людьми как со скотом, а у него, у премьера, пенсии растут, зарплаты растут, инфляция, напротив, падает (один в один египетское фри! бесплатно!!!), и к народу он со всей душой, и говорит с ним — видите — часами, и соболезнует всем его бедам и проблемам, а уж если его снова выберут президентом...
И вот один условный «муж» назовет все это на(дув)аловом и выйдет на митинг. А другой, уже в марте, опять пойдет в «галерею» и выложит свой голос «художнику». А когда условная «жена» станет его за это пилить: «Ты ж понимаешь, что тебя дурят, что же ты делаешь?!» — пожмет плечами и скажет: «Ну как не отдать? Так говорит душевно. Так нас всех любит».
Это я, конечно, не о женщинах и мужчинах. Но, по-моему, если оставить в стороне сложные политологические схемы, то можно объяснить все довольно просто, чисто психологически. Судьбы всех последующих российских выборов будут зависеть ровно и только лишь от того, с какого раза большинству условных «мужей» окончательно расхочется участвовать в на(дув)алове. Ну а что касается реального моего супруга, то меня очень обнадежила фраза, которой он закончил свой скорбный сказ: «Люди хорошие. Но больше я в Каир ни ногой».