Последние дни меня не оставляет жгучее чувство вины. Я корю себя последними словами, что не сумел помочь Оксане Соколовой, матери 4-летней Сони, не защитил ее и ребенка.
Хотя умом понимаю: к сожалению, это не так. Соколова обратилась ко мне слишком поздно. К тому моменту девочки уже не было в живых…
Я не знаю, какие чувства испытывают сейчас те, кто косвенно оказался причастен к гибели Сони Глазковой: сотрудники Зеленоградского УВД, окружной прокуратуры, опеки. Хочу верить, что им хотя бы — стыдно.
Впрочем, одним раскаянием эти люди точно теперь не отделаются…
***
4-летнюю Соню Глазкову отец увез из дома 20 июня. Накануне он пришел ночью пьяным, дебоширил, крушил мебель. Жене пришлось вызывать наряд.
Из околотка Анатолий вернулся тихим и протрезвевшим. Часов в 11 пошел погулять с дочкой, но назад больше не возвращался. Его телефон не отвечал.
Лишь за полночь Оксана Соколова наконец дозвонилась до мужа. “Ты не увидишь Соню больше никогда!” — услышала она в ответ.
На другой же день Соколова побежала с заявлением в местный ОВД с ласковым названием “Матушкино и Савелки”. Но там никаких мер принимать не стали: обычная, мол, семейная разборка.
Таких заявлений обезумевшая мать напишет еще с десяток. Все они благополучно будут отфутболены. Даже после того, как Глазков начал требовать от жены выкуп — сначала 60 тысяч, потом 260, — ни в милиции, ни в прокуратуре, ни в опеке и не подумали пошевелиться. И это несмотря на то, что Соколова сумела записать их телефонный разговор.
Вот выдержка из приобщенной к материалам дела расшифровки аудиозаписи:
Глазков: Во сколько ты готова оценить Соню?
Соколова: А почему я должна ее оценивать?
Глазков: Я тебе ее отдаю в здравии и здоровье… Во сколько?
Соколова: Ты у меня требуешь выкуп за ребенка?
Глазков: Да, да, да…
Соколова: И сколько ты хочешь?
Глазков: Сколько ты дашь?.. Я у тебя просил шестьдесят, шестидесяти у тебя нет.
Соколова: А если я тебе дам, каким образом я ее получу?
Глазков: Сюда приедешь и получишь, но у тебя все равно нет.
Соколова: Хорошо, я привезу, а где у меня гарантии?
Глазков: Тогда привези двести шестьдесят.
Эта запись не оставляет сомнений: 4-летнему ребенку угрожает серьезная опасность. Но никто — никто! — этим снова не обеспокоился.
Глазков говорил с женой по телефону почти ежедневно, как правило, пьяным. Несколько раз он давал трубку дочери. Где находится муж с ребенком — Оксана Соколова не знала (будто бы на юге, под Геленджиком). С работы — трудился он водителем-экспедитором — за прогулы Глазкова уволили.
Свою дочку Оксана увидела еще лишь один-единственный раз: 12 июля муж неожиданно приехал к ней на работу (Соколова — медсестра в зеленоградском травмопункте). Девочка сидела в его “Газели”.
В объяснении она напишет потом, что Соня была неопрятной, неухоженной, в грязной одежде. Увидев мать, Соня бросилась к ней, но Глазков заблокировал двери и дал по газам. Он кричал, что если у него попытаются отобрать дочь, он убьет и ее, и себя.
И снова Соколова пошла с очередным заявлением в полицию. И снова ей дали от ворот поворот, хотя все основания для возбуждения дела по статье УК “вымогательство” были видны невооруженным взглядом.
Нельзя сказать, чтоб никто вообще не сопереживал осиротевшей матери. Сотрудники на низовом уровне пытались ей помогать: и инспектора по делам несовершеннолетних, и сыщики из окружного угрозыска. Вот только в отсутствии уголовного дела руки у них были связаны. А руководство дознания вкупе с прокуратурой состава преступления в упор не видели. Да и не до того было: в самом разгаре была полицейская реформа.
Даже когда сыщики из ОУР УВД Зеленограда вызвались съездить вместе с Соколовой в Геленджик — помочь забрать девочку, им было в этом оказано.
“Мы посоветовались с нашим следственным управлением, — рассказывают оперативники, — там ответили, что усматривают состав 1-й части 163 статьи УК: вымогательство. Мы готовы были срываться и лететь хоть сейчас. Поехали в ОВД “Матушкино и Савелки”. Но дознаватель позвонил начальнику дознания округа, и тот ответил: состава нет. А без возбужденного дела — никто нам командировку не подписал”.
А ведь в этот момент Соня была еще жива. Согласно выводам экспертов и следствия, ее убили никак не раньше 13 августа. Спор же с дознанием случился 12-го.
Всего и надо — два часа лета, и человеческая жизнь спасена. Вычислить через телефонный биллинг местонахождение Глазкова — пара пустяков. Но этого не случилось…
20 августа Анатолий Глазков позвонил жене сам. Когда она попросила дать трубку дочери, муж ответил, что Сони больше нет: он ее задушил. На все уговоры Оксаны он монотонно повторял одно и то же: Сони больше нет…
И снова — Соколова бросилась в местный ОВД. И снова — ее заявления загуляли по заколдованному бюрократическому кругу. А тем временем к ней по почте пришла страшная посылка: детские бусы, колечко, ракушки. И ложечка с выгравированным именем дочери, которую Соне подарили при рождении. Но и это никого особо не впечатлило.
Я долго пытался понять: в чем причина такого поразительного равнодушия? У любого нормального человека при виде фотографий розовощекой, белокурой малышки как минимум должно екнуть что-то внутри.
Несколько месяцев 4-летняя девочка находится непонятно где, и никому нет до этого дела!
Я внимательно прочитал все отказные материалы и переписку — благо их совсем немного. Вопиющий профессионализм сквозит в каждой строчке.
Мать просит принять меры к розыску ребенка, за чью жизнь она беспокоится, а участковый Хорев ничтоже сумняшеся пишет: “Соколова О.Е. пояснила, что жизни и здоровью ее дочери ничего не угрожает, т.к. она находится вместе с отцом, который о ней позаботится”.
Дважды (в июне и июле) в ОВД “Матушкино и Савелки” отказывали в возбуждении дела по 126-й статье УК (похищение человека). Сделано это было явно незаконно: 126-я статья подследственна исключительно следователям СКР. Выносить отказ по такой статье полицейские имели не больше прав, чем инженеры соседнего КБ “Электроника” или сторожа с мясокомбината.
Наверное, поначалу кому-то действительно могло показаться, что налицо банальная внутрисемейная разборка: раздел ребенка. Даже звезды то и дело воруют друг у друга детей — чего уж тут до простых смертных. Милые бранятся — только тешатся…
Усыпили полицейскую бдительность и превосходные характеристики, которым награждали Глазкова соседи и воспитатели: заботливый, сам забирал из детского сада, гулял с ней.
Все это я еще могу понять. Но с того момента, как отец начал вымогать у матери деньги, а потом и вовсе заговорил про убийство, любые сомнения неминуемо должны были отойти в сторону. Во всяком случае, стало понятно: ребенку экстренно нужна помощь.
Уже сейчас, когда мы разбирали эту ситуацию с руководством городской прокуратуры и полиции, генералы в один голос признавали: да, нужно было возбуждать уголовное дело за вымогательство и немедленно объявлять Глазкова с ребенком в розыск.
В бесчисленных документах, приказах, наставлениях МВД и Генпрокуратуры работа по делам, связанным с жизнью и безопасностью детей, признается в числе наиважнейших. Во всех прокуратурах специально даже введена должность помощника прокурора по этому направлению. (О таком зеленоградском помощнике — чуть ниже.)
Однако на бумаге — одно, а на земле — совсем другое. Лишь 25 августа — спустя 2 месяца после исчезновения Сони — в ОВД “Матушкино и Савелки” возбудили-таки долгожданное уголовное дело. Но почему-то по экзотической 156-й статье УК: “Неисполнение обязанностей по воспитанию несовершеннолетнего”.
Как написала в постановлении дознаватель Якобчук, Глазков “не заботится о здоровье, психическом, физическом и нравственном развитии ребенка”. С чего это взяли — непонятно, да и как в таком случае объяснить вынесенные в этом же ОВД отказные постановления.
Руководство московской прокуратуры соглашается со мной: дело возбуждено неправильно. Рискну предположить: это была сознательная хитрость. Совсем уж не реагировать в полиции тоже не могли: на очередном приеме Соколова объявила, что идет жаловаться к депутатам. Требовалось срочно прикрыть свою задницу!
Если бы дело возбудили по статье за вымогательство, оно неминуемо попало бы на контроль городских аппаратов МВД и прокуратуры. Это и муторно, и тревожно. А 156-я статья городом не контролируется: состав не тяжкий.
Вот и получилось, что о судьбе Сони Глазковой в московской прокуратуре и на Петровке узнали лишь из моих запросов: я требовал активизировать поиск ребенка и изменить квалификацию дела.
Только после этого началось хоть какое-то шевеление. 9 сентября Глазков был объявлен в розыск. (Соню, правда, подали в розыск почему-то лишь 19-го.) Его телефоны поставили на контроль. В газетах и на телевидении показали фотографии.
Можно было, конечно, сделать и больше — потом выяснится: все это время Глазков действительно жил в пансионате “Восток” в геленджикском поселке Кабардинка, где годом раньше они уже отдыхали с Соней. Но тесные рамки “незначительной” 156-й статьи сковывали сыщиков по рукам. Да и позиция окружной прокуратуры тоже здорово подрезала крылья.
О роли зеленоградской прокуратуры в нашей истории следует сказать отдельно. Это ее халатность и безразличие во многом и привели к трагедии.
Прокуроры не только не вмешивались в судьбу ребенка — напротив, они категорически выступали против возбуждения дела. Помощник прокурора по несовершеннолетним прямо сказала дознавателю: ваше счастье, что я была в отпуске, иначе бы ни за что не позволила вам возбудиться.
И незаконные отказные постановления здесь тоже отменять не стали — хотя, как и положено по УПК, они были направлены прокурору округа. Не увидеть нарушения было просто невозможно.
В числе главных “антигероев” Оксана Соколова называет помощника зеленоградского прокурора по несовершеннолетним Наталью Шертман. Шертман была первая, к кому Соколова пришла за помощью.
“Разговор был очень безразличный. Мол, подумаешь, что здесь такого? Взял папа ребенка, потом — вернет обратно… После беседы с ней я окончательно поняла: дальше идти бессмысленно”.
Впрочем, Соколова хваталась за любую соломинку. Побывала она и на приеме у прокурора округа Андрея Почтарева.
“Я показывала ему запись телефонного разговора с Анатолием, говорила про убийство, но он сказал, что, несмотря на признание мужа, возбудить дело по угрозе убийства нельзя, поскольку это уже не угроза, а убийство. А по убийству нельзя возбудить — потому что еще нет трупа. Запомнилось, что Почтарев не смотрел мне в глаза, отводя голову в сторону или листая бумаги. Весь прием длился несколько минут”.
В материалах проверки я обнаружил поразительной силы документ: сопроводительное письмо прокурора Почтарева к заявлению Соколовой. Жалобу на непринятие полицией мер главный законник Зеленограда переслал отчего-то… главе муниципалитета Матушкино. В “сопроводиловке” он требовал проинформировать прокуратуру “о результатах розыскных (!) мероприятий”.
Какие такие розыскные мероприятия может проводить муниципалитет — известно одному Богу. Да еще старшему советнику юстиции Почтареву. (“Согласен, некорректно звучит”, — сказал он мне в ответ на мои упреки.)
Несколько раз сыщики уголовного розыска — одни из немногих, кто искренне пытался помочь Соколовой, — приходили в прокуратуру, убеждая в необходимости экстренных действий. И Почтарев, и Шертман — даже после жуткой посылки с детскими вещами — по-прежнему продолжали считать, что налицо обычная семейная свара. На всех совещаниях они неизменно будут стоять на своем: бытовуха. А против их согласия никто дела возбуждать не решался.
Лишь 4 октября прокуратура очнется наконец ото сна и потребует возбуждения по статье “похищение человека”. Но было поздно. Спустя 5 дней труп Сони Глазковой найдут в колодце под Геленджиком…
Я разговаривал с прокурором Зеленограда. Мне хотелось понять, что за чувства испытывает сейчас этот человек, но сколь ни пытался — каких-то глубоких переживаний так и не заметил. Даже после всего случившегося Почтарев не удосужился вникнуть в материалы дела: в беседе со мной он путался в событиях, датах. И тоже, как когда-то с Соколовой, упорно отводил взгляд.
“Вы в самом деле считаете, что можно было предотвратить убийство?” — с каким-то даже изумлением спросил Почтарев у меня под конец беседы. И, услышав однозначный ответ, вздохнул: “Что ж. Готов понести любое наказание”.
“А какое наказание вы считаете для себя заслуженным?” — поинтересовался я. Почтарев усмехнулся:
“Вы что же, хотите, чтоб я сам себя… сам себе наказание определил?”
И — через минуту: “Готов понести любое наказание…”
***
“За все годы моей службы такое случается впервые: чтобы отец увез ребенка, а потом убил”, — сказал мне начальник столичной полиции Виктор Голованов, в прошлом — многолетний начальник МУРа.
Трудно понять мотив столь нечеловеческого преступления: окончательную причину смерти можно будет определить лишь после экспертизы, но сам Глазков говорил, что задушил ребенка. (Еще прежде он угрожал повесить девочку.) Эксперты установили на трупе множественные черепно-мозговые травмы.
Все, кто знал Анатолия Глазкова, не могут поверить в случившееся: он ведь так любил дочку! Но в последнее время Глазков начал пить. Уехав в Геленджик, окончательно, видимо, сорвался с катушек.
А тут еще — известие о разводе, который Оксана получила в отсутствие мужа. Именно это, считают сыщики, и стало для Глазкова точкой невозврата.
Маловероятно, что предполагаемого убийцу удастся найти. И не потому, что его плохо ищут: уголовный розыск — одна из немногих служб, сохранивших боевой профессионализм. Но вряд ли, убив дочь, Глазков смог этого пережить. Сыщики считают, что скорее всего он покончил с собой.
…После драки кулаками не машут. Что толку теперь в комиссиях и разбирательствах, когда девочку уже не вернешь.
Но Почтарева, Шертман, начальника ОВД “Матушкино и Савелки” Медведева, многих других нужно примерно наказать хотя бы для того, чтобы в следующий раз другой пропавшей девочке повезло больше Сони Глазковой.
Уже с понедельника прокуратура и полиция Москвы начинают детальную проверку виновности своих сотрудников. Начальник ГУ МВД Владимир Колокольцев пообещал мне, что на этой неделе все, кто принимал незаконные решения, будут уволены.
Параллельно к доследственной проверке приступает и Следственный комитет. Она вполне может кончиться уголовным делом против тех, кто не принял мер к розыску девочки. И это будет справедливо.
“Я хочу, чтобы моя дочь погибла не зазря и наше горе стало для всех уроком”, — сказала мне вчера Оксана Соколова. Я тоже этого очень хочу. Хотя, увы, и не верю.
Это только умные учатся на чужих ошибках. Мы же — исключительно на своих…