“В нашей разведке женщина не приманка”
Из “оперативного досье” “МК”:
<p>“Елена Косова тчк Сотрудница Службы внешней разведки тчк Оперативный псевдоним Анна тчк Работала в Нью-Йоркской резидентуре, в том числе с группой Владимира Барковского, занимавшегося научно-технической разведкой в рамках проекта, сыгравшего важнейшую роль в создании атомного оружия в России тчк В органах государственной безопасности с 1947 года тчк Страны пребывания — США, Голландия, Венгрия”</p>— В годы войны я мечтала пойти на фронт, даже записалась на снайперские курсы, — начинает свой откровенный рассказ Елена Александровна. — Увидела как-то объявление, что принимают юношей и девушек в высшую военную школу МГБ. Я тогда не знала, что это и есть школа разведки. Папа был командующий внутренними войсками МВД, и он был против моего решения. Говорил: “Ну что тебе там делать? Это не женский путь. Ты что, подвигов захотела?”. Но переубедить ему меня не удалось.
— И чему вас учили в школе разведки?
— В основном иностранным языкам. У нас на группу из 5 человек было 6 преподавателей английского, причем почти все профессора. Требовали так, что я не могла продохнуть. Мы слушали американское радио, учились быстро записывать... Нам полгода не давали значения английских слов, которые мы запоминали: отрабатывали вначале одно только произношение. Но когда мы приехали в США, я была разочарована. Как только начинали говорить, все понимали, что мы приезжие. Благо что мы не были нелегалами, и даже по легенде мы представлялись русскими, иначе наш английский грозил бы провалом.
— Почему так вышло?
— Потому что учили мы английский по Джеку Лондону, по другим классикам. Контрольные делали по экономическим текстам, которые изучают в Англии только определенные типы (их называют “котелки”). Вот представьте, если я сейчас в магазине скажу продавцу: “Не будете ли вы настолько любезны, чтобы дать мне вот эту корочку хлеба. Я вас заранее благодарю”. Что он подумает? То-то. А нас примерно так учили. И, помню, в Штатах хозяин одной лавки мне сказал: “А вы на каком языке вообще разговариваете?”. Это он так пошутил. Потом добавил, мол, не берите в голову. Но как не брать? Нам пришлось спешно осваивать язык разговорный.
— В Америку вы были командированы Центром вместе с мужем?
— Да, когда я окончила школу, мы поженились. Я работала в отделе “В” Комитета информации (так тогда называлась внешняя разведка) и вела американское направление. И вдруг нас с мужем в 1949 году посылают в командировку в Штаты, обоих в качестве русских корреспондентов ТАСС. Приезжаем в Нью-Йорк, а начальник ТАСС (он, конечно же, понимал, кто мы и откуда) говорит, мол, штат переполнен. И чтобы освободить место для меня, ему придется уволить негритянку, у которой трое детей. Я отказалась. И потом я стала работать в представительстве СССР при ООН. У меня была надежная легенда, что я закончила какой-то институт тихоокеанских отношений, являюсь специалистом по защите прав женщин и т.д. Помню свое первое появление в ООН. Меня принял первый зам. секретаря международной организации. К моему удивлению, он заговорил со мной на чистейшем русском языке. Да на таком красивом! Оказалось, что был сыном китайского посла в Петербурге и там заканчивал университет. Я ему сразу понравилась — худенькая, симпатичная, бойкая, сообразительная, с отличным чувством юмора. И если наши предложили меня на первую ступень политического офицера, то он прислал свое заключение, что берет сразу на вторую, повыше. И я сразу стала получать в ООН зарплату, как наши мужчины. А поручили мне африканский участок по несамоуправляемым территориям. И я выступала с докладами, делала анализ и вообще выполняла свою официальную работу так, что никто не мог придраться.
— Вы были первой советской женщиной в ООН?
— Да. Помню, об этом сразу написали все газеты. Когда мне дали отдельный кабинет, дверь туда не закрывалась. Все без конца заходили, как в зоопарк, чтобы поглазеть на меня. И я тогда среди наших была единственной, кто водил машину (научилась тайком от папы еще в юности).
— А в разведчицы брали только таких вот, как вы, — симпатичных девушек?
— Никакого отсева по внешним данным не было. Но действительно, все женщины-разведчицы, которых я знала, были очень интересной наружности. Наверное, это совпадение.
— А перед вами Центр часто ставил задачу очаровать кого-то?
— Никогда. Вообще многие считают, что женщина занимает в разведке особое место главным образом как соблазнительница. Что ее используют как наживку. И что если она идет на встречу с информатором, то будет применять свои чары. Уверяю вас — наши к таким методам не прибегали. Может быть, потому, что в этом просто не было необходимости. Мы работали с таким количеством людей, что всегда могли выбирать информаторов. Но попытки мужчин-иностранцев подойти ко мне поближе, конечно, были. Помню, стал захаживать один француз, пригласил на ланч. Я в ответ: “С удовольствием!”. И пришла. С мужем. (Смеется.)
— Вам приходилось самой вербовать?
— Нет, мне давали готовых информаторов. И обычно это были женщины. Общение двух дам, их “случайные” встречи в кафетерии, магазине, парикмахерской ни у кого не вызывают подозрения. Как-то меня пригласил резидент и сказал, что мне предстоит вести конспиративную связь с ценным источником. Эта женщина работала в делегации одной из европейских стран при ООН. Нам удавалось обмениваться с ней информацией, даже когда она в торговом центре спускалась на эскалаторе вниз, а я на соседнем поднималась вверх. Одно рукопожатие, дружеское объятие — и шифровка у меня. Благодаря этой связи Центр регулярно получал информацию, касающуюся позиций стран НАТО по глобальным мировым проблемам.
— Кто еще был в числе ваших информаторов?
— Многие эпизоды не рассекречены, и я не могу о них говорить. К тому же там были задействованы американцы, которых и сейчас можно вычислить по моим описаниям. Скажу лишь, что я постоянно поддерживала связь с американкой, работающей в важном государственном ведомстве. Когда с ней встречалась, была предельно собранной. Любая оплошность могла дорого обойтись даже не столько мне, сколько ей.
— Это ведь был период “холодной войны”, так что все американцы, наверное, на вас смотрели искоса?
— Вообще американцы — очень славный народ, и они похожи на нас, русских. Они относились к нам с теплотой. Когда узнавали, что мы русские, так душевно принимали! Но это я говорю именно о простых людях, а на уровне правительства все было иначе. Готовилась атомная война, и мы знали достоверно, что примерно в апреле 49-го США хотят скинуть на Россию бомбу. И перед нами стояла задача ни много ни мало спасти родину, так что мы не могли ни о чем другом думать. Американская контрразведка лютовала. За каждым человеком из Союза неотступно следили. Были введены драконовские меры по перемещению советских дипломатов, число которых сократили до минимума — оставшимся запрещалось даже покидать город.
В Нью-Йорке я работала не на технической работе, а на оперативной. Была связником в группе Барковского (как раз он занимался атомной бомбой). Он мне давал поручения — скажем, напечатать письмо в перчатках, в другом районе бросить в определенном месте, с кем-то встретиться.
— Это случалось каждый день?
— Конечно нет, по мере надобности. Помимо этого, помню, у оперативного секретаря нашей резидентуры что-то случилось. Ее спешно отправили на родину. А мне поручили выполнять ее функции. Для этого мне пришлось научиться печатать на машинке.
— Секретные донесения печатали дома?
— Что вы! Дома нельзя было держать вообще никаких компрометирующих вещей. Мы никогда не говорили о нашей работе и вообще ни о чем таком с мужем. Если ему надо было знать, удачно ли я выполнила задание, я, вернувшись домой, слегка кивала ему головой. Мы научились понимать друг друга без слов, только по глазам. Так что даже если была прослушка, нас бы не раскололи.
— Где находилась резидентура?
— В советском посольстве. Наша комната (где был радист) находилась на верхнем этаже, и чисто теоретически нас могли слушать со стороны крыши. Потому всегда подстраховывались. Использовали шифры.
Я на машине из ООН ежедневно ездила вечером в резидентуру. И каждое утро у меня так же начиналось. Кстати, я и перед нашими советскими гражданами, работающими в посольстве, была закрыта. Официально я отвечала там за архив экономического отдела.
— То есть параллельно вели как бы еще одну жизнь, третью?
— Даже четвертую (если семейную учесть, а я ведь старалась быть хорошей хозяйкой). А еще я была массовиком-затейником для дипломатов. Организовывала самодеятельность, пела, танцевала. Но тогда сил на все хватало. Может быть, потому что я в семье такой воспитывалась… У меня отец был генералом, брат генерал, и муж тоже стал генералом. А сама я старший лейтенант. (Улыбается.) Но чувство патриотизма всегда давало мне столько энергии.
— На грани провала часто были?
— Это весьма относительно. Ведь в разведке каждый день сопряжен с риском в той или иной степени. Иногда опасность подстерегала там, где и не ожидаешь. Помню, у меня как-то ночью случился необычный сердечный приступ (мы тогда снимали дачу в 120 км от Нью-Йорка). Муж вызвал доктора, но прислали полицейскую “скорую помощь”, которая была поблизости. Там сразу поняли, что у меня со щитовидкой проблемы, и решили меня срочно госпитализировать. Но мне ведь ни в коем случае нельзя было в американскую больницу!
— Почему?!
— Есть такое понятие, как “токинг драг”. Что-то вроде детектора лжи, только человека раскалывают с помощью лекарственных препаратов. Дают таблетки, и он отвечает на любые вопросы. Потому нам, разведчикам, запрещалось проходить даже медобследование без присутствия наших докторов.
Справка "МК"
<p>Разведчик Николай Косов помимо всего прочего был блестящим журналистом, вице-президентом Ассоциации иностранных корреспондентов при ООН. Был переводчиком Молотова, сопровождал в зарубежных поездках Хрущева, Булгарина.</p>— Какое задание вам больше всего запомнилось?
— Наш нелегал (такой как Штирлиц) как-то должен был встретиться с сотрудником диппредставительства. Он уже выехал, но пришла телеграмма из Москвы, в которой говорилось, что ни в коем случае нельзя допустить эту встречу. А тут за всеми нашими наружка была. Только за мной американская контрразведка не следила. Так что пришлось ехать мне. Хотя вообще запрещалось покидать город, я прорвалась. К подобной встрече вообще готовятся дня три. Смотрят, в какой ресторан человек зайдет, где его можно проверить, нет ли за ним хвоста. Но у меня не было на все это времени, на “маршруте” я его не смогла перехватить и приехала на место самой встречи. Это был крайний вариант, к которому можно было прибегнуть в самых критических случаях. И вот из кустов выходит парень кудрявый. Я сразу поняла — наш! И он почувствовал, что произошло что-то, и отошел в сторону. А тут идет тот, к кому наш Штирлиц приехал. Я ему даю понять, мол, встреча отменяется. Он сначала ни в какую — как так! Едва убедила. А наш Штирлиц вскочил в автобус и три дня по стране ездил, чтобы убедиться, что за ним слежки нет.
— Прослушивающие устройства, всевозможные диктофоны и видеокамеры вы использовали?
— Нет, ничего такого не было. Донесения обычно мне передавали в таких маленьких капсулах (в виде кинопленки). В моем “Бьюике” была пепельница. В случае опасности я нажимала кнопку, и капсула сгорала в течение минуты. Как-то раз я ехала в другой штат, везла донесение. И тут меня в тоннеле неожиданно остановил полицейский. Я уже приготовилась сжечь капсулу, но он сказал, что на дороге затор и нужно немного обождать. Переволновалась я тогда сильно. В другой раз я нарушила правила дорожного движения. Думала, что все, пропала (а мне муж перед этим в кино, где у него была встреча с агентом, отдал эту штучку, чтобы я отвезла куда надо). И снова приготовилась сжечь донесение, хотя оно было весьма важным. Но тут говорю полицейскому: “А где у вас улица невест?” — она действительно была поблизости. Он мне: “А вы что, невеста, едете на свадьбу? Ну тогда не буду задерживать вас, но впредь не нарушайте”. Вообще каждый раз что-то случалось. Это было романтично, интересно. Мы тогда сами были молодые — и нам все это нравилось.
“Лепить я начала в 50 лет”
— Почему вы решили уйти из разведки?
— В 30 лет я узнала, что жду ребенка. Это все меняло. Я решила посвятить себя ему. Мама моя была больная, помочь некому. Да и вообще я бы никому не доверила сына. К тому же я не хотела рожать в Штатах. Ведь по местным законам ему тогда пришлось бы служить в американской армии.
— Я была уверена, что разведчики связаны навсегда…
— Никакой кабалы нет. Я пришла и попросила отпустить меня года на три. А мне в Центре предложили уволиться, а потом, если захочу, вернуться, когда будет угодно. Я так и не вернулась.
— Вы никогда не жалели, что ушли из разведки?
— Нет. К тому же разведка навсегда осталась в моей жизни — я ведь была женой разведчика… И когда мы с мужем жили в Голландии, частенько замечала за собой слежку. Нас тогда подозревали: муж в Штатах был корреспондентом, а в Голландии он уже в качестве дипломата… Так ведь не бывает. Но вообще мне часто приходилось ему помогать. Если были на приеме, он просил подойти к такой-то паре, познакомиться, разговорить и т.д. Но это была для меня уже не работа, а помощь близкому человеку. В Москве мы никому не говорили, что он разведчик. Все думали, что просто в КГБ работает. Вели нормальный образ жизни и старались ничем не отличаться от других. Так полагалось.
— А когда открыли в себе талант скульптора?
— Это произошло неожиданно, когда мы жили в Венгрии. Муж был представителем КГБ СССР, и у него была сверхважная миссия. Помню, когда мы приехали туда, кто-то из дипломатов обронил, мол, раз СССР прислал Николая Косова, значит, готовится что-то серьезное. А у меня будто взрыв творческий случился. И это, заметьте, в 50 лет. Теперь я всем говорю — не бойтесь искать свое призвание в любом возрасте! Пусть мой пример вдохновит кого-то. Мой венгерский учитель объяснил, что мое творчество — выход накопившихся впечатлений, полученных от разведки. Пожалуй, благодаря ей я научилась быть предельно внимательной, запоминать лица, малейшие детали, видеть в людях внутреннюю духовную суть.
Первой сделала скульптуру Петефи (любимого писателя венгров), ее тут же оценили. Внушили мне, что я прирожденный скульптор. Я вступила в члены Союза художников СССР, но встретили меня там неважно. Слышали, что я из КГБ (а мы же тогда не могли сказать, что на самом деле мы из разведки), и меня сторонились. Уж не знаю, что они тогда обо мне думали. А потом искусствоведы стали говорить, что у меня почерк необычный, мне удается передать внутреннее состояние человека, обо мне стали писать в газетах по всему миру.
— Правда, что вы лепили Маргарет Тэтчер и даже подарили эту свою работу?
— Да, мы встречались с ней. И ей понравилось, как я ее вылепила. Мне было очень приятно.
— Если бы пришлось выбирать между двумя профессиями — разведчицы и скульптора — на чем бы остановились?
— Тогда, в молодые годы, — только разведчица. Я была (и остаюсь) патриоткой и мечтала сделать что-то для своей страны. Но сейчас считаю себя именно скульптором и прошу своих поклонников воспринимать меня именно в этой ипостаси.
— Но следите за новостями в мире разведки? Что думаете про громкий шпионский скандал в Штатах, в котором фигурировала ваша тезка?
— Слежу по мере возможности. И скажу вам, что в разведке все не так, как может показаться. Непосвященный меня не поймет…
— Как вы считаете, роль женщины в разведке сегодня во всем мире возросла?
— Мне сложно судить, что происходит сейчас. Но женщины всегда играли серьезную роль в этом деле. Думаю, ничуть не меньше, чем мужчины. Вот на сегодняшний день рассекречены несколько наших женщин-разведчиц. Но ведь все они выполняли совершенно разные функции и задачи, что говорит о том, насколько широкое понятие самой разведки. Одни разведчицы добывают конфиденциальную информацию, другие обеспечивают безопасность на конференциях, третьи занимаются вербовкой, четвертые... Кому-то приходится бывать, как я люблю говорить, “в горячих окопах холодной войны”, а кто-то успешно трудится на родине. Что касается разведки во всем мире, то в службах разных стран женщин могут использовать в этом деле по-разному. Где-то действительно как наживку.
— Не было желания “сделать” Путина? Он все-таки бывший чекист.
— Именно как коллегу я его и воспринимаю. И, конечно, я бы хотела его вылепить. Но только уже чуть ли не сто скульптур его есть. А его все продолжают лепить и рисовать…
— А кого хотели бы сейчас вылепить?
— Мужа. Тогда, возможно, найдет выход моя грусть, которая все время накапливается. Говорят, время лечит. Нет, оно только разжигает большую тоску. Вот он умер 5 лет назад, и нет такого дня, когда бы я не плакала и не вспоминала о нем. Я иногда смотрю нынешние фильмы и скажу вам — мы не то называли любовью, что называют сейчас. Мы вошли друг в друга так, что я иногда не понимала, кто я ему — мать, жена, дочь. Он был самый дорогой для меня человек, хотя мы, конечно же, иногда ругались. Мы, наверное, из той древнегреческой легенды об андрогине, которого разделили на две половинки.