На днях Михалков выступал в Политехническом. Вход свободный. Народ пришел, было много молодых. Этот народ, так обожающий Михалкова и местами так ненавидящий, на входе шмонали изо всех сил. Сначала “пищалками”, а потом уже вручную. Специально обученные мощные люди лазали у народа по карманам, по всем впуклостям и выпуклостям. “А это что у вас такое?” — нащупал-таки у меня добычу вертухай. “Фрукты, теща положила”. — “Фрукты, овощи ни-з-з-зя”. Ну, нельзя так нельзя. Ради Михалкова чем не пожертвуешь.
“Никита Сергеевич, — обратилась к герою дня ведущая Татьяна Малкина, — а почему у вас столько охраны, даже в мужской комнате одного крепкого мальчика видели?” (Умеет же Малкина врезать не в бровь, а в глаз! Правда, делает это с периодичностью раз в 20 лет. Помните, 19 августа 91-го она выпалила Янаеву: “Вы понимаете, что совершили государственный переворот?” У того руки еще сильнее затряслись.) Михалкова этот “удар под дых” отнюдь не поразил, он и не про такое слышал. “Да у меня вообще охраны нет”. — “А кто же эти люди? Вот тут Чубайс поднялся этажом выше, так у него всего лишь один телохранитель”. — “А у меня ни одного. Кто эти люди, понятия не имею”.
“Вам не стыдно за то, что когда-то вы ударили человека?” — это уже вопрос из зала. “Стыдно. Очень стыдно. Но понимаете, не мог сдержаться. Ну должен я был его проучить. Пришел же со всей душой, так он в меня яйцами. (А-а, вот почему конфисковали мою морковку с яблоками!) Очень жалею, что так поступил. Правда, если бы сейчас такое повторилось, опять возможно, что и не сдержался бы. Знаете, просто иногда с собой сделать ничего не могу, какой-то огонь проходит между мной и другим человеком. Так в жизни у меня четырежды было. Два раза очень серьезно”. Тут народ зачесал репу: неужто прибил кого-то Никита Сергеевич с пылу с жару. “А хотите расскажу, — прочитал людские чаяния режиссер. — Вот ударил я как-то человека, да так, что он взлетел. А я после этого рукой месяц ни двигать, ни писать не мог. Во как!”
Неужели это говорит тот самый человек, который стоял на коленях перед Нонной Мордюковой, умоляя простить и доиграть в “Родне”. Тот самый, который после окончания съемок “Обломова” рыдал, обнявшись с Олегом Табаковым, оплакивая закончившееся счастье сотворчества. Тот ли это Михалков, о котором практически все артисты, с ним работавшие, отзываются с нежностью, с высочайшим пиететом?! Тот, конечно. Тот, да не тот. Потому что Михалковых очень много. В “Мульте личности” их трое, но на самом деле гораздо больше. Это абсолютный персонаж Достоевского. Он и сверхпрактичный, циничный Иван Карамазов, и безбашенный, но добрейший Митя, и духоподъемный Алеша, и недочеловек Смердяков. Но таких “и” еще очень много.
После его речи в Доме кино о божьей каре и японском землетрясении интеллигенция кем его только не называла: духовным мародером, негодяем, подлецом, договорилась даже бойкотировать его “Цитадель”. А он спокоен как удав. С удовольствием цитирует оскорбления, обзывания в свой адрес и мстить никому не собирается. Потому что истинно верует. “Всё переврали, я совсем не то имел в виду”, — мягко, доброжелательно парирует он. Сама святость!
Гостиница в Козихинском переулке? “Да это потому, что я Никита Михалков. А был бы какой-нибудь Автандил Месропович Мусрепов, никто бы даже и не чихнул. Этот дом разваливался уже восемь лет, и я просил еще у прошлых властей Москвы его перестроить. Но мне не разрешали. А теперь только начал, сразу тарарам поднялся. Экологию я нарушаю? Так рядом за это время сколько уже небоскребов отгрохали. Им что, значит, можно?”
“Мигалка”, говорите. Так я же председатель общественного совета Минобороны. Ну не просил же я сам для себя эту “мигалку”, она мне положена. Знаете, как я работаю? Тридцать лет уже сплю по четыре часа.
В манифесте “Право и Правда” он требует от всех и от себя, любимого, соблюдать Конституцию. “Но вы же обращались к Путину, чтобы он на третий срок пошел. Какая же здесь Конституция?” — “Да не читал я даже это обращение, меня Церетели попросил, а я подмахнул. Глупый потому что”. “Так вы за кого, за Путина аль за Медведева?” — записка из зала. Немного покочевряжившись, Никита Сергеевич героически выдавил: “За Путина”.
И конечно же, Михалков за монархию. “Можете считать меня выжившим из ума, но я думаю, передача власти по наследству лучше, безопаснее, чем всякие выборы”.
Тема михалковского безумства витала в воздухе и не раз была произнесена самим “пациентом”. Так и говорил: “Для многих, наверное, я представляю лишь клиническо-медицинский интерес”.
Он давно уже превратился в анекдот, в пародию на самого себя. Он все про себя понимает. Знает, что за многие его вирши, не стыкующиеся с демократическим мейнстримом, “совесть нации”, которой считает себя наша интеллигенция, все чаще заявляет, что Михалков выжил из ума. Сам Никита Сергеевич этим практически гордится: “Да, я Чаадаев”. И все ждут, когда он окончательно состарится, совсем забудет, как снимать хорошее кино, и тогда “утомленного солнцем” можно будет замочить окончательно. Но он же великолепнейший артист! Просто притворяется, играет в падучую, юродствует, а сам при этом подмигивает нам всем умным глазом: “Вижу, вижу, как вы радуетесь, слышу, что про меня бормочете”. Он все запомнит и всем ответит.
Он умнее всех нас. Он — это практически мы. Мы тоже хотим служить, быть при власти, иметь “мигалку”, собирать свой маленький гешефт с магнитных болванок. “Быть знаменитым некрасиво” — это не про нас. Каждый мечтает заполнить собой самое большое пространство. Одна маленькая деталь: мы не сняли “Свой среди чужих”, “Рабу любви”, “Обломова”, “Неоконченную пьесу”, “Пять вечеров”, “Родню”… Мы смотрим в зеркало и не узнаем себя в Михалкове. Да мы просто красавцы! Восхищаемся, поправляя прическу. И с чувством глубокого удовлетворения начинаем гнобить Михалкова.
Не стреляйте в пианиста, он играет как умеет. Тем более что пианист — не обычный тапер, а знаменитейший музыкант. А что касается человеческого… “Если бы не мой брат Андрон, я был бы гораздо хуже”, — объявил на встрече в Политехническом Никита Сергеевич.
Он все про себя понимает. Он плохой? Но и мы-то ничем не лучше. Замечательный? Тоже не более, чем мы. Надо просто чаще смотреться в зеркало.