Мы радостно хватаемся за все улучшения жизни, но приспосабливаемся к новым технологиям медленно и мучительно. Смеясь над шутками о бабушке и внучке, подравшихся из-за разного понимания слов «мышка» и «лайки», не стоит забывать, что новые технологии меняют все: и миропорядок, и государства, и нас самих.
После промышленной революции вызванные ею изменения научились анализировать (и даже прогнозировать) марксисты. Но уже информационная революция, хоть и идет более полувека, системно не осмыслена до сих пор: возможно, прошло еще мало времени, но скорее дело в самих информационных технологиях, хаотически преобразующих наше сознание и забивающих его белым шумом.
Такое воздействие снижает — вплоть до разрушения — наши познавательные способности. Среди наиболее ярких проявлений этого — ставший постоянным кризис управления, все более склонного к враждебному неприятию реальности, самовнушению, безответственности и стремлению заменить исполнение своих обязанностей наглой пропагандой. Эта «новая норма», вчера казавшаяся патологией, свойственна даже бизнесу.
Не успев адаптироваться к последствиям информационной революции, человечество вошло в 2020 году в постинформационную эпоху. В ней общественно значимая часть жизни течет в руслах социальных платформ и управляется через них, в том числе гомерическим усилением нужной информации и «пессимизацией» (то есть глушением) всего, что мешает управлению и даже не помогает ему.
Конечно, платформа не субъект управления, это лишь среда, передающая информацию пользователю без ненужных (и тем более искажающих ее) посредников. Но создатель этой среды, как мы видим на примере маркетплейсов, обретает почти всеобъемлющую, еще мало представимую сегодня монопольную власть над ее пользователями, так как обладает самой средой их функционирования и через это всеми формами и последствиями их деятельности.
В условиях коронабесия, качественно усугубленных санкционной войной Запада (начатой, напомню, еще в 2014 году), правительство Мишустина обеспечило не только выживание, но и развитие страны решительным переводом управления как минимум социально-экономической сферы на платформенную основу.
В результате Россия стала абсолютным мировым лидером в деле управления на основе единой платформы, позволяющей оперативно контролировать всю легальную экономическую деятельность и прогнозировать последствия тех или иных мер.
Именно благодаря осуществленному премьером Мишустиным переводу управления на стремительно созданную цифровую платформу провалились попытки Запада уничтожить нас мерами экономической войны. Именно благодаря этому сохраняется стабильность (пусть и не та, которую хочется), спад экономики регулярно оказывается заметно ниже, а рост — заметно выше ожидаемого.
Более того, мы видим, что, несмотря на коррупцию, ошибки и просто утрату культуры разработки крупных проектов, точечно направляемые на развитие средства прежде всего федерального бюджета хотя и частично, но компенсируют порождаемый чрезмерной жесткостью финансовой политики «денежный голод». Это требует переосмысления всей стандартной экономической теории (в которой такая компенсация попросту невозможна).
Разумеется, опередив всех, российское государство (а с ним и общество) полной ложкой хлебнуло неведомые раньше проблемы нового типа управления.
И снисходительно именующим их «болезнями роста» стоит напомнить, что может случиться с ребенком, если его не лечить.
Проблемы проявляются прежде всего в изменении сознания управленцев, работающих в цифровых платформах. Это нормально: любая технология меняет сознание того, кто ее применяет (так, диалоги обывателя с программистом скоро станут отдельным юмористическим жанром).
В первую очередь бросается в глаза нежелание менять ранее принятые, в том числе очевидно ошибочные решения, причем это вызвано не бюрократической спесью и самовлюбленностью, а объективными технологическими причинами.
Получая из органов власти ответы в стиле «ваше предложение интересно, но оно требует изменения наших решений, а мы их уже приняли», я долго считал их изощренным издевательством, пока не увидел более простой причины.
Ведь инфраструктуру платформенного управления создают математики, слабо связанные с социально-экономической политикой. Чем больше в модели постоянных параметров, тем проще ее рассчитать, и поэтому (особенно при формировании сложнейших моделей, описывающих общество) математики стремятся принимать в качестве постоянных максимум используемых ими величин.
В результате то, что должно гибко меняться в соответствии с потребностями общества (от налоговой системы до преподаваемых в школе предметов), для удобства разработки сложнейших моделей делается постоянным.
Это упрощает создание и старт цифровой управленческой платформы. Но потом назревает потребность в переменах. Запад расширяет санкции, ВТО перестает работать, ВОЗ от охраны здоровья переходит к опытам над людьми и насаждению извращений, государство пытается переориентироваться с колониального вывоза сырья на его переработку и производство добавленной стоимости, а модель допускает лишь количественные, а не качественные изменения.
В результате назревшие и самоочевидные для общества изменения блокируются не только по злому умыслу, но и просто из ужаса перед перспективой делать почти заново колоссальную работу по созданию сложнейшей математической модели, лежащей в основе платформенного управления.
А отказ от необходимых изменений не просто парализует управление, но и грозит цивилизации исчезновением.
Другая «болезнь роста» платформенного управления — игнорирование информации, не предусмотренной при разработке платформы.
Человеческое сознание само, причем обычно незаметно для его носителя, структурирует информацию, выстраивая причинно-следственные связи и тем перерабатывая хаос новостей в пригодные для осмысленного использования знания, но эта способность остается за рамками алгоритмизированного, машинного мышления. И сознание менеджера, функционирующего в его рамках, под его влиянием с легкостью утрачивает эту способность.
Следствие — шокирующее обычного человека игнорирование реальности, возможность которой по тем или иным причинам не заложена в исходную модель. Это касается и критики не установленных заранее и порой странных каналов (например, надо перейти по куар-коду на объявлении на заборе стройки, а все остальное, вплоть до массовых беспорядков, не работает), и «теневой экономики» с ее влиянием на политику, и противоречащих официальной статистике данных самой платформы (например, о росте цен).
Конечно, обычно сигналы о неэффективности госрегулирования (вплоть до разрушения ЖКХ) игнорируются из-за корысти, но не стоит забывать и технологическую причину этого. Кроме того, решение большинства сегодняшних проблем в рамках исходных параметров модели невозможно и потому требует слишком трудоемкого их изменения.
Сказав о корысти, надо перейти к базовому пороку любого технократического подхода — недооценке важности обратных связей в управлении, прежде всего интересов его участников. Результат — зафиксированные Счетной палатой невозможность достичь ряда целей государственной политики мерами, предназначенными для их реализации, и отсутствие корреляции между стимулированием инвестиций и реальным инвестиционным процессом.
Классический пример — планы улучшить высшее образование строительством университетских кампусов, порожденные тем, что строительный комплекс является едва ли не самым значимым из легальных составляющих власти, а отчитываться о площади сданных помещений неизмеримо проще, чем о вменяемости выпускников.
При этом количество неумолимо переходит в качество: частично описанные выше проблемы лишили некоторых управленцев, в том числе высокопоставленных, способности не только формировать, но даже и просто воспринимать причинно-следственные связи. По сути, мы широко наблюдаем проявления «частичного сознания» — по аналогии с «частичным работником» Маркса. Этому сознанию, порожденному имитационными процессами в рамках цифровых платформ, неуютно в реальности, и он бежит из нее в комфортный мир бессмысленных отчетов по столь же бессмысленным поручениям.
Порождаемые этим системные риски требуют скорейшего преодоления хотя бы названных «болезней роста».