Один из важнейших компонентов ее управленческой культуры — распространение заведомо ложных представлений, причем в первую очередь о состоянии самой Англии и о причинах ее успехов.
Ключевая форма реализации этой культуры — создание и запуск «психоисторических вирусов»: привлекательных концепций, кажущихся всеобъемлющими и достаточными для применения, но на деле частичными и потому разрушающими тех, кто действует на их основе.
Это проявление традиции «стратегической маскировки», при которой введение конкурента в заблуждение, размывание его внимания (по принципу «камней по кустам») и отвлечение его энергии на заведомо негодные объекты служат обязательными элементами любого действия.
Заведомо ложные представления о Британии, ее состоянии, способностях и намерениях (как и об устройстве мира в целом) тщательно прорабатываются учеными, оформляются в виде привлекательных теорий и затем энергично внедряются в сознание конкурентов всеми силами английской управленческой элиты, включая деятелей культуры.
Наблюдателям, веками недоумевающим, почему на практике англичане последовательно игнорируют рекомендации собственных гениев, остается удовлетворяться их невнятным лепетом о пагубности отживших традиций и косности бюрократии.
Это позволяет скрывать наиболее эффективные методы, применяемые англичанами, чтобы избежать их освоения конкурентами (и особенно партнерами!) и обеспечить их постоянное отставание.
Классическим проявлением такой интеллектуальной диверсии в экономической политике после «Робинзона Крузо» Дефо (который создал столь мощную традицию судить об обществе как о наборе отдельных хозяйств, что ее опровергал еще Маркс!) стало распространение теории Адама Смита. Из нее следует пагубность любого протекционизма, что гарантировало неспособность более слабых экономик развиваться в условиях хозяйственного и технологического доминирования Англии.
Безусловно, теория Адама Смита отражает определенный уровень развития не только мысли, но и английской экономики: когда она развилась так, что перестала бояться внешней конкуренции, инструментом ее укрепления стало фритредерство. Но эта политика пропагандировалась не столько потому, что она была выгодна Англии, сколько из-за заведомой невозможности успешно повторить ее для ее заведомо более слабых конкурентов.
Протекционизм же, обеспечивший английское возвышение, как инструмент развития общедоступен, может быть использован конкурентами, — и потому никогда не пропагандировался англичанами (особенно когда они сами его применяли, в том числе в рамках ЕС по отношению к неевропейской продукции).
Культурная специфика английской элиты — стремление к подавлению конкурентов в том числе сокрытием от них реальных знаний и направлением «по ложному следу» — проявляется и в такой традиции «доброй старой Англии», как сокрытие важнейших социоинженерных технологий, доходящей до отрицания самой их возможности (в духе «Бойцовского клуба»: главное его правило — отрицать его существование).
Соблюдать этот негласный запрет тем легче, что он порожден английской семейной культурой, не допускающей «выноса мусора из избы», исключающей даже упоминание общеизвестного, но лишь подразумеваемого. Она же вызвана наличием почти в каждой обеспеченной семье разнообразных скелетов в шкафу — как минимум из-за ломки психики поколений детей (прежде всего мальчиков) в элитных частных школах.
Кроме того, возведенные в абсолют соображения личной выгоды противоречат даже официальной морали, что проявляется в широком диапазоне девиационных социальных практик — от нормальной для джентльменов викторианской эпохи традиции избивать жен до обычая английских леди из высшего света еще в начале 90-х годов ХХ века недорого продавать себя в барах ради развлечения.
Стратегия навязывания конкурентам заведомо ложного знания не могла не влиять и на сами английские элиты. Ведь аналог третьего закона Ньютона неумолим: влияя на других, вы влияете и на себя, — и сами верите в то, истинность чего вы внушаете другим. Интеллектуально оскопляющий других лишает интеллекта потенциала и себя самого.
И это не менее важный фактор исторического краха Британской империи и нынешней стратегической слабости Англии, чем отшлифованная до идеала система подготовки колониальных чиновников в элитных частных школах и университетах.
Ведь знание открыто по своей природе. Сделанное тайным, циркулирующим лишь в незначительной и ограничившей саму себя части общества, оно вырождается в религию (пусть даже гражданскую, в которую строго по Линкольну выродилась американская демократия) и умирает в ритуалах.
Английская наука быстро стала (и была осознана управляющей системой в этом качестве) фактором обеспечения национальной конкурентоспособности благодаря не только разработке эффективных методов действия для англичан, но и навязывания конкурентам заведомо ошибочных идей.
Навязывая подрывные методы и концепции и настойчиво убеждая использующих их жертв в их эффективности, английская наука и сама начинала хотя бы частично верить в них, что запутывало и дезорганизовывало ее саму, драматически снижая тем самым эффективность Англии.
Снижение эффективности сопровождалось осознанием того, что паразитирование на чужих достижениях (пусть даже и с позиции якобы беспристрастного арбитра) проще самостоятельного познания.
Результатом стала постепенная деградация официальной англосаксонской науки и ее впадение в формализм (удобный для интеллектуального ограбления верящих в ее беспристрастность).
С качественным усложнением технологий (самое позднее с началом первой научно-технической революции) эта особенность завела Англию в тупик — просто в силу неотделимости сложных технологий от их разработчиков, затрудняющей даже их добровольную передачу.
Дополнительное пагубное влияние на западную науку (ставшую почти целиком англосаксонской после уничтожения по итогам Второй мировой войны фундаментальной науки Германии) оказал развивающийся монополизм крупных корпораций.
Значимым этапом в ее деградации стало обострение глобального финансового кризиса в 2008–2009 году. Тогда нехватка денег из традиционных источников заставила международные организации (далеко не только Всемирную организацию здравоохранения) лечь под контроль глобальных монополий и стать простыми инструментами реализации их интересов. То же случилось и с западными политиками: в поисках новых источников средств они окончательно ушли из-под контроля своих обществ в услужение не только глобальным монополиям, но и глобальной оргпреступности.
Западная же наука тогда завершила свою «полную и безоговорочную» капитуляцию перед администраторами, распределяющими все более дефицитные деньги: они окончательно стали важнее ученых и стали прямо диктовать им формы, направления, а часто и результаты исследований.
Важно, что за использованием заведомо ложных научных и концептуальных представлений лежит отнюдь не только сознательная злонамеренность конкурентной борьбы (пусть даже и стратегической, рассчитываемой на поколения вперед).
Концептуальным психоисторическим вирусом легко становится даже добросовестная научная гипотеза или концепция, находящаяся в стадии разработки или просто не доведенная до логического завершения, или даже своевременно не обновленная на новом этапе развития и потому устаревшая.
Сама разница между научным лидером, познающим мир, и пользователем разработанных помимо него научных теорий создает безграничный простор для манипуляций, для запуска в оборот вредных для пользователя представлений.
Собственно, со временем вред начинают наносить любые переставшие развиваться либо просто отставшие от реальности теории и идеологии.
Их жертвой становятся эпигоны, воспринимающие марксизм без преобразующей роли технологического прогресса, геополитику без борьбы групп капиталов внутри и вокруг государств, политику без эволюции непубличных наднациональных структур, консерватизм без трансформации и взаимодействия культурных матриц.
Поэтому обладание тайным, сокровенным знанием без его неустанного обновления — путь в тупик самодовольства и, далее, катастрофу. Вечная напряженная учеба — единственный путь к выживанию. Заимствование же уже готового знания без его переработки, каким бы верным оно ни было в момент заимствования, обрекает на остановку познания и его извращение.
Отказавшись от самостоятельного познания, не только Англия, но и Запад в целом (и вся интеллектуально ориентирующаяся на него часть человечества), беззащитный перед машиной собственной официальной науки, на глазах становится жертвой своего же концептуального оружия, сводя свою интеллектуальную деятельность к собственным психоисторическим вирусам.