Завтра была война
Многим из живших в то время, даже, пожалуй, большинству, она совсем не казалась неизбежной и неотвратимой. В том числе многим представителям российской правящей элиты. Подтверждением может служить разговор генерала Алексея Брусилова с князем Юсуповым, мужем племянницы Николая II, который военачальник приводит в своих мемуарах: "Ну что за вздор! - воскликнул Юсупов. - Никакой войны быть теперь не может, а то мне дали бы знать. Я нанял виллу великому князю Георгию Михайловичу, и он на днях сюда приедет".
Беседа между будущим главнокомандующим войсками Юго-Западного фронта и будущим убийцей Распутина состоялась в конце июля 1914 года - за считанные дни до начала войны. Но еще больше, чем содержание разговора и его даты, поражает место действия. Это расположенный в Баварии городок Бад-Киссинген - известный немецкий бальнеологический курорт, пользовавшийся большой популярностью у русской знати.
Поводом же для обмена мнениями послужило решение встревоженного новостями Брусилова немедленно вернуться в Россию. Князь попытался отговорить и успокоить генерала, но тот остался непреклонен: "Война на носу, и мне своевременно нужно прибыть к моим войскам. Попасть в число военнопленных я не желаю".
Предусмотрительный генерал уехал вовремя, практически в буквальном смысле вскочив в вагон уходящего поезда. Если не самого последнего, то одного из последних. Путь на родину легкомысленного Юсупова и членов его семьи оказался несколько более долгим. Через несколько дней они были арестованы и объявлены военнопленными. Лишь с большим трудом, прибегнув к помощи посла нейтральной Испании, аристократическому семейству удалось покинуть Германию и вернуться в Россию.
Как уверяет Брусилов, к мысли о неизбежности войны он пришел довольно давно, правда, по его прикидкам, разразиться она должна была на год позже: "Мои расчеты основывались на том, что хотя все великие державы спешно вооружались, но Германия опередила всех и должна была быть вполне готовой к 1915 году, тогда как Россия с грехом пополам предполагала изготовиться к этому великому экзамену народной мощи к 1917 году, да и Франция далеко не завершила еще своей подготовки.
Было ясно, что Германия не позволит нам развить свои силы до надлежащего предела и поспешит начать войну, которая, по ее убеждению, должна была продлиться от шести до восьми месяцев и дать ей гегемонию над всем миром".
Но вполне возможно, что генерал задним числом приписывает себе несколько большую прозорливость, чем та, которая была в действительности. Иначе трудно объяснить, почему видный военачальник (в то время Брусилов командовал 12-м армейским корпусом в Киевском военном округе) отправился в державу, которая, по его мнению, вот-вот - не в этом году, так в следующем - вступит в войну с Россией.
И отправился совсем не на разведку. Согласно воспоминаниям Брусилова, пребывая на территории вероятного противника, в последние мирные деньки 1914 года он занимался отнюдь не изучением потенциала врага, а куда более мирным и приятным делом: "Мы с женой жили в Киссингене, где пили воду, купались и гуляли".
Разведка, напротив, осуществлялась в отношении него самого: под конец своих германских каникул, уже возвращаясь в Россию, Брусилов заметил за собой слежку. Что для, казалось бы, искушенного и дальновидного военного почему-то явилось совершенным сюрпризом: "Нельзя не удивляться и не оценить берлинскую военную разведку, если даже в мирное время она была так предусмотрительна и всех нас грешных, русских генералов-путешественников, наперечет знала".
Как бы то ни было, стратегические планы Германии Брусилов описал абсолютно верно. "Мы готовы, и чем раньше, тем лучше для нас", - говорил начальник германского Генерального штаба Хельмут фон Мольтке в берлинских коридорах власти в начале лета 1914 года. Тогда же он прямо потребовал от немецких дипломатов изыскать повод к войне.
В изложении статс-секретарь Министерства иностранных дел Германии Готлиба фон Ягова доводы начальника Генштаба выглядели так: "В течение 2-3 лет Россия окончит свою программу вооружения. Тогда военный перевес наших врагов станет настолько значительным, что он (Мольтке) не знает, как тогда с ним совладать.
Теперь мы еще можем с этим как-то справиться. По его мнению, не остается ничего иного, как начать превентивную войну, нанести удар, пока мы еще имеем хоть какую-то возможность вести борьбу. Начальник Генерального штаба в связи с этим поручил мне (Ягову) строить нашу политику так, чтобы в скором времени вызвать войну".
И повод не заставил себя долго ждать: 28 июня 1914 года в Сараево сербским террористом Гаврилой Принципом были убиты наследник австро-венгерского престола эрцгерцога Франц Фердинанд и его жена. Возникший в связи с этим кризис военно-политическая верхушка Германии восприняла как подарок судьбы. По свидетельству одного высокопоставленного конфидента Мольтке, он "посчитал момент для войны удачным настолько, что в обозримом будущем такого уже не будет".
Спустя ровно месяц после сараевского убийства, 28 августа 1914 года, подбадриваемая Берлином Австро-Венгрия объявила войну Сербии. "Руководство Германской империи сознательно принимало на себя риск большой войны, которую следовало ожидать из-за вмешательства России на стороне атакованной Австрией Сербии, - писал немецкий историк Фриц Фишер в своей знаменитой монографии "Рывок к мировому господству", посвященной целям кайзеровской Германии в Первой мировой войне. - Австрийский ультиматум, по германским расчетам, должен был гарантировать локальную войну между Австро-Венгрией и Сербией, чтобы спровоцировать Россию.
Если же царь пойдет на попятную, для Германии это означает по меньшей мере большой дипломатический успех. Однако германское правительство рассчитывало, что Россия поддастся на провокацию. Оно было убеждено, что Россия должна вступиться за Сербию, если только не желает отказаться от звания великой державы и не хочет поставить на карту существование монархии и правительства".
Расчет, в принципе, оказался верным. Даже не испытывавший ни малейших симпатий к Николаю II Брусилов признавал, что иная линия поведения для царя в той ситуации была невозможна: "Обвинять Николая II в этой войне нельзя, так как не заступиться за Сербию он не мог, ибо в этом случае общественное негодование со стихийной силой сбросило бы его с престола и революция началась бы с помощью всей интеллигенции не в 1917, а в 1914 году".
Впрочем, нетерпеливые противники России не стали дожидаться, пока она реально придет на выручку братьям-славянам. Собственно, Россия даже никому не успела объявить войну. Успела лишь объявить мобилизацию. Это случилось 31 июля (все даты приведены по новому стилю). На следующий день, 1 августа, ей объявила войну Германия, а еще через пять дней, 6 августа, - Австро-Венгрия...
Словом, что бы ни говорили потом на этот счет критики "царского режима", который, мол, "втянул" Россию в войну, шансов избежать войны у страны не было от слова "совсем". Это был не ее выбор.
Блицкриг и соломинка
Были ли у России шансы выиграть войну? Безусловно. Лучше всего об этом сказал Уинстон Черчилль: "Ни к одной стране судьба не была так жестока, как к России. Ее корабль пошел ко дну, когда гавань была в виду. Она уже перетерпела бурю, когда все обрушилось. Все жертвы были уже принесены, вся работа завершена. Отчаяние и измена завладели властью, когда задача была уже выполнена".
Если бы не революция, Россия, вне всяких сомнений, находилась бы в стане победителей. Но принесенные жертвы были все-таки не совсем напрасными. За те три с половиной года, что Россия участвовала в войне, силы ее противников были подорваны настолько, что Брестский мир не стал и не мог стать для них спасением. Через 8 месяцев после выхода России из войны Центральные державы капитулировали, что позволило строителям новой, "красной", империи, возникшей на обломках рухнувшего государства, быстро вернуть большую часть потерянных территорий.
Если бы война закончилась поражением Антанты, эти потери, скорее всего, стали бы безвозвратными. А этот сценарий тоже был вполне реален. План Шлиффена, руководствуясь которым Германия начала войну, план ведения войны одновременно на два фронта, против Франции и России, на первый взгляд может показаться авантюрой. Но если бы Второй рейх твердо его придерживался, ни в чем не отступил от плана, то, вполне возможно, уже в 1914 году праздновал бы победу над Антантой.
Для справки: граф Альфред фон Шлиффен (1833-1913) - предшественник Мольтке на посту начальника Генштаба. Стратегический план, разработанный им в 1905 году, предусматривал поочередный разгром Франции и России. Первой "под раздачу" попадала Франция, вооруженные силы которой - а также силы Великобритании, если та успеет прийти на помощь союзнице, - предполагалась уничтожить путем нанесения мощнейшего флангового удара через территорию Бельгии и Люксембурга.
"План Шлиффена был шедевром, но он требовал от исполнителей геометрической точности и отчаянной смелости, - считает известный российский военный историк и футуролог Сергей Переслегин. - Не имея по условиям местности и составу сил возможности произвести двойной обход, Шлиффен принял асимметричную оперативную схему. Главный удар наносился правым крылом. Это крыло, развернутое на 2/5 протяженности Западного фронта, включало 73 процента всех наличных сил Германии. Шлиффен создавал колоссальное оперативное усиление. Активный - Западный - театр военных действий получал 7/8 войск, причем 5/6 из них направлялись на активный участок".
На всю "французскую" операцию отводилось не более 9 недель: 12 дней - на развертывание войск, 30 дней - на марш-маневр, 7 - на решающее сражение, 14 - на "прочесывание" территории и уничтожение остатков армий противника. После чего войска перебрасывались на Восток и разгром России в этом случае был если не запрограммирован, то, мягко говоря, совершенно не исключен.
Вот, к примеру, что писал в своих мемуарах об уровне оснащенности и моральном состоянии русской армии в начальный период войны генерал Антон Деникин: "Уже к октябрю 1914 года иссякли запасы для вооружения пополнений, которые мы стали получать на фронте сначала вооруженными на 1/10, потом и вовсе без ружей... Весна 1915 года останется у меня навсегда в памяти. Великая трагедия русской армии - отступление из Галиции. Ни патронов, ни снарядов. Изо дня в день кровавые бои, изо дня в день тяжкие переходы, бесконечная усталость - физическая и моральная; то робкие надежды, то беспросветная жуть..."
"Внутри страны винтовок не было, - подтверждал Алексей Брусилов. - При каждом полку - чем дальше, тем больше - росли команды безоружных солдат, которых и обучать почти было нечем. В общем, дезорганизация нашей армии по недостатку технических средств шла, быстро увеличиваясь, и наша боеспособность час от часу уменьшалась, а дух войск быстро падал... Солдаты, в сущности, вполне справедливо говорили, что при почти молчащей нашей артиллерии и редкой ружейной стрельбе неприятельский огонь выбивает их в чрезмерно большом количестве и они обрекаются на напрасную смерть..."
А вот еще одно примечательное воспоминание Брусилова, относящееся к весне 1915 года: генерал, командовавший на тот момент 8-й армией, послал начальника своего штаба в штаб Юго-Западного фронта узнать о планах высокого начальства и попросить боеприпасы.
"Вернувшийся из этой поездки начальник штаба мне доложил, что он застал штаб фронта в большом унынии, ни о каких планах действий там и не думают и на будущее смотрят чрезвычайно пессимистически, считая, что кампания нами проиграна, - повествует Алексей Алексеевич. - По вопросу об усилении отпуска оружия и огнестрельных припасов генерал Ломновский также получил самые безотрадные сведения".
Отметим, что подобные настроения царили в окопах и штабах русской армии в то время, когда основная часть немецких войск находилась на противоположном конце Европы, на Западном фронте. Что было бы, если б России пришлось в одиночку сражаться с Германией и ее сателлитами? Ответ, думается, очевиден: надолго бы такое противостояние не затянулось. И закончилось бы отнюдь не в Берлине.
План Шлиффена провалился, во-первых, потому что уже на начало его реализации он не был в полной мере планом Шлиффена: его преемник Мольтке посчитал дисбаланс между левым и правым флангами армии вторжения чересчур рискованным и усилил левый, нарушив выверенную до миллиметра геометрию шлиффеновского замысла.
А в ходе наступления Мольтке допустил еще одну, "контрольную", стратегическую ошибку: в разгар битвы на Марне, которая должна была решить исход кампании, снял с Западного фронта два корпуса и одну конную дивизию и перебросил на Восток, что серьезно ослабило наступающую группировку и, в сущности, предопределило проигрыш Германией решающего сражения, а следовательно, и всего блицкрига.
Ошибка, правда, была вынужденной: Берлин не на шутку испугало наступление русских войск в Восточной Пруссии. Сейчас-то очевидно, что глаза у страха были чересчур велики: для защиты своей "дальневосточной" провинции Германии вполне хватило размещенных там войск. Более того, в ходе оборонительного сражения - еще до того, как к немцам прибыло подкрепление с Запада, - одна из двух наступавших русских армий, 2-я армия генерала Самсонова, попала в окружение и была разгромлена (ее командующий застрелился).
Надо также заметить, что возможная потеря Восточной Пруссии была, в принципе, "плановой". Согласно задуманной Шлиффеном шахматной партии, такая жертва была вполне приемлемой: в случае наступления превосходящих сил противника допускался отвод войск за Вислу. К активным наступательным действиям на Восточном фронте планировалось перейти только после разгрома Франции.
Однако по факту именно неудачная, провальная Восточно-Прусская операция русских войск стала той соломинкой, которая сломала хребет немецкому блицкригу. У нас любят говорить, что, ринувшись в неподготовленное, самоубийственное о всех смыслах этого слова наступление, Россия спасала Францию, забывая при этом, что ничуть ни в меньшей степени Россия спасала саму себя.
Спасала и тогда, в 1914-м, спасла: блицкриг превратился в позиционную войну на истощение. Российская империя получила время на переоснащение фронта и перестройку тыла и потратила его, в общем-то, не впустую: к исходу 1916 года немцам и их союзникам противостояла уже совсем другая, намного более сильная русская армия. Впрочем, учитывая то, что было дальше, это, конечно, очень слабое утешение.