Мне всегда казалось, что изуверство русского антизападничества нигде так откровенно не проявилось, как в философии Константина Леонтьева. Не нужен нам, русским, европейский гуманизм, желающий принести человеку счастье при жизни, учил он, ибо «самый главный враг человека — гуманность», ибо только страдание открывает человеку, дорогу к Богу. И потому, настаивал Константин Леонтьев, нет ничего более близкого душе русского человека, чем «долготерпение и смирение, охотное повиновение властям, иногда несправедливым и жестоким, как всякие земные власти».
В первой трети XX века в среде русской эмиграции развилось и окрепло евразийство — учение, рассматривающее Россию как особую цивилизацию, не восточную и не западную, но стоящую между ними. Одним из «отцов-основателей» концепции считается философ Николай Трубецкой.
Честно говоря, в его текстах я вижу куда больше садизма, оправдания насилия, чем у Леонтьева. Леонтьев все-таки как-то осторожно говорил, что, учитывая «чуждую нашей русской душе бессословность и равенство гражданских прав, нам, русским, надо по мере возможности остерегаться сходства с Западом». А сегодня Россию пытаются заставить жить идеями Николая Трубецкого, который полагал, что наследство Чингисхана куда ближе русской душе, чем романо-германская культура Запада. Константин Леонтьев был врагом европейской идеи равенства всех перед законом. Но он, в отличие от Николая Трубецкого, не идеализировал Восток. А евразийцы вслед за Николаем Трубецким нам сегодня говорят, что мы, русские, приобретем подлинный приоритет, подлинную независимость, когда будем смотреть на Россию не с Запада, а с Востока, когда «отвергнем безапелляционный авторитет европейской культуры», «идеалы европейского прогресса».
С точки зрения отцов евразийства абсолютно все «романо-германские формы жизни», то есть республиканизм, разделение властей, равенство всех перед законом, смена власти, нам, русским, не нужны, и только когда мы их отменим, то встанем на путь подлинно самостоятельного развития. Нынешние евразийцы вслед за Николаем Трубецким считают, что мы станем подлинно русскими, когда вернем себе «народную покорность воле Божьей, идеализацию царской власти, набожность и самое главное — обрядовое исповедничество».
Константин Леонтьев как враг поклонения именно индивидуалистическому Западу в какой-то мере западником оставался. Ему была близка культура западного героизма, подвижничества, аристократизма, и он особенно восторгался героикой средневекового рыцарства. Красоту Европы Константин Леонтьев видел в красоте эпохи Возрождения. А евразийцы призывают нас искать примеры подлинной человечности в морали Чингисхана, который считал, что предателей «надо не только презирать, но и беспощадно уничтожать».
Евразиец Лев Гумилев в своей книге «От Руси к России» обращал внимание и в какой-то степени оправдывал то, что Чингисхан убивал не только предателя, но и его родственников, и даже его детей, ибо считал, что ген предательства передается по наследству. И, читая Льва Гумилева, я почувствовал, что вольно или невольно антизападничество как мировоззрение, ведет к обесцениванию человеческой жизни, к примирению с насилием, примирению с традиционной жестокостью Востока. Евразийцы как-то теряют возможность объективного отношения к тому, что они называют туранскими нравами и туранской культурой, и у них получается, что у татар времен империи Чингисхана было даже больше морали и человечности, чем у государей Европы той поры. Обратите внимание, что не было на самом деле более жестокого воина, чем Тимур. И тем не менее Лев Гумилев писал: «Разумеется, порядки и поступки Тимура можно осуждать. Но он вряд ли мог поступать иначе, не строя из голов убитых пирамиды».
Я согласен с тем, что вождь нашего евразийства Александр Дугин не играет, как считают на Западе, какую-то серьезную роль в формировании идеологии современной России. Но надо видеть, что антизападничество, восприятие европейского гуманизма с его ценностями свободы и ценностями человеческой жизни как врага русскости, вольно или невольно ведет к дегуманизации России, к омертвлению русской души, вольно или невольно лишает нас основ человечности.
Совсем не случайно именно в эпоху увлечения евразийством, в эпоху поклонения русского человека Востоку, у нас ширится оправдание преступлений Сталина, оправдание Большого террора, и совсем не случайно у нас Горбачев со своим гуманизмом, со своим глубинным отрицанием всего того, что стояло за сталинизмом, становится врагом русского народа.
Надо в конце концов понять, что надежда на будущее нации, ее инстинкт к самосохранению, культура ее души сохраняются до тех пор, пока сохраняется наша русская культура, которая проповедовала русскую гуманность и ценность человеческой жизни. Надо понимать, что духовное здоровье нации зависит от уважения к общечеловеческой морали, которую, кстати, пытался реабилитировать Горбачев своей перестройкой.
Мы всё потеряем, если будем смотреть на Россию с Востока. Для китайцев характерно какое-то спокойное, равнодушное восприятие своей собственной смерти. Но даже у китайцев нет того, что проповедует евразийство, а именно созерцание политики и политической жизни глазами Тимура и Чингисхана.
Только человек, потерявший совесть и разум, может настаивать на том, что спасение России — в отвержении «безапелляционного авторитета европейской культуры», в отвержении «идеалов европейского прогресса», в отвержении «ценностей просвещения и гуманизма», в отвержении «европейской веры в прогресс», в отвержении «ценности свободы, ценности человеческой личности и человеческой жизни».
И что евразийцы предлагают вместо ценности человеческой личности и собственного достоинства? Отрицание всего того, что лежит в основе гуманизма всей европейской, в том числе и русской культуры, а именно «осознание себя как части известной иерархической системы», осознание себя как части национальной «идиократии». Вместо жажды самореализации личности и личного успеха, с этой точки зрения, подлинная русскость есть «покорность воле Божьей», возвращение к «русскому обрядовому исповедничеству, где общение с Богом происходит не с помощью мысли, а с помощью всего образа жизни».
И обратите внимание: если в нулевые нашей государственной идеологией стал просвещенный патриотизм, либеральный консерватизм веховцев Ивана Ильина, если тогда возрождение российской государственности связывалось с возращением, как говорил Путин, на путь европейской цивилизации, то сейчас мы можем отдать свою душу болезненному антизападничеству наших нынешних евразийцев.
Но самое трагичное, что ныне наши евразийцы забыли или не знают, что Николай Трубецкой, который все это придумал в начале 20-х, уже через несколько лет сам назвал всю эту публицистику евразийства насилием над разумом. В своих многочисленных письмах он признавался, что для него евразийство было игрой ума, что как-то по-другому он не мог показать, что, с одной стороны, он не с белыми, не с красными, не со славянофилами, но в то же время он верен России. Трубецкой писал своему другу Сувчинскому 10 марта 1928 года: «На самом деле весь этот «евразийский кошмар» это тяжкий крест для меня, и я хочу бросить его, уйти от него, забыть про него, и это было бы для меня великим счастьем».
Действительно, было что-то изначально ложное, абсурдное в идеологии евразийства, порожденной фантазиями Николая Трубецкого. С одной стороны, он призывал к примирению с жестокостью Чингисхана, призывал к примирению с жертвами, которые заплатил русский человек за свою обрядовую религиозность. Но, с другой стороны, Николай Трубецкой как личность был олицетворением жесткой противоположности идеалам евразийства. Он был во всем, и прежде всего как ученый, последователем европейскости. И совсем не случайно он осознал, что сосуществование одновременно двух откровенно противоположных ролей является чем-то противоестественным, калечащим душу.
Давным-давно, в июне 1967 года, я, будучи на преддипломной практике в Пражском университете, жил по приглашению ученика и друга Николая Трубецкого, известного слависта Леонтия Копецкого у него на квартире, и Леонтий Васильевич рассказывал мне, что его учитель и друг Николай Трубецкой до конца жизни сожалел, что он отдал так много сил этой безумной игре публицистики так называемого «евразийства».
И неужели мы должны жертвовать своим будущим во имя воплощения в жизнь этих идей? Неужели нам, русским, недостаточен ХХ век, который мы отдали безумию марксистского коммунизма?