Утром, в назначенное время, спускаюсь в холл гостиницы. Из журналистов – только я и коллега из другого издания, поэтому едем одной машиной.
– Это моя сестра Наташа, – указывая на женщину лет 45, стоящую рядом с машиной, поясняет «Кот». – Ее надо домой, в Мариуполь, отвезти.
– Ничего себе, все оттуда, а вы туда? – удивленно обращаюсь к попутчице.
– Да, – как будто смутившись от внезапного внимания, заулыбалась она. – У меня кошечка там. Я и так думала, что на пару дней всего уезжаю, а вот подзадержалась. Хорошо соседке ключи оставила, чтобы кормила...
Блокпост на выезде из Донецка проскочили без проблем, машина нашего провожатого, по всей видимости, местным военным хорошо знакома.
Проезжаем указатель с надписью «Волноваха». Останавливаемся, чтобы наклеить на руку и ногу белый лейкопластырь. Точно такие же опознавательные знаки – у всех наших военнослужащих, а также бойцов ЛНР и ДНР.
– Так меньше вопросов будет, – поясняет «Кот».
Трогаемся дальше.
Перед следующим блокпостом длинная вереница машин. Приходится притормозить и нам. Бойцы ДНР тщательно всматриваются в документы каждого проезжающего, некоторых просят открыть багажник.
На въезде в Мариуполь ситуация повторяется.
Нам навстречу, в ожидании разрешения на выезд, – большое скопление машин. Глядя на состояние некоторых, невольно задаешься вопросом, как эта техника вообще может ехать: пробитая пулями, посеченная осколками, без единого стекла, с искореженным железом... Почти у всех на боковых зеркалах привязаны белые тряпки и надпись «Дети» на дверях или капоте. Так люди пытаются хоть как-то обезопасить свое передвижение.
– Сейчас поедем в район Черемушки, – уточняет «Кот». – Заодно и центр города посмотрите.
Картина в центре Мариуполя не менее ужасная, чем на окраине. Разрушенные черные многоэтажки, выгоревшие почти до основания магазины, местами каким-то чудом сохранившиеся надписи на украинском языке: «Салон стільникового зв'язку», «Одежа», «Обмін валюти»… На рольставнях некоторых – нанесенные краской надписи: «Ничего нет», «Все украдено».
– А вот это тот самый роддом, который якобы разбомбила Россия, – поясняет водитель, жестом головы указывая на разноцветные корпуса, с чернеющими глазницами выбитых окон. – Здесь базировались «азовцы» («Азов» – террористическая организация, запрещена в РФ. – «МК»)...
По словам нашего «гида», когда-то Черемушки были одним из самых спокойных и уютных районов города. Однако беда не обошла стороной и его.
Заезжаем во двор. В отличие от центра здесь, можно сказать, достаточно многолюдно. На пятачке выстроившиеся в очередь за хлебом люди что-то активно обсуждают.
– Можно я привет через вас передам? – обращается к нам, увидев надпись PRESSA, пожилой мужчина, представившийся как Агеев Николай Юрьевич. – А то родня и не знает, живы мы или нет...
– Конечно!
– Большой привет сестре Александре Юрьевне! Я живой... Только Саша, сын мой, пропал. Не знаю, где он, не могу найти. 7 марта как ушел – и все. Жду – может, появится еще…
Местные говорят, что в районе уже тихо. Люди собственными силами начинают приводить улицы в порядок, разбирают завалы, сметают осколки. Вот только переживают за большое количество мин и растяжек во дворах, оставленных «захистниками Украины». Все стараются ходить исключительно по асфальтированным дорогам, чтобы, не дай бог, не приключилось беды. Саперы МЧС Донецкой республики уже начали разминирование дворов города, но, как признаются они сами, мин здесь такое количество, что работы хватит надолго. Помогает только Российская армия. Международные гуманитарные организации проблемы не замечают – Запад, напротив, шлет и шлет на Украину тонны оружия...
– Пойдемте, мы вам покажем на детской площадке неразорвавшийся «Град». Хвостовик так и торчит из земли, – предлагает Николай Юрьевич.
Идем след в след, всматриваясь под ноги. Это одно из основных правил. Второе – ничего с земли не поднимать. Даже кажущаяся на первый взгляд безобидной мелочь может нести в себе смертельную опасность.
Останавливаемся на расстоянии. Жильцы сами обнесли страшную находку кирпичами. Какая-никакая, а мера безопасности. Под окнами жилого дома, рядом с которым приземлился «Град», – две могилки. Точно такие же, как я уже видела в Кировском районе Мариуполя. Холмики с деревянными, сколоченными из досок крестами. Ни цветов, ни ограды...
– Не оставлять же тела на улице! – вздыхает пенсионер. – Старались по-человечески.
Возвращаемся к дому. Возле крайнего подъезда молодая женщина с уставшим лицом в грязной серой куртке что-то готовит в обгоревшей кастрюльке на самодельной печи. Здесь же сушится одежда.
– Что вы ели все это время? – интересуюсь у пенсионера.
– Да, у кого, что было, то и ели. У кого крупы, у кого закатки с зимы остались... Делились между собой.
– Нас в подвале 35 человек было, – подключается к разговору женщина. – Точнее, сначала было 50, потом две семьи уехали. Дети здесь с нами. Самому маленькому два годика. Как им это все пережить?..
Мужчина рассказывает, что нацисты регулярно обстреливали многоэтажки.
–Это же все нацики сделали! – не стесняясь нецензурных слов, собеседник указывает рукой на полуразрушенные строения.
Николай Юрьевич рассказал, что до начала спецоперации «азовцы» нечасто заглядывали в Черемушки. Но когда все началось, стали наведываться регулярно.
– Приедут по-хозяйски на белом «Форде»: «Что-то слабо поработали...» И сразу как уедут – обстрел.
Спускаемся в импровизированное убежище. В слабом свете фонаря быт подземелья рассматривается с трудом. Постепенно глаза привыкают к полумраку. Сразу у входа на стене – полочка с иконами.
Жители рассказывают, что подвал оборудовали наспех. Приносили из дома кто что мог: мебель, одеяла, кухонную утварь. Кровати мастерили из деревянных поддонов. В одной из комнат импровизированный детский уголок. Здесь и укрывались все вместе почти два месяца.
– Как грелись в холода?
– Одеялами. Больше нечем, – отвечает женщина. – Для деток грели песок, заворачивали его в тряпки и под ноги клали. Приспосабливались, одним словом. Бывало и такое, что по нескольку дней не было возможности выйти из подвала, чтобы набрать воды. Пили дождевую. Слава богу, что хоть дожди шли. Страшно было. По нашему подвалу танк стрелял...
Пригнувшись, чтобы впотьмах не врезаться в какую-нибудь трубу, пробираемся в подвальный отсек, куда прилетел танковый снаряд. На месте его попадания зияет огромная дыра.
– Грохот был такой – думали, уже все, здесь нас и похоронят. Дети несколько дней на успокоительных только засыпали, все время плакали...
Так же, полусогнувшись, выбираемся на поверхность.
– Пойдемте я вам покажу другой подвал. Нас там 400 человек было, – предлагает молодой мужчина по имени Евгений.
Следуем за ним.
– В комнатах по 18–20 человек жили, – по дороге рассказывает мужчина. – У меня дитю два месяца только исполнилось, когда все началось. Сейчас – уже три с половиной. Слава богу, пару дней назад я жену с малым отправил на Ростов.
– А сами почему не уехали? – интересуюсь у собеседника.
– А кому я там нужен? – с горечью в голосе отвечает Евгений. – Ни работы, ни жилья. Да и кто-то должен здесь порядок наводить теперь...
На входе в подъезд – самодельная печка из кирпичей, разбросанная посуда и оставленные кем-то женские кроссовки грязно-белого цвета. Несмотря на все признаки недавнего присутствия здесь людей, вокруг ни души. От этого становится слегка не по себе. «Кот» достает из кобуры ПМ: в городе еще полно сбежавших нацбатовцев, которые под видом обычных граждан прячутся в домах.
– Осторожность лишней не бывает, – не в первый раз повторяет наш сопровождающий.
Включаем фонарики на телефонах и спускаемся в подвал. Длинный, в слабом отблеске света, темный коридор кажется бесконечным. По обе стороны – отсеки, занавешенные тряпками: «комнаты».
– Смотрите, по сколько здесь людей жило... – отодвигает одну из занавесок Евгений.
На полу среди разноцветных пледов и одеял разбросаны вещи и детские игрушки. Здесь же – кухонная утварь и остатки еды. Видно, что жители бежали из подвала так же спешно, как и обживали его.
Евгений рассказывает, что, покидая квартиры, обосновавшиеся в них нацбатовцы зачем-то поджигали их. Может быть, хотели уничтожить следы своего пребывания, а может, от постоянного наркотического дурмана они вконец утратили остатки человечности. Ведь украинским военным доподлинно было известно о сидящих в подвале людях.
О пожаре наверху жители догадались, лишь когда подвал стал заполняться едким дымом, а расположенные сверху пластиковые трубы стали плавиться. Некоторые стали терять сознание и задыхаться. Поначалу люди пытались пробить стену, чтобы создать вентиляцию, но ничего не вышло. Так и выбегали, несмотря на несмолкающие на улице обстрелы, кто в чем был, не успевая даже собрать личные вещи. Кто-то выбежать не успел...
– Мы уже вытащили несколько тел, – темнота подземелья придает еще больший ужас рассказу Евгения. – Но начинает теплеть, и скоро они начнут разлагаться. Успеть бы всех похоронить!
Как подтверждение его слов – лежащее на полу посреди одной из комнат женское тело. Грязно-зеленый цвет кожных покровов и раздувшийся живот свидетельствуют о том, что труп находится здесь уже далеко не первые сутки.
– Вот вы представьте, – продолжает Евгений, – мы же обычные люди. Большинство вообще понятия не имели, как выживать в таких условиях. Они даже не знают, что такое «каганец». Вот вы знаете?
Отрицательно мотаю головой.
– «Каганец» – это такая самодельная свечка. Берешь картошку, вырезаешь в ней дырку, вставляешь вату и окунаешь в масло. Я еще в 90-х такие делал, когда света не было...
По рассказу мужчины, медицинскую помощь люди оказывали друг другу сами. Когда начались первые удары, одному из соседей оторвало кисть.
– Я же не врач, не знаю как там правильно. Помню еще со времен своей службы в армии, что жгут надо наложить. Вот я ему всю ночь часа на полтора руку перетягивал, потом минут на 20 отпускал. У него еще дырка под легким была и ноги немного осколками посекло. Потом военные приехали, забрали того парня в госпиталь. Вот вы скажите: чем мы заслужили это все?..
Возвращаемся к машине. Возле нее толпятся люди.
– Передайте, пожалуйста, нашим родным, что мы живы, – с надеждой в голосе, они протягивают обрывки бумажек в номерами телефонов. – Вы ведь сможете?..
Утвердительно киваю головой, собираю записки. Прощаемся...
Мариуполь, ДНР.