Не вдаваясь в подробности, можно сказать, что, например, век XIX был веком колониальных империй. Это столетие закончилось Первой мировой войной, а окончательно оно ушло в историю после Второй мировой войны с крахом всех без исключения систем колониального мира. Часто в качестве примера вспоминают Британскую колониальную империю, которая была, безусловно, самой крупной и успешной, но не будем забывать, что в колониальную игру было вовлечено полтора десятка стран мира, начиная с Испании и Португалии и заканчивая Японией и Османской империей. Колонии в Западной Африке и Америке были у Курляндии (когда она еще была независимым герцогством), об африканских колониях всерьез говорили в политических кругах сначала Речи Посполитой, а потом и Польши Пилсудского. Таков был мир, и на рубеже XIX–XX веков это было вполне нормальным.
Уже с конца календарного XIX века начали складываться контуры политического XX века, который условно можно обозначить как век мировых центров политического, военного и экономического влияния. То есть существует некая сильная (глобальная или региональная) держава, которая юридически оформлена в своих государственных границах, но при этом распространяет свой политический и иной авторитет (а часто и военное воздействие) далеко за пределы границ своего формального суверенитета. При этом очевидно, что если в XIX веке мировые лидеры соперничали за колонии, то в XX веке это соперничество переросло в борьбу за зоны политического гегемонизма и экономических интересов. Не надо думать, что так было всегда. Да, крупные и влиятельные державы, начиная с появления государства как организации и системы, вели войны, с одной стороны, а с другой — хотели торговать и развивать экономические отношения. Но наличие центров силы, порядка и влияния как основы мироустройства — это, безусловно, изобретение XX века. Важно помнить, что эти государства-игроки не просто что-то захватывают или на что-то влияют, они договариваются и устанавливают мировой порядок, который обязателен не только для субъектов мирового влияния, а для всех государств без исключения, даже если они в данных переговорах и не участвовали. По этому принципу организована Организация Объединенных Наций (ООН). Многополярный мир — тоже про это. Международное право, как бы к нему ни относиться, тоже порождения системы, в которой есть главные политические игроки, которые совместно через переговоры или взаимное давление устанавливают общие правила игры. Глобальная экологическая повестка и ESG — тоже из этой оперы, в какие бы, как им кажется, прогрессивные одежды ни наряжались бы ее апологеты. Из этой же серии резервные валюты, региональные торговые (и, естественно, оборонительные) союзы, Евровидение и прочие атрибуты евро- и иного центризма, включая риторику про свободный мир, европейские ценности и прочую либерально-демократическую повестку.
А теперь нужно сделать одно важное системообразующее замечание: привычный (как нам кажется) миропорядок — это, повторюсь, изобретение календарного XX века и является олицетворением политического XX века. То есть вместе с наступлением политического XXI века этот миропорядок исчезнет сам по себе, что мы уже сейчас наблюдаем.
Так в чем же может проявляться новый политический век, который все еще не успевает за календарем? Ключевой его особенностью является полисубъектность политического и экономического мира. Полисубъектность отличается от многополярности не тем, что центров стало больше, а тем, что никаких центров больше нет, поскольку каждый субъект (страна, город, сообщество и даже корпорация или сетевое объединение) может и хочет сам строить свой мир, который по большей части может и не вписываться ни в какие привычные нам рамки, правила или принципы.
Частными форами полисубъектности является то, что, например, международное право становится многомерным или, если хотите, матричным, когда одновременно может существовать несколько непересекающихся правовых систем (или даже правовых вселенных). Наверное, какие-то всеобщие правила могут быть, но по ним надо будет договариваться отдельно.
Еще одним проявлением полисубъектности является расширение числа глобальных или международных субъектов практически до бесконечности. Заявку на данную позицию уже давно подали транснациональные корпорации (ТНК) и глобальные города, многие из которых богаче и могущественнее большинства стран мира. Но это только, что называется, первые ласточки. Telegram и TikTok сейчас влиятельнее многих СМИ и большинства политиков в мире. Биткоин по капитализации сопоставим со всеми золотыми запасами, что есть на сегодняшний момент. Децентрализация вообще есть основа идеологии блокчейна. Добавим, что вчерашние страны третьего мира сейчас являются признанными мировыми центрами туризма, торговли, технологий и шоу-бизнеса. Все эти кажущиеся нам уже нормальными явления присутствуют на фоне архаичного мирового политического устройства, которое уже органически не соответствует изменениям в мировой культуре и экономике. Даже привычные нам формы политического лидерства ХХ века уже дают трещины. Кто сейчас влиятельнее — Объединенные Арабские Эмираты или Франция, Южная Корея или Германия, Иран или Великобритания? Список примеров можно продолжить…
Привычные формы политического диктата, характерные для политики XX века, сейчас уже выглядят странными и не совсем адекватными. Все эти западные и некоторые восточные санкции уже не просто не имеют существенного значения, они, по сути, аномальны и архаичны. Санкции сейчас уже не только начинают «бить по своим», но и спорить с новым глобальным мироустройством. Западные политики, считающие себя воплощением мировой власти и воли, на самом деле всего лишь устаревшие декорации цирка шапито, давно покинувшего большую сцену. Привычные мировые политические институты уже сейчас — атрибут прошлого.
Новые экономические и культурные реалии потребуют не просто ревизии, а коренного переустройства большинства из сложившихся политических институтов, включая ООН, ВТО и пр. Полисубъектность не потерпит диктата МВФ, НАТО и прочих Советов Европы. Что эти политические старцы будут делать с субъектностью Индии, которая и по населению, и по ряду экономических параметров уже превосходит Европейский союз, имея в придачу еще и ядерное оружие? А как существующие политические институты относятся к субъектности Бразилии или Индонезии? И список новых субъектов, претендующих на свою самостоятельность и уникальность, но никак не учтенных в политических реалиях ХХ века, значителен, и он постоянно расширяется.
Это тема целого комплекса исследований. Я лишь сейчас хочу отметить, что наша специальная операция на Украине — это, ни много ни мало, борьба политического XXI века с архаикой политического века двадцатого. Все на самом деле просто: Украина как государственность, сложившаяся за последние 30 лет, — это классическая антисистема по Л.Н.Гумилеву. Это образование, направленное на уничтожение российской цивилизации, в том числе и ценой собственного уничтожения. Западные покровители украинского режима никогда не скрывали своего пренебрежения интересами украинского народа, и сейчас это становится очевидно всем, включая украинских политиков.
Возвращаясь к терминологии политического XX века, Украина последних десятилетий — это инструмент давления одного мирового центра (Америки) на другой мировой центр (Россию).
Наша специальная операция — это реальная действенная попытка вырваться из прокрустова ложа сложившихся в XX веке политических реалий. Это демонстрация того, что реальность теперь иная, что диктата на мировой арене быть уже не может, что нужны новые правила и принципы, что нужно учитывать интересы всех политических субъектов, и игнорирование «красных линий» недопустимо.
Не случайно, что именно сейчас официальную или неофициальную поддержку специальной операции России оказывают большинство стран, не так давно занявших существенные позиции в мировой экономике и культуре. В политических реалиях XX века все эти лидеры находятся на периферии политического процесса. Сейчас же все они получают возможность не просто заявлять о себе, но и апеллировать к авторитету стран, не согласных с диктатом архаичных политических институтов.
…Что хочется сказать в завершение? XXI век уже наступает. Новые институты политического XXI века так или иначе сложатся. С Россией в новом политическом столетии все будет нормально, мы к новому столетию уже готовы (чего нельзя сказать о наших западных «партнерах-оппонентах»). И если Украина будет с нами, то что-то мне подсказывает, что в политическом XXI веке у нее тоже все будет в порядке.