На протяжении нескольких недель, предшествовавших возвращению в Россию А.Навального и суду над ним, Кремль проводил линию на то, что в отношении оппозиционера соблюдаются требования закона и что нарушения им правил условного наказания влекут за собой отправку в колонию.
В случае с участниками митингов возбуждались дела по обвинению в неподчинении работникам полиции, воспрепятствованию движению транспорта, вовлечению граждан в несогласованные акции. В конце прошлого года Государственная дума в ажиотаже приняла ряд законодательных актов, определяющих процедуру причисления граждан к «иностранным агентам», а также иным образом ограничивающих их права. Сформированная в результате «правовая» база (я специально беру это слово в кавычки, так как не каждый закон или нормативный акт может автоматически причисляться к источникам права — я писал об этом в «МК» десять лет назад) позволяет властям преследовать своих оппонентов по массе причин с использованием силовиков и судей.
Однако, что вызывает у меня самые тягостные ожидания, — это заметная смена акцентов у российских официальных лиц и отечественной пропаганды, наблюдающаяся уже после того, как приговор А.Навальному вынесен, а протестующие получили свои сутки ареста или уголовные дела, по которым продолжается следствие. Уже никто не вспоминает (кроме, пожалуй, самих оппозиционеров) про дело Yves Rocher; говорится о том, что А.Навальный работает на зарубежные правительства, подрывает устои российской государственности, «раскачивает лодку» и т. д. — в общем, что он не преступник (за контакты с иностранными правительствами и общественными организациями наш Уголовный кодекс не карает), а враг. Это изменение риторики кажется мне очень опасным трендом.
Отношение к врагам в России исторически было иным, чем отношение к преступникам: вторые часто вызывали сожаление, но первые — никогда. На мой взгляд, власть сегодня понимает это и осознанно формирует у населения ощущение опасности, исходящей не от отдельного якобы преступившего закон человека или даже от нескольких таких людей, а от целой общественной группы, которая ставит под сомнение оптимальность существующего ныне порядка (отсюда недавно прозвучавшие заявления о необходимости запрета на политическую деятельность даже для членов семей «изменников Родины» — и прежде всего Ю.Навальной).
Однако такие призывы выводят нас за пределы любого правового поля по одной очень важной причине: если власти опасаются, что дело «врагов народа» (мы уже очень близки, на мой взгляд, к возвращению этого термина в государственную риторику) могут продолжать их родные и близкие, то они должны хотя бы открыто обвинить первых в соответствующих преступлениях. Сейчас же получается, что Ю.Навальная должна быть лишена права избираться на выборные должности потому, что ее супруг осужден за мошенничество?
Но в России в год выносится 40–45 тыс. приговоров по ст. ст. 160 и 165 УК РФ. А лиц, которые ранее получили условные сроки, а потом нарушили установленные процедуры и были отправлены в колонии, в 2019 году было более 11 тыс. Значит ли это, что их жены и дети должны быть лишены избирательных прав? Но такой подход наверняка способен превратить страну в территорию юридического и гражданского беспредела.
В последнее время в России наметился, скажем так, повышенный интерес к сталинской эпохе. В отделах полиции, как мы недавно видели, висят образы «железных наркомов» той поры, в том числе павших жертвами самóй тоталитарной системы. Однако этот интерес, как и многое из происходящего сегодня, касается лишь наиболее поверхностных черт того времени.
Между тем массовые репрессии, которые происходили на протяжении нескольких десятилетий вплоть до прихода к власти Н.Хрущева, несмотря на все «тройки» и фантастические доносы, так или иначе базировались на законодательстве, в том числе и на Уголовном кодексе в редакции 1926 и 1943 годов с последующими изменениями. Центральной для осуждения политических противников режима и выдававшихся за них лиц выступала печально знаменитая 58-я статья УК РСФСР, трактовавшая — замечу — о контрреволюционной деятельности. Я не буду воспроизводить полностью все ее 14 (а в некоторые годы 18) пунктов, но стоит отметить, что некоторые из них могли бы прекрасно подойти к обвинению нынешних диссидентов: «контакты с иностранным государством или отдельными его представителями в контрреволюционных целях» (ст. 58, п. 3); «оказание помощи международной буржуазии, а равно находящимся под влиянием или непосредственно организованным этой буржуазией общественным группам и организациям» (ст. 58, п. 4); «склонение иностранного государства или каких-либо в нем общественных групп… к вмешательству в дела Союза ССР или (sic!!) иным неприязненным действиям: в частности, к блокаде или разрыву дипломатических отношений [с СССР]» (ст. 58, п. 5); «пропаганда или агитация», включая «распространение, или изготовление, или хранение литературы того же содержания» (ст. 58, п. 10).
Кроме того, эта же статья определяла наказание за недонесение о подобных преступлениях (ст. 58, п. 12), распространяла ответственность на совершеннолетних членов семей осужденных (ст. 58, п. п. 1 в и 1 г) и предполагала возможность лишения советского гражданства лиц, осужденных по указанным обвинениям (ст. 58, п. 2). Иначе говоря, статья 58 УК РСФСР и идентичные ей статьи уголовных кодексов других советских республик довольно четко определяли возможности государства по организации репрессий против несогласных.
Добавлю, осуждение по этой статье объявлялись не уголовным наказанием, а «мерой социальной защиты». Сегодня, повторю еще раз, ничего подобного в российском законодательстве не содержится.
Кроме того, фундаментальным отличием советского законодательства от российского была его увязка с «революционным самосознанием» и «интересами пролетариата». Это предполагало, что деяния «врагов народа» противопоставляли их не «России» (тезис об идентичности И.Сталина и Союза ССР был не в ходу), а совершались «ради свержения или подрыва и ослабления власти рабоче-крестьянских советов», а также умаления «основных хозяйственных, политических и национальных завоеваний пролетарской революции».
Сегодня же все «охранители» рассуждают об «антироссийском» характере действий несогласных — но это выглядит совершенно безосновательным, так как если они и пытаются на что-то покуситься, то не более чем на законное и осуществленное легитимными способами обновление персонального состава российской власти — которая, в отличие от Советского Союза с его правящей партией, ни в одном юридическом документе не называется несменяемой. К тому же действующая Конституция даже после всех ее препарирований прямо указывает на недопустимость «пропаганды или агитации, возбуждающих социальную, расовую, национальную или религиозную ненависть и вражду» (ст. 29, п. 2) — и потому никакое «пролетарское» (или «буржуазное») правосознание не имеет значения. Все это, на мой взгляд, делает принципиально невозможным последовательное и массовое преследование оппозиции на сколь-либо законных основаниях.
Власть, несомненно, стремится и далее прессинговать несогласных, но данный курс неизбежно столкнется с проблемой, которую невозможно решить присуждением гражданам статуса иностранных агентов или недопуском до выборов лиц, обвиненных в участии в митингах и манифестациях. Чтобы сохранить тот «драйв и кураж», которые сейчас взяли на вооружение власти, необходимо вернуть в Конституцию и уголовное законодательство нормы, которые даже в СССР были окончательно отменены в 1980-е годы (а большая часть — еще в 1958 году).
Для этого нет сейчас никаких оснований — да и Россия не Советский Союз. Основным успехом путинского двадцатилетия стало выстраивание системы, в которой личные свободы, возможность беспрепятственного выезда из страны и информационная открытость не препятствуют жесткому контролю за политической сферой и полной управляемости государственным аппаратом.
Собственно, различие между российской (буржуазной, не подчеркивающей классовых границ и враждебности остального мира) и советской (защищавшей «пролетарские завоевания», идеологизированной и зацикленной на «холодную войну») реальностями не дают возможности власти осуществить запланированные шаги, оставаясь в юридическом (даже не правовом) поле. И, если намерения власти не ситуативны, ей рано или поздно придется возвращаться к советской правовой системе, а потом — к «революционному правосознанию», которое было важнейшим обоснованием респрессий против антисоветски настроенных лиц в начале 1920-х годов.
Иначе говоря, отбрасывать присущую современному миру легалистскую традицию и бороться не с преступниками (пусть даже воображаемыми), а с врагами (постепенно становящимися все более реальными) (первым шагом к чему является внесение темы «борьбы» или «войны», а также рассуждения о руководителях страны как о «командующих в воюющей стране» в политическую риторику).
Истерическая пропаганда, разворачивающаяся на наших глазах, свидетельствует, на мой взгляд, о том, что окончательного выбора еще не сделано. Даже принятие нормы о гражданах, выполняющих функции иностранного агента, предполагает весьма мягкие ограничения на их деятельность и требуют соответствующего обоснования причин внесения их в число таковых.
Норма о сотрудничестве с иностранными государствами ради подрыва авторитета российской власти сомнительна (представим себе, что кто-то в сотрудничестве с расследователями из-за рубежа собирает материалы об иностранных гражданствах депутатов и министров — чем по букве закона не дискредитирует власть, а, напротив, помогает ей очиститься от тех, кому запрещено занимать государственные должности по недавно принятым законам). Именно поэтому несогласных пытаются привлекать как по уголовным и хозяйственным делам, так и по законам о правилах проведения митингов и даже о нарушении эпидемиологических норм (на фоне обещаний скорой победы над пандемией, кстати).
Однако уже сейчас этого не хватает — а что может произойти дальше, сложно и предположить. Потому что, похоже, тезис об обострении классовой борьбы по мере продвижения к коммунизму (с изменениями, обусловленными нынешней обстановкой) остается более чем применимым к нашим реалиям…