И вместо того, чтобы осознать причины крушения идеалов перестройки, причины нынешнего отказа от декоммунизации, мы встаем на сторону русского фатализма и начинаем говорить о том, что по-другому и быть не могло. И Путин, и оппозиция говорят по поводу этого одно и то же, но разным языком. Путин говорит, что все не могло быть по-другому, ибо «импортировать» в Россию европейскую демократию нет никакой возможности. А интеллектуалы от оппозиции говорят научным языком и настаивают на том, что во всем виновен русский архетип, особенности политической культуры русского человека. И, честно говоря, я в своих статьях последнего времени оправдывал свой пессимизм в отношении будущего России тем, что, как оказалось, «наследство Чингисхана» в русском национальном сознании непреодолимо и что для русского человека всевластие верховного правителя есть норма жизни. И потому я соглашался с теми, кто, как Дмитрий Быков, считает, что традиции медленного «угасания России налицо» и ничто этому не может помешать. Мол, стабильность можно сохранить еще долго, а вот развиваться при нынешней политической системе мы уже не сможем.
И только слушая рассуждения Путина на Валдайском форуме о том, что демократия – не картошка, ее нельзя пересадить с одного огорода на другой, во мне восстал инстинкт интеллигентского отторжения от того, что говорит представитель власти, и я вдруг вспомнил то, о чем и сам забыл: что на нашем русском огороде столетиями росла демократия и что демократия перестройки, жажда свободы и правды, личного достоинства, которые объединили и советскую интеллигенцию, и «глубинный русский народ», не были импортированы с Запада. Как можно рассуждать об особенности русского архетипа, не учитывая те перемены, которые произошли в сознании людей во время перестройки, еще в начале 1990-х? Обратите внимание, и избрание Анатолия Собчака мэром Ленинграда, у которого Путин был заместителем, и избрание Гавриила Попова мэром Москвы было результатом желания жителей этих городов самим решать свою судьбу, самим определять, кто должен быть их руководителем. Это было восстанием против советского назначенства руководителей всех рангов сверху.
Мне трудно понять, почему интеллигентные люди, знающие историю России, продолжают настаивать на драме русского архетипа, который якобы стал препятствием на пути превращения советской РСФСР в демократическую европейскую страну. Почему мы все забыли, что русские земства, т.е. выборные органы самоуправления, были введены в России еще в 1864 году, и они просуществовали до 1917 года? Почему мы все забыли, что выборы в первую Государственную Думу в 1906 году и во все последующие – вторую и третью Думы – были абсолютно свободными, демократичными? Почему все забыли, что депутаты царских Дум были свободны в своей критике царя и даже во время начавшейся войны не боялись каких-либо преследований со стороны якобы деспотической русской власти? Примером тому – речь П. Милюкова в Думе 1 ноября 1916 года о том, что за всем, происходящим в стране, стоит «или глупость, или измена царя». Рискну сказать, что в царской России после революции 1905 – 1907 годов демократии было куда больше, чем в «крымнашевской» России.
Но вместо того, чтобы вспомнить о том, что предшествовало празднику демократии во время перестройки и о самой перестройке, мы сегодня спорим о том, можно ли импортировать в Россию демократию с Запада или нет. Сам этот факт забвения прежде всего нашей либеральной интеллигенцией традиций русской демократии помогает мне понять, почему эти либералы потеряли в конце концов власть, которая у них была в 1990-х, и почему мы в конце концов вернулись к русскому самодержавию.
Образа будущего у нашей либеральной элиты нет, ибо в ее сознании нет прошлого. И это не только идеологическая проблема, но и моральная, проблема морального здоровья нации. Если историческая память предана забвению, если нет желания знать правду о себе, то нет места и здравому смыслу, нет места и чувству сомнения, нет места всему, на чем основана нормальная, полноценная жизнь. И трагедия наша состоит в том, что в 1990 году вместе с Ельциным к власти пришли люди, которым, как Булату Окуджаве, «не было жаль старой России», которым, как они считали, нечего взять из прошлой России для построения новой демократии. На мой взгляд, национальный нигилизм, забвение прошлого России, характерные для тех, кто был у власти в 1990-е в нашей стране, как раз и привело к тому, что мы утратили завоевания перестройки.
Теперь понятно, что невозможно было создать новую демократическую Россию на пустом месте, если для вас нет ничего, что можно было бы взять в будущее. Кстати, о чем я забыл сказать: если нет правды о себе, то нет и работы ума и мысли, и заглушается в конце концов инстинкт самосохранения нации. Правда состоит в том, что у либералов эпохи Ельцина как раз и не было инстинкта самосохранения, сохранения демократии, которая привела их к власти. И в этом никто не виновен. Ведь для того, чтобы создать что-то новое, надо не просто сохранить нечто из прошлого, но и уметь соединить ценности вашего будущего с ценностями прошлого. Интеллектуалы Восточной Европы как раз и обладали этим даром. Они знали, что для того, чтобы уйти из коммунистического прошлого, надо не только решать задачи демократии, но и думать о возрождении национальной памяти, о возвращении всего, на чем можно снова воссоздать демократическую нацию. А наша трагедия, как я уже сказал, в том, что у нас после распада СССР не оказалось ни одной политической силы, которая могла бы решить эту задачу. Наши либералы-демократы были и есть убежденные атеисты, и поэтому они испытывали и испытывают чисто инстинктивное отторжение от старой православной России. И еще глубинная причина, которая не позволила нам провести декоммунизацию, создать основы европейской демократии в том, что все те, кто решал судьбу нашей страны в 1990-е, были не просто атеисты, но и люди, для которых идеалы и ценности красных, идеалы большевиков были их собственными ценностями. Вспомните Егора Гайдара, который говорил, что его дедушка был «на уровне великих задач своей эпохи». Но если для тебя дороги идеалы красных, то понятно, что для тебя враждебной является демократия 1917 года, враждебным является Учредительное Собрание, ценности которого пытались спасти белые, так называемые «непредрешенцы» во главе с Деникиным.
Глубинный порок нашей глубинной либеральной интеллигенции состоял не только в том, что им не было жаль старой России, но и в том, что на самом деле они не испытывали особых чувств к своему народу. И, наверное, в этом нет их вины. У нас не было никогда русской нации, и потому всегда ценности русской интеллигенции были сами по себе, а ценности глубинного русского народа – сами по себе. Демократия времен перестройки погибла еще и потому, что либеральная элита боялась новых свободных демократических выборов, которые они проиграют. Понятно, что на самом деле демократия, рожденная перестройкой, погибла 4 октября 1993 года и, как мы видим, погибла надолго. Надо учитывать еще один факт: для либералов 1990-х на самом деле главной ценностью было не создания демократической реформы, а передача государственной собственности в частные руки, что, с их точки зрения, расширило бы социальную базу для их собственной власти.
И теперь понятно, почему наши либералы утратили власть, которую они имели в 1990-е, почему произошло глубинное разочарование «глубинного русского народа» и в тех политиках, которые называют себя «либералами», и в тех ценностях демократии, которые они озвучивали. И нет у нас до сих пор политической силы, которая несла бы в своей душе все, что необходимо для превращения России в демократическую страну, несла бы в своей душе любовь к своей стране, к ее ценностям и одновременно исповедовала бы европейский гуманизм, ценила бы свободу и, самое главное, достоинство личности, ее жизнь.