И дело тут не в трудностях с правкой как таковой: отменить 13 ю статью Конституции, согласно которой «никакая идеология не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной», при имеющемся консенсусе — раз плюнуть. Сторонников такой корректировки можно обнаружить сегодня в большом количестве во всех фракциях Государственной думы. Наиболее яростным застрельщиком является, пожалуй, вице-спикер нижней палаты Петр Толстой.
Вот избранные места из его последних выступлений на эту тему: «В ситуации, когда коллективный Запад себя возомнил эдаким Римом, а Россия для них Карфаген, который должен быть разрушен, нам следует еще раз подумать о том, какой Россия сегодня представляется миру, какой должна быть идея существования нашего государства... Нам нужно выработать надпартийную национальную идеологию, которая обеспечит прорыв нашей страны в будущее».
Начинают вплетаться в этот хор и голоса из лагеря исполнительной власти. «Нужна единая идеология, и она должна быть указана в Конституции», — заявила, к примеру, директор Института законодательства и сравнительного правоведения при Правительстве РФ Талия Хабриева.
В общем, с одной стороны, ситуация — яснее ясного. Проблема, однако, в том, что государственная идеология, если рассуждать о предмете всерьез и без предубеждений, требует более-менее стройной, непротиворечивой системы взглядов. А с этим в стране большая напряженка. Мы часто упрекаем других в двойных стандартах, но сами являемся, пожалуй, чемпионами в этом виде спорта: практически ко всем явлениям в окружающем нас мире российская власть и обслуживающий ее пропагандистский аппарат подходят с двойной меркой.
Министр культуры Владимир Мединский в своей знаменитой докторской диссертации подвел даже под это теоретическую базу: «Критерием положительной или отрицательной оценки... могут быть только национальные интересы России». Министр, понятно, имел в виду исторические события, но точно такое же правило действует сегодня и применительно к современности. С той поправкой, что критерий более узок — интересы не всей страны, а лишь ее правящей элиты.
Свои среди чужих
Возьмем такой на первый взгляд совершенно очевидный для сегодняшней власти вопрос, как отношение к несанкционированным митингам. Люди, облеченные доверием высокого начальства, — да и само высокое начальство тоже не осталось в стороне, — все уши прожужжали нам о том, как это плохо и недостойно цивилизованного общества.
Но вот слова Александра Лукашевича — ныне постпреда РФ при ОБСЕ, а в недавнем прошлом главы департамента информации и печати МИД России: «Действия властей не оставляют сомнений, что они сделали ставку на силовое пресечение выступлений против полицейского произвола... Люди, пытавшиеся выразить свою гражданскую позицию, встретили жесткий отпор со стороны полиции... Столь масштабный взрыв народного негодования и непропорциональная реакция правоохранительных органов вновь подтверждают, что речь идет не об изолированном инциденте, а о системных изъянах...»
Что это, бунт на корабле, начинающееся бегство с него наиболее проницательных представителей административной фауны? Но нет, спокойствие, отбой тревоги! Лукашевич говорил не о московских протестах, а о волнениях в американском Фергюсоне. И не сейчас, а четыре года назад. Но такая реакция в любом случае вызывает вопросы. Ведь даже российские государственные СМИ отмечали в те дни (август 2014 года), что «взрыв народного негодования» был далеко не мирным.
Вот, например, как выглядело развитие событий в изложении РИА «Новости»: «Сразу за объявлением решения присяжных (суд не стал предъявлять обвинение полицейскому, застрелившему чернокожего Майкла Брауна при попытке задержания. — А.К.) в Фергюсоне начались акции протеста, сопровождавшиеся грабежами, поджогами и стрельбой... В Фергюсоне за ночь были сожжены и разграблены 25 домов».
Если уж к фергюсонским «выразителям гражданской позиции» официальный представитель МИД отнесся с таким участием, то за московских «протестантов», не разбивших ни одной витрины, — били, напротив, их, и били жестоко, — во внешнеполитическом ведомстве, по идее, должны были вступиться с удвоенной, утроенной энергией. Но отчего-то не вступились. Совсем наоборот. Несогласованные митинги в России устраивают люди, которые «хотят специально спровоцировать скандал», сказал как отрезал глава МИД Сергей Лавров.
Ладно, Фергюсон — дело прошлое. Но к вполне современным «желтым жилетам» мидовские чиновники тоже относятся с большим пониманием. А иногда и с плохо скрываемым сочувствием. Вот, например, мнение посла России в Бельгии Токовинина: «Это движение... стало результатом накопившихся проблем. В последние годы политическая система многих государств Евросоюза дает сбои, снижается доверие к традиционным политическим силам, проявляется недовольство значительной части избирателей...» Главное, чтобы французскими властями «не использовались насильственные методы, чтобы строго соблюдались права и свободы человека, включая право на мирные манифестации», тревожится посол России во Франции господин Мешков.
А вот еще более откровенное заявление постоянного представителя России при ЕС Чижова: «Те, кто пытается объяснить протестные акции «желтых жилетов» российским вмешательством, элементарно не уважают собственных граждан, отказывают им в праве на несогласие с предпринимаемыми мерами в социально-экономической и других сферах».
Золотые слова. Их бы да в уши нашим чиновникам и парламентариям, истово ищущим «западный след» — и, естественно, успешно находящим, — в любой протестной активности в России. Силлогизм очень прост: если прав полпред Чижов, то, стало быть, в корне не правы они.
Может быть, граница между «правильными» и «неправильными» протестами, сиречь между «незаконными акциями» и «взрывами народного негодования», пролегает аккурат по границе Российской Федерации? Но все куда более запутанно. Скажем, протестные акции в китайском Гонконге рождают у наших слуг народа почти те же эмоции и мысли, что и московские.
В Москве со «всей серьезностью» относятся к «заявлениям китайского руководства, которое напрямую обвинило целый ряд западных спецслужб, в частности, представителей спецслужб США... в организации тех беспорядков, которые мы наблюдаем на территории Гонконга», отметила официальный представитель МИД Мария Захарова.
Ну а председатель Госдумы Вячеслав Володин расставил недавно последние точки над «i». «Вы абсолютно правильно оценили действия США как вмешательство в суверенные дела Китая по ситуации в Гонконге, — заявил спикер, обращаясь к своему китайскому коллеге, председателю Постоянного комитета Всекитайского собрания народных представителей КНР Ли Чжаньшу. — Разделяем ваше мнение и подход в этом вопросе».
Бессмысленный и безопасный
Но что говорить о загранице, если даже к несанкционированным акциям внутри самой страны не существует единого подхода? Не все они кажутся чиновникам одинаково вредными. Вернее, так: заслуживающими одинаково жестких мер реагирования. Яркий пример — митинг протеста у посольства Мьянмы в Москве, прошедший в сентябре 2017 года: около тысячи российских мусульман протестовали тогда против притеснения их единоверцев в этой стране. Причем протестовали достаточно шумно: крики «Аллах акбар!» далеко разносились по окрестностям. И достаточно долго — около четырех часов.
Мероприятие не было согласовано с городскими властями. Мало того, оно существенно усложнило дорожную обстановку: движение по улице, на которой находится посольство, Большой Никитской, самый центр столицы, — было перекрыто. Тем не менее полиция в происходящее не вмешивалась: ни разгонов, ни задержаний, ни даже призывов разойтись. «Нарушений общественного порядка на улице Большая Никитская не зафиксировано», — удовлетворенно сообщила пресс-служба столичного главка МВД по завершении митинга. «Незаконным» его никто не называл.
А вот совсем недавняя история: волнения в Саратове, связанные с убийством девятилетней Лизы Киселевой. Несколько сотен собравшихся на месте преступления саратовцев потребовали от полиции выдать им убийцу с намерением устроить самосуд. И действовали отнюдь не только уговорами. Разъяренные граждане раскачивали «уазик», в котором, по их мнению, находился преступник, закидывали полицейские автомобили камнями. А затем, не добившись своего, двинулись ночью в центр города, к городскому управлению внутренних дел, куда, по слухам, доставили нелюдя. Перекрыли улицу...
И что в итоге? Где, как говорит наш президент, «посадки»? Нет «посадок». И никаких уголовных дел тоже нет — за исключением возбужденного по факту самого убийства. Да что там дела! Дубинок — и тех не было. Контрмероприятия, по информации агентства «Версия-Саратов», ограничились тем, что к собравшимся вышел начальник городского управления МВД Чепурной и «общался» с ними. «После этого, — продолжают свой рассказ саратовские журналисты, — он вернулся в отдел полиции, и здание оцепили охранники правопорядка. Толпа разделилась на два лагеря: часть людей призывают линчевать подозреваемого на месте, а другая часть считает, что все должно быть по закону...»
А действительно, к чему жесткие меры? Это же не страшные московские «массовые беспорядки», учиненные пропитанной тлетворным влиянием Запада интеллигенцией. Это родимый русский бунт. Бессмысленный, беспощадный, но с точки зрения власти — куда менее опасный. Или, наоборот, более? Давно замечено, что власть наша при всем своем брутальном, мачистом имидже малость, скажем так, трусовата. И в критических ситуациях всегда выбирает путь, связанный с наименьшими рисками.
С этой точки зрения саратовские полицейские действовали абсолютно правильно. Ведь если бы товарищ Чепурной отдал приказ отмутузить «народных мстителей» настоящим образом, самосуд бы завтра учинили уже над ним. И хорошо если только над ним. Вряд ли могло обойтись без неприятных последствий и жесткое пресечение мусульманского митинга — стражи правопорядка явно учли это в своих расчетах.
Совершенно другое настроение владело ими, когда они подавляли недавние московские протесты. Полицейские и росгвардейцы лупили своих «клиентов» спокойно, уверенно, деловито. Порой даже — это заметно по имеющимся видеозаписям — с видимым удовольствием. И явно не переживая о последствиях. Ясно же, что «эти» джихад не объявят и самосуд не устроят. Кишка тонка. В худшем случае засудят в ЕСПЧ. Но по этому поводу голова сегодня может болеть разве что у министра финансов. Да и у него вряд ли.
Что же касается протестов за пределами страны, то тут подход, похоже, еще более прост: друзьям — все, в смысле «лицензия» на любые действия во имя сохранения власти; врагам — «права и свободы человека, включая право на мирные манифестации».
Непредсказуемое прошлое
Точно такую же «принципиальность» демонстрирует российская власть и по отношению к исторической памяти. В том числе к тому, что у нас принято называть «переписыванием истории Второй мировой войны, попытками обеления военных преступников и их пособников». Обвинения в «обелении» раздаются, что называется, направо и налево. На орехи досталось даже Норвегии со Швецией. Больше же всего «исторических» затрещин получила, как нетрудно догадаться, Украина: согласно свежему докладу МИД РФ на эту тему, «официальный Киев продолжает политику героизации деятелей так называемого национально-освободительного движения в период 1940–1950 гг.»
Однако к героизации пособников Гитлера, имеющей место в странах-союзниках, Москва относится несравнимо более терпимо. Скажем, отповедь российского МИДа на воздвижение в Ереване памятника Гарегину Нжде (национальному герою Армении и одновременно убежденному и последовательному коллаборационисту, сотруднику абвера, одному из создателей Армянского легиона в составе вермахта) суровой при всем желании назвать нельзя.
«Для нас непонятно, почему установлен указанный памятник, — заявила Мария Захарова. — Конечно, для нас основным индикатором официальной позиции Еревана по вопросу о сохранении исторической правды о Великой Отечественной войне является отношение к празднику 9 Мая — дню общей для нас всех Победы». Кроме того, подчеркнула официальный представитель МИД, Армения входит в число соавторов резолюции Генассамблеи ООН о борьбе с героизацией нацизма и неонацизмом...
А совсем недавно скандал перекинулся на нашу страну. Выяснилось, что на территории армянского храма в городе Армавире (Краснодарский край) еще несколько лет назад была установлена памятная табличка в честь Гарегина Нжде. Отдуваться вновь пришлось Захаровой. И не сказать, чтобы она отдулась более удачно. «Мы исходим из того, — сообщила Мария Владимировна, — что у нас церковь отделена от государства. Это относится ко всем религиозным направлениям...»
Уж не хочет ли официальный представитель МИД сказать, что если бы какое-либо культовое учреждение вознамерилось установить на своей территории монумент тому же многажды помянутому ею Бандере или, того пуще, Гитлеру, то власть и тут бы лишь беспомощно развела руками?
Хотя чему удивляться, если три года назад мемориальную табличку одному из пособников Гитлера торжественно открыли глава Администрации Президента и министр культуры. И не где-нибудь, а в центре Петербурга. И не какому-то завалящему «прихвостню», а матерому соучастнику. По части коллаборации с Третьим рейхом Гарегин Нжде этой исторической личности в подметки не годится. А Бандера, большую часть войны просидевший в концлагере Заксенхаузен, на ее фоне и вовсе выглядит борцом с фашизмом.
Скажете: бред, не могло такого быть? Но давайте откроем информационные сообщения от 16 июня 2016 года. Читаем: «В Санкт-Петербурге на фасаде здания Военной академии материально-технического обеспечения установили мемориальную доску в честь главнокомандующего финской армией барона Карла Маннергейма... В торжественной церемонии приняли участие глава Администрации Президента Сергей Иванов (ныне спецпредставитель главы государства по вопросам природоохранной деятельности, экологии и транспорта. — А.К.) и министр культуры России Владимир Мединский».
Для справки: предводимая Маннергеймом финская армия оккупировала в 1941–1944 годах значительную часть территории СССР — север Ленинградской области и две трети Карело-Финской ССР, включая столицу республики город Петрозаводск. Причем оккупация была далеко не «бархатной». Русское население захваченных районов сгонялось в организованные по приказу Маннергейма концлагеря. По подсчетам историков, за годы оккупации через них прошли от 50 до 60 тысяч человек. Примерно треть из них погибла.
На Маннергейма и его армию приходится также немалая доля ответственности за жертвы ленинградской блокады (по разным оценкам, погибло от 600 тысяч до 1,5 миллиона жителей города): северная часть блокадного кольца была финской. О значимости Маннергейма как союзника Гитлера говорит и тот факт, что на его 75 летии в 1942 году гулял сам фюрер.
Доска провисела четыре месяца и по причине усиливающихся общественных протестов была снята. Тем не менее вопрос далеко не закрыт. Во-первых, доску не списали, а лишь переместили — в Царское Село, в Музей Первой мировой войны.
Во-вторых, высокопоставленные поклонники барона по-прежнему считают, что все сделали правильно, а протестовали против установки доски ничего не смыслящие в истории «маргиналы». Да, мол, «фигура противоречивая». Но это памятник не «финскому маршалу Маннергейму», а «русскому генерал-лейтенанту Маннергейму», принесшему много пользы Российской империи.
Фигура, будем объективны, действительно противоречивая. Но ведь и фигуры Бандеры и Шухевича исполнены ничуть не меньших противоречий. Не говоря уже о таких фигурах, как Андрей Власов или Петр Краснов. Последние двое принесли, кстати, не меньше пользы отечеству, чем Маннергейм в российский период его жизни. Тем не менее все прежние заслуги перечеркнуло их сотрудничество с нацистами. Но, как видим, правило зачеркивания распространяется не на всех — что бы ни писали на этот счет в своих докладах мидовские чиновники.
Московское бремя
Мы ратуем за право наций за самоопределение — именно оно является краеугольным камнем правовой позиции России по вопросу «возвращения Крыма в родную гавань» — и при этом каленым железом выжигаем попытки российских регионов расширить пределы своей самостоятельности. Исключение — Чечня, превратившаяся де-факто в государство в государстве. И это тоже пример двойных стандартов.
Символично, кстати, что статья 280.1 («Публичные призывы к осуществлению действий, направленных на нарушение территориальной целостности РФ») появилась в Уголовном кодексе практически одновременно с включением в состав России Республики Крым и Севастополя — весной 2014 года. По этой статье были, в частности, осуждены несколько региональных гражданских активистов, пытавшихся провести «марши за федерализацию». Речь, уточним, шла не об отделении регионов от России, а всего лишь об увеличении их полномочий.
Мы гневно осуждаем вмешательство Запада во внутренние дела других стран, но почему-то не относим к таковому свои теснейшие политические, административно-хозяйственные, а по слухам, и военные связи с непризнанными донбасскими республиками. И не считаем зазорным — более того, приветствуем — массовое участие российских граждан в войне ЛНР и ДНР с «киевским режимом».
Тревожимся о правах человека на Украине и на Западе и при этом запрещаем у себя правозащитные, политические, религиозные организации, не допускаем до выборов оппозиционных кандидатов, обрекаем на многолетнее тюремное заключение участников мирных митингов. Печемся о свободе слова в мировом масштабе и стремительно сокращаем сферу дозволенного внутри страны...
Такая противоречивость, непоследовательность политической практики, мягко говоря, не способствует рождению жизнеспособной теории. Подчеркиваю: жизнеспособной. Для того чтобы внести в Конституцию какую-нибудь звонкую высокопарную чушь, какой-то современный аналог «православия, самодержавия, народности», большого ума и труда не надо. Но какой от этого будет прок?
По большому счету, прав вице-спикер Госдумы Толстой: проблема, по поводу которой он неустанно бьет в набат, и впрямь экзистенциальна. Действительно, «очень важно понять, каков суверенный путь России, каковы национальные интересы страны». Действительно, без этого «наше с вами государство существовать не может». Однако сама постановка вопроса говорит о том, как далеки мы от решения.
А время между тем поджимает. Государство, претендующее на роль духовной альтернативы бездуховному зарубежью, но само напрочь лишенное сетки ценностных координат, четких представлений о том, что такое хорошо и что такое плохо, взвалило на свои плечи явно непосильный груз, от которого и впрямь запросто может рухнуть. Наши скрепы, увы, совсем не крепки.