Наверное, большевики потому появились именно в России и именно в нашей стране начался грандиозный эксперимент по истреблению бытия людей, что у нас, в отличие от других стран Европы, жизнь человеческая мало что стоила. А еще и потому, что русские были и до сих пор остаются самыми терпеливыми людьми в Европе. Сталинские репрессии 1930-х как раз и были эпохой победы главной идеи коммунизма — идеи смерти, громадных жертв во имя «счастливого будущего человечества». Все началось с раскулачивания и голодомора, унесших не менее 7 млн человеческих жизней, и окончилось расстрелом почти миллиона уже советских граждан во имя полной и окончательной победы социализма.
Что из этой большевистской идеи смерти следует сегодня? Для того чтобы освободиться от коммунистического тоталитаризма, мало разрушить советскую машину власти и насилия над людьми. Надо еще вытолкнуть из своих постсоветских душ сатанинскую красоту смерти, которая так соблазняла нашего великого Ленина, реабилитировать ценность человеческой жизни, осудить преступления большевистской власти. И, конечно, вспомнить о героизме тех, кто противостоял этой религии смерти, боролся с жаждой наших властей убивать свое собственное население.
У современной России, в отличие от бывших социалистических стран Восточной Европы, не хватило воли, даже желания осудить советскую власть, которая обрекла на смерть, на мучения миллионы людей. Отсюда — наше преимущественно негативное отношение к перестройке и к порожденным ею «бархатным революциям» 1989 года. Словаки, которые организовали у себя в Братиславе в ноябре этого года масштабную международную конференцию, посвященную истории «бархатных революций» 1989 года, назвали ее нынешний 30-летний юбилей «праздником чуда». Для них, словаков, для выступавших на конференции чехов, венгров, поляков, словенцев, румын, как выяснилось, нет более важного праздника в истории их ХХ века, как освобождение от навязанного им Сталиным «социалистического строя». Для них, народов Восточной Европы, как я понял, участвуя в упомянутой международной конференции, освобождение от «власти коммунистов» означает не только приобретение подлинной государственной независимости и суверенитета, но, что не менее важно, возвращение в свою национальную историю, соединение связи времен. Если мы, особенно в последнее время, перестали критиковать советских вождей и советскую власть потому, что история СССР — это неотъемлемая часть русской истории, то для них, как оказывается, 40 лет коммунизма — это просто утраченное время. И во всем, что я слышал от гостей конференции в Братиславе, был заключен какой-то парадокс: чехи, словаки, венгры, поляки осуждают преступления своих КГБ, рассказывают о героизме тех, кто сопротивлялся «власти коммунистов», рассказывают о традициях духовности, о святынях их национальной церкви. И почти все из выступающих на конференции, что грело мне душу, связывали чудо разрушения «коммунистического тоталитаризма» с именем Горбачева, с его перестройкой. Горбачеву как российскому политику повезло: он навсегда останется в истории человечества как освободитель народов Восточной Европы от навязанной им Сталиным ненавистной советской системы.
А теперь сравните это с духовной ситуацией в современной России. Горбачев, принесший свободу народам Восточной Европы, — «предатель» не только для Геннадия Зюганова, но и для Никиты Михалкова. Для современной России героем является не митрополит Филипп, восставший против опричнины и зверской жестокости Ивана Грозного, а, напротив, сам отец опричнины. Никто в царской России не рискнул бы поставить памятник Ивану Грозному, а в посткоммунистической России некоторые губернаторы считают своей заслугой увековечивание его памяти.
Мы забыли и не хотим знать, что перестройка Горбачева, породившая чудо «бархатной революции», прежде всего была феноменом русской истории, была свидетельством духовного здоровья русской нации, которая сама освободилась от деспотической советской власти. И на самом деле первая «бархатная», бескровная революция сверху произошла в СССР на год раньше, чем в бывших социалистических странах Восточной Европы, а именно уже в конце 1988 года. И самое главное, «бархатные революции» в странах Восточной Европы произошли тогда, когда перестройка превратилась в антикоммунистическую революцию сверху, когда в СССР уже мало что стоили так называемые территориальные завоевания советской власти. По сути, под видом окончательной декоммунизации, мы в СССР во время перестройки освободились от основных скреп большевистской системы — от руководящей роли КПСС, от «железного занавеса», от цензуры, от преследования за инакомыслие, от государственного атеизма...
Именно в конце 1988 года произошло то, чего, скорее всего, не сознавал сам Горбачев, начиная политику гласности. Правда о красном сталинском терроре неизбежно привела к осознанию изначальной преступности и идеологии, и практики большевизма. Еще чуть более 10 лет назад наш президент Путин называл трагедию Катыни «преступлением тоталитарного режима», преступлением советского тоталитаризма, осуждал СССР, который занимался «экспортом революции», т.е. навязывал другим странам наш советский, противоестественный для природы человека коммунистический строй. А сегодня за обвинением Горбачева в предательстве стоит ностальгия по поводу величия советской державы, которая, как любит говорить Александр Проханов, «окрасила в свой красный цвет 2/3 планеты Земля».
И если вглядеться в философию современного российского патриотизма, для которого не только Горбачев, но и Хрущев — предатели, а Сталин — «великий государственный деятель» и «выразитель глубинного русского национального сознания», то становится очевидно: старая русская традиция оправдывать зло жива до сих пор. Так уж получилось, что в эти ноябрьские дни, когда Европа праздновала конец Берлинской стены, именно Проханов в интервью на «Эхе Москвы» говорил, что осуждаемые нынешними «западниками» большевики, как никто иной, были близки по духу, по настроениям русскому народу. Именно большевики, вещал Александр Проханов, несли в своей душе мечту о неосуществимом, мечту, которая куда более величественная, чем человеческая жизнь, все эти суетные разговоры о достатке, о благах жизни и т.д. Более того, оправдывая гибель миллионов людей и их муки и страдания, он призывал своих слушателей увидеть то, что видит он сам, а именно — «красоту репрессий», увидеть красоту гор трупов на Колыме. И я рискну сказать, что даже в страшное сталинское время эта философия смерти, о которой нам поведал Александр Проханов, не была так сильна, не входила так в души людей, как сегодня.
И в этом видится какой-то парадокс! Все-таки основные свободы, дарованные нашему народу перестройкой, сохранились. Но свобода в стране сосуществует с громадной властью этой сатанинской болезни, этого вида патриотизма, для которого самое важное — смерть, способность жертвовать собой во имя государственной идеи. Конечно, Александр Проханов верен себе. О том, что не надо встраиваться, дословно, «в зад за Западом» и начинать демократические реформы, повышать уровень благосостояния, разрушать «железный занавес», он говорил еще в самом начале перестройки. Трагедия состоит в том, что наши люди в подавляющем большинстве не осознают бессмысленность коммунистического эксперимента — того, что жертвы народа, гибель миллионов людей ни к чему не привели. В 1917 году русские начали уничтожать частную собственность и капитализм, а в 1991-м, спустя более 70 лет, начали возрождать российского собственника. Несмотря ни на что, к нам так и не пришло понимание того, что на самом деле у нас нет будущего, если мы не станем частью Европы, если не возродим ценность человеческой жизни, не станем культивировать ценности гуманизма, ценности европейской культуры.
Нет никакой альтернативы этим ценностям, выросшим из христианского «Не делай другому того, чего себе не желаешь». За красотой речей Александра Проханова о великой русской мечте стоит на самом деле мертвечина троцкистской жажды смерти.