И это притом что спрос на националистическую политику существует. Мониторинг ксенофобских настроений, регулярно проводимый «Левада-центром», в этом году зафиксировал их подъем. Причем социологи отметили, что этот процесс начался еще в 2018-м. Можно привести наглядные цифры. На вопрос о том, стоит ли ограничить проживание на территории России цыган, в 2017-м утвердительно отвечали 17%, в 2018-м — уже 32% (взрывной рост), в 2019-м — 40% (рост продолжается). Китайцев хотят ограничить соответственно 15, 31 и 39%. Выходцев из Центральной Азии — 19,25 и 32%. Выходцев с Кавказа (не задумываясь над тем, что Кавказ — это территория России) — 22, 23 и 31%. Евреев, к которым отношение в современной России весьма благожелательное, в 2017 году хотели бы ограничить всего 4%, а дальше начинается аналогичная тенденция. В 2018-м уже 12%, в нынешнем году — 17%.
Причем нет никаких сильных перемен в межнациональных отношениях, которые бы объяснили эту тенденцию. Количество мигрантов не увеличивается, многие, кстати, с началом экономической стагнации уехали домой, потому что работы стало меньше. Но, похоже, именно стагнация объясняет рост ксенофобских настроений, причем происходит это на двух уровнях. Первый — эмоциональный. Усталым и не чувствующим уверенности в завтрашнем дне людям надо выплеснуть негатив — и «чужаки» становятся удобным объектом для этого. Причем «чужаки» часто любые, вне зависимости от реальных или мнимых обид и страхов. Второй связан как раз с работой. В «тощие годы» люди готовы умерить свои запросы и претендовать на работу, на которую прежде не обращали внимания. А там рабочие места уже заняты, причем людьми, готовыми трудиться за меньшие деньги. С утверждением о том, что «мои родственники и знакомые готовы делать работу, которую сейчас выполняют мигранты», в докризисном, 2013 году были согласны 57%, сейчас — 64%. Еще более показательно число тех, кто с этим полностью согласен (нередко это те, для кого данный вопрос носит не теоретический, а вполне практический характер), — оно увеличилось с 17 до 27%.
На вопрос о том, почему в самые трудные кризисные годы (2014–2015) антимигрантских всплесков не было, можно дать простой ответ — тоже из двух частей. Во-первых, тогда действовал «крымский» эффект — ощущение сплоченности, приведшее к быстрому росту рейтингов всех властных институтов и одновременно к надеждам на лучшее. Во-вторых, существовала распространенная точка зрения, основанная на опыте кризисов 1998 и 2008 годов — что трудности временные и вслед за спадом произойдет мощный отскок. К 2017-му «крымская» тема рутинизировалась, а надежды на отскок исчезли — поэтому раздражение выросло.
И вот на фоне этого раздражения «Русские марши» в Москве собирают мизерную аудиторию. Видимо, дело в проблеме спроса и предложения.
Начнем с того, что националисты расколоты — отсюда и два марша. Объединить их невозможно не только из-за межличностных проблем, которые исторически свойственны российским крайне правым — когда они обвиняют друг друга в предательстве русской нации и ищут у соперников нерусские корни, но и по принципиальному вопросу. На обеих акциях ругали власть, но к «Октябрьскому Полю» пришли имперцы — те, кто считает, что в 2014-м надо было начать широкомасштабную войну против Украины, брать Мариуполь, а затем и Киев. В Люблино же направились националисты, сторонники «русского государства» без внешних амбиций, симпатизирующие Майдану и рассматривающие украинских ультраправых как своих единомышленников. Понятно, что совместная акция для них была полностью исключена — она превратилась бы в междоусобную битву, в которой вопрос об отношении к кавказцам или азиатам никак не примирял бы враждующие стороны. Украина развела российских крайне правых по разные стороны баррикад — и это надолго.
Сами националисты связывают свою нынешнюю непопулярность с преследованиями со стороны власти. Действительно, власть рассматривает их как угрозу межнациональному миру. В нулевые годы были попытки «приручить» некоторых националистов, которые выглядели относительно умеренными и вроде бы договороспособными, но быстро выяснилось, что именно «умеренные» из движения «Русский образ» оказались убийцами адвоката Маркелова, журналистки Бабуровой, федерального судьи Чувашова. Последнее для властных людей, видимо, было особенно шокирующим — был убит «государев человек», выполнявший свои обязанности. После этого любые попытки приручения были признаны опасными.
Но вот что интересно. К «Октябрьскому Полю» пришел вышедший из заключения, широко известный (причем не только в узких кругах) полковник Квачков. В Люблино прибыл тоже освобожденный из колонии, один из знаковых лидеров националистов Демушкин. И никакого энтузиазма по поводу этих персон не наблюдалось. Если бы речь шла о популярных лидерах, то можно было бы ожидать совершенно иной реакции. Тем более что российские крайне правые (как и их европейские коллеги) стремятся восполнить свое отсутствие на телеэкранах агитацией в Интернете.
Представляется, что дело в качестве предложения. Россиянин, интересующийся политикой и любящий поворчать на «чужаков», как правило, не слишком радикален. Он боится смуты и хаоса не меньше, чем его более толерантный земляк, который не имеет ничего против кавказцев, азиатов и евреев. Националист для него — это не защитник, а источник рисков, которых хотелось бы избежать.
Разумеется, есть националистическая субкультура, для представителей которой радикализм — это плюс. И были времена, когда митинги под ксенофобскими лозунгами были куда более многолюдными. Но сталинистская риторика вкупе с черносотенной символикой (а у «Октябрьского Поля» можно было встретить и «Сталинский полк», и «Черную сотню») были актуальны в реальной политике лет 20–25 назад. Тогда генерал Макашов вызывал эмоцию, в нем видели возможного кандидата в диктаторы в случае реванша «коммуно-патриотов». Одни ждали этого с надеждой, другие — с ужасом. Теперь же полковник Квачков воспринимается как человек из прошлого, окруженный такими же людьми, недоспорившими о том, что надо было делать в 1993-м или 1996-м. Новым поколениям они неинтересны.
Сложнее с «антиимперски» настроенными русскими националистами: они моложе и их риторика собирала немалые аудитории уже в не столь далекие нулевые годы. Но власть, занявшись ограничением миграции, еще тогда перехватила инициативу в этом вопросе, сбив накал страстей. Но более важным в долгосрочном плане представляется другое. «Массовка» националистов в нулевые годы — это молодые люди, чьи детство и юность пришлось на девяностые. Привычный для их родителей мир рушился — и это отражалось на детях, часто драматически. Потом молодые участники «Русских маршей» и других националистических акций нулевых годов взрослели, обзаводились семьями, социализировались и переставали интересоваться политикой. Новые же не приходили, так как у них уже был уже другой, не столь драматичный жизненный опыт — и раздражения у них меньше, а чувства ущемленности нередко нет и вовсе. И если они хотят выразить свой протест, то не идут для этого к сторонникам национальной идеи. Разногласия между националистами по украинскому вопросу и имиджевый урон в связи с ним только довершили дело.
Так что предложение не соответствует потенциальному спросу — впрочем, успокаиваться не стоит. Если сохранится ксенофобский тренд в общественных настроениях, то может появиться и соответствующее ему предложение.