— Принято считать, что одной из главных задач внешней политики является создание наиболее благоприятных условий для внутреннего развития. Насколько, с вашей точки зрения, российская внешняя политика сейчас справляется с этой задачей?
— Это не просто «принято считать». Это постулат, который заложен во внешнеполитические документы — Концепцию внешней политики и другие основополагающие стратегические бумаги, которые являются основой нашей работы и всей внешнеполитической деятельности нашей страны.
Мне трудно давать оценки. Ты либо будешь нескромным, либо будешь себя недооценивать. Но, стараясь быть объективным, скажу, что в нынешних условиях, мне кажется, мы делаем все, что необходимо. И результат хоть и не стопроцентный, но в целом со знаком «плюс».
— Многим кажется, что главной особенностью российской внешней политики в данный момент является ощущение полной безнадежности. У нас все безнадежно в отношениях с США, Украиной…
— Если выстраивать внешнюю политику исходя из того, что нужно полагаться на отношения с США, с какой-то другой одной страной или даже группой стран, например Евросоюзом или НАТО, то ты рискуешь оказаться в ситуации, когда тебя будут наказывать. Что мы сейчас и наблюдаем.
За что нас наказывают? За то, что мы хотим, чтобы русских, русскоязычных, наших соотечественников не притесняли и не дискриминировали, чтобы им не угрожали национал-радикалы и откровенные неонацисты, как это произошло, скажем, в отношении Крыма. Сразу после переворота Дмитрий Ярош громогласно как «герой Майдана и вершитель судеб Украины» сказал, что русских надо изгонять из Крыма либо там уничтожать, потому что русские никогда не будут думать как украинцы, никогда не будут поклоняться Бандере и Шухевичу.
Мы также хотим, чтобы вокруг нас был пояс добрососедства, чтобы не появлялась инфраструктура военных блоков, в доктринальных установках которых сдерживание России является главным, если не единственным мотивом их существования, как это происходит с расширением НАТО. Как только страна втягивается в НАТО в отсутствие каких-либо видимых угроз своей безопасности, тут же на ее территории создаются американские военные базы. В Грузии создают уже третью натовско-американскую базу.
Мы также хотим, чтобы вокруг нас было безопасно, чтобы в мире существовал порядок, который опирается на международное право, потому что это гарантия предсказуемости. А нам нужна предсказуемость в наших планах, чтобы никто не пытался переиначить Устав ООН и существующие правила. Для развития нашего бизнеса, наших экономических связей с зарубежными странами, для инвестиций нам нужна предсказуемость и международно-правовой порядок, чтобы никто не смел бегать по правительствам, с которыми мы развиваем позитивные отношения, и требовать от них выгонять русских инвесторов. Я говорю огрубленно, но в этом заключается задача, которую мы сейчас решаем.
Да, я понимаю, что на нынешнем этапе конъюнктура довлеет на мировой арене. Началось все это задолго до украинских событий, еще в 2011 году. Я уже не раз говорил, что, как только Эдвард Сноуден выбрал свободу — отказался лететь туда, где ему грозил электрический стул, — американцы тут же начали пытаться нас наказывать. Потом был «акт Магнитского». Все это было до Украины. Поэтому Украина лишь «добавила жару» в их старания, но показала им, что мы не будем мириться с притеснением русских людей, которые хотят исповедовать русскую культуру или как минимум уважают ее. Это было единственным возможным решением.
Конечно, мы сейчас находимся в ситуации, когда нашим руководством уже сделаны выводы о том, что мы не можем полагаться на те страны, которые были нашими стратегическими партнерами, как, например, Европейский союз, и которые пошли на поводу у американцев в их стремлении вернуть себе доминирование в мире. Мы обязаны сейчас выстраивать нашу линию на международной арене «вдолгую». Не просто руководствуясь тем, как нам жалко, что сегодня нам не разрешают что-то делать на шельфе, например. Нам нужно вдолгую добиваться того, чтобы система, основанная на западной модели экономического развития или даже на доминировании доллара, которой в последние годы начали грубейшим образом злоупотреблять, перестала быть тем, на что мы полагаемся в наших действиях.
Китайцы сейчас создают свою систему. Мы создаем Евразийский экономический союз, координируемся с китайской концепцией «Один пояс, один путь». Это длительный процесс — процесс ухода от доллара и зависимости от капризов Вашингтона, от того, какая администрация придет там к власти и как она будет манипулировать из конгресса. Но без этой игры вдолгую мы не избавимся от этой зависимости. А нам нужно создавать такую стратегическую линию, которая в конечном итоге, пусть и через продолжительный исторический период, обеспечит нашей стране устойчивость и независимость.
— Адекватно ли мы рассчитали собственные силы в этой игре вдолгую? Не получится так, что мы все-таки надорвемся под западным давлением?
— Я исхожу из того, что наша история, которая насчитывает более тысячи лет, знала периоды, когда мы почти были на грани надрыва, но у нас такой народ, который проходит любые испытания с честью и достоинством. Я в этом убежден.
— Не может ли быть так, что, пытаясь уйти от Вашингтона, мы попадем в чрезмерную зависимость от Пекина? Обратили ли вы внимание на шум, который поднялся в обществе из-за планов строительства завода на Байкале?
— Завод на Байкале — это отдельная тема. Я специально интересовался ею. Ее подали так, как будто строится труба и идет прямо в Китай. Считаю, что грамотным и экологически подкованным людям, включая не только наших официальных лиц — министров, их заместителей и экспертов, — но и представителей неправительственных движений, нужно туда съездить и посмотреть.
На днях читал большой репортаж журналистки, которая туда ездила. Конечно, оценки весьма тревожные. Но речь идет не о трубе, как это сначала говорили, а о бутилировании воды. А бутилированная вода из Байкала уже давно продается в Российской Федерации. Здесь наверняка можно найти какой-то баланс между интересами сохранения этого уникального озера в качестве всемирного наследия, с одной стороны, и интересами нашего экспорта, в том числе в Китай.
Насчет зависимости от Китая — многие об этом говорят. Более того, уже США и Европа понимают, что «Один пояс, один путь» — конкурент тому, что сейчас происходит в мире. Он не ограничивается даже Евразийским континентом, а выходит в Юго-Восточную Азию, Африку и Латинскую Америку. Это отражение того, что Китай стал мощной экономической и финансовой державой. А с экономической и финансовой мощью приходит и политическое влияние. Это неизбежно.
Мы исходим из того, что никогда не будем участвовать в проектах, нацеленных на достижение преимуществ в одностороннем порядке, без учета интересов партнера. Наши отношения с КНР, которые сейчас находятся на подъеме, которого мы никогда не наблюдали за все предшествующие столетия, позволяют нам решать вопросы через поиск компромисса.
Вот ЕАЭС заключил соглашение с КНР. Оно не преференциальное. Мы не открываем наши рынки, потому что их тут же заполонят китайские товары. Китайцы это понимают, но предлагают направления сотрудничества, из которых и мы, и другие члены ЕАЭС, и, конечно, китайцы будут получать выгоду.
Мы пока не определили все конкретные формы этого взаимодействия. Но у меня нет сомнений в том, что нам выгодно обеспечивать транзит из Китая в Европу через Российскую Федерацию по суше и по Северному морскому пути. Потому что любые транзитные проекты развивают территорию, через которую проходят. «Один пояс, один путь» предполагает пять-шесть маршрутов, которые могут быть использованы Российской Федерацией для того, чтобы предоставлять транзитные услуги и одновременно развивать территории вокруг транзитных линий.
— Россия очень много говорит о защите прав русских на Украине и в странах Прибалтики. Почему официальная Россия не столь активна в вопросе защиты прав русских в Центральной Азии?
— Я бы не сказал, что мы здесь недорабатываем, но, наверное, всегда можно делать больше. Мы достаточно плотно отслеживаем ситуацию. Главное, как вы понимаете, не поднимать шум, а добиваться того, чтобы вопросы решались на практике. Смею вас заверить, что мы ставим эти вопросы перед нашими центральноазиатскими партнерами и будем продолжать добиваться того, чтобы они учитывали это в своей работе. Мы понимаем стремление каждой уважающей себя и свою историю страны к укреплению своей идентичности, идентичности своего народа, судьбы. К сожалению, когда начинаются такие процессы, бывают эксцессы. Мы видим статистику. Совсем недавно я проводил заседание Правительственной комиссии по делам соотечественников за рубежом. В том числе мы слушали доклад о реализации Программы по оказанию содействия добровольному переселению в Россию соотечественников, проживающих за рубежом. Речь идет о возвращении десятков тысяч человек из ряда стран Центральной Азии, и мы об этом говорим нашим коллегам. Если они заинтересованы сохранять многоэтничность и многоконфессиональность, то нужно предпринять какие-то шаги, чтобы русские и русскоязычные ощущали себя полноценными гражданами. Они ведь и хотят таковыми там оставаться, так же как и в Прибалтике. Причем когда в Эстонии и Латвии наших соотечественников лишают права голоса, то это нечестно, потому что, когда проводились референдумы о независимости, их голоса считали. И они в подавляющем большинстве голосовали «за», т.е. они хотели и хотят быть лояльными гражданами своих государств. На этом пути есть небольшой прогресс, но явно недостаточный.
— Каким образом вступление Черногории и Македонии в НАТО угрожает российской национальной безопасности?
— Я вам уже говорил, что, к сожалению, НАТО свой raison d'être (смысл существования) усматривает исключительно в сдерживании Российской Федерации. Раньше «сцепку» обеспечивала кампания в Афганистане. Сейчас это все отошло на второй план. Американцы пытаются в одиночку что-то там разрулить. В скобках замечу, что едва ли у них это получится. Конечно, надо искать коллективные пути содействия афганскому урегулированию. В этом плане помимо московского формата, который объединяет все соседние страны (Китай, Иран и всю Центральную Азию), очень полезным был трехсторонний контакт Россия—Китай—США, которым занимались специальные представители. Думаю, это хороший пример для других ситуаций. Нигде не надо пытаться в одиночку вершить судьбы той или иной страны, а всегда нужно искать коллективные форматы поддержки объединительных процессов.
Когда Черногорию и Македонию на ровном месте стали втягивать в НАТО, беспардоннейшим образом использовали ситуацию с названием Македонии. Провели референдум, который был организован с грубейшим нарушением Конституции, каковая в Македонии требует, чтобы на референдум выносился один вопрос, а они вынесли три: хотите ли вы быть членом Евросоюза, членом НАТО и готовы ли ради этого поменять название страны. В общем, жульнический, конечно, вопрос.
Когда нас обвиняли в том, что мы пытаемся противодействовать этому референдуму, это было нечестно. Единственное, на что мы обращали внимание, это на то, чтобы соблюдалась Конституция Македонии, согласно которой министры не имели права подписывать Преспанское соглашение. Это дело президента, а президент Георге Иванов свою позицию против этого процесса очень ясно изложил. Его просто проигнорировали, нарушив грубейшим образом Основной закон Македонии. А наши западные коллеги, включая Генерального секретаря НАТО Йенса Столтенберга, канцлера ФРГ Ангелу Меркель, Высокого представителя ЕС по иностранным делам и политике безопасности Федерику Могерини, которая ездила в Скопье, говорили, что там должны сказать «да, да, да» на этом референдуме.
Сейчас, когда Черногория стала членом НАТО, и Македонию туда втягивают; я уверен, что там появятся военные объекты. Это никому радости не принесет. На восток опять продвигается военная инфраструктура. Их будут заставлять тратить деньги на то, чтобы покупать американское оружие. А в Европе спокойнее не станет.
— Чего Россия пытается добиться на белорусском направлении своей политики? Оправданны ли опасения многих политиков в Минске, включая президента, что мы пытаемся лишить Белоруссию независимости?
— Конечно, подобные опасения не оправданны. Мы не можем занимать такую позицию по отношению к братскому белорусскому народу. Мы ничего особенного не добиваемся. Хотим, чтобы чаяния россиян и белорусов, которые в свое время были воплощены в союзном Договоре, реализовывались на практике. Если сейчас настроения в наших обществах требуют каких-либо дополнительных шагов, то мы к этому готовы. Президент России Владимир Путин, встречаясь несколько раз в конце прошлого и начале нынешнего года с президентом Белоруссии Александром Лукашенко, договорился, чтобы специалисты сели и посмотрели, как дополнительно развивать наши интеграционные процессы, какие уточнения нужно внести в союзный Договор в ту или иную сторону. Такая работа сейчас ведется. У нас одобрен документ — Приоритетные направления и первоочередные задачи развития Союзного государства на 2018–2022 гг. Там идет речь об очень простой задаче — выравнять условия для экономического сотрудничества и для обычных граждан. Например, в Белоруссии есть разница в стоимости санаторных услуг для своих и иностранцев. По союзному Договору это сейчас выравнивается. Похожие вещи сейчас делаются для людей, чтобы отсутствовала разница в том, как они себя ощущают в России и Белоруссии. Наверное, это и есть самый главный критерий единства наших стран.
— Россия не готова отдавать ни пяди своей земли. Япония не готова отказаться от своих требований вернуть спорные острова. Не являются ли на этом фоне попытки заключить мирный договор между двумя нашими странами бессмысленной тратой времени?
— Всегда, когда сосед — а Япония наш очень важный сосед — хочет продвигаться по тому или иному вопросу вперед, а у тебя по этому вопросу диаметрально противоположные позиции, говорить все-таки нужно. И мы стараемся говорить на основе аргумента, который, по моему убеждению, является неоспоримым. Имею в виду то, что вести разговоры о любых новых соглашениях нужно на основе уважения Устава ООН, закрепляющего в качестве незыблемых итоги Второй мировой войны. Здесь у нас камень преткновения. Это непременный первый шаг в работе над мирным договором, как его называют японцы (мы бы его пошире назвали), но японские коллеги категорически не хотят делать такого признания.
Что касается самого мирного договора, то в их понимании, как показали мои многократные переговоры с министром иностранных дел Японии Таро Коно, переговоры в рамках группы, которую возглавляют наши заместители, да и встречи на высшем уровне, он должен состоять из двух строчек: граница проходит вот здесь, и все дальше будет хорошо.
Мы считаем, что эта формула годится, наверное, для того, чтобы договариваться наутро после окончания войны. А сейчас, когда наши отношения стали настолько зрелыми, что они охватывают экономику, инвестиции, богатые и насыщенные гуманитарные связи, мы считаем, что нужно составить большой договор, который будет определять новые задачи по развитию нашего сотрудничества, превращая его в стратегическое партнерство, придавая новое качество нашим экономическим, инвестиционным связям, гуманитарным отношениям, и не в последнюю очередь внешнеполитическому сотрудничеству. Потому что ни по одному сколько-нибудь значимому вопросу, где позиции России и Запада расходятся, Япония не голосует отлично от США. Вы сами знаете о военном присутствии США на японской территории и наличии союзного договора о военно-политическом альянсе. Ясно, что Япония — ближайший, если не главный союзник США в этом регионе. Политика США носит откровенно антироссийский характер, это тоже факт. Сопоставив эти два факта, говорить о том, что наши отношения уже созрели для того, чтобы решать сложные проблемы, наверное, преждевременно.
— Мне очень не нравится, как Америка сейчас пытается методами грубого давления поменять режим в Венесуэле. Но заслуживает ли правительство этой страны нашей поддержки? Надо было очень хорошо «постараться», чтобы довести экономику такой богатой страны до того состояния, в котором она сейчас пребывает.
— Я с вами согласен в том, что касается социально-экономического положения Венесуэлы. Честно скажу, что уже не первый год мы стараемся подсказать нашим венесуэльским коллегам необходимость реформ. По их просьбе проводились специальные консультации. Недостатка в соответствующих рекомендациях нет. Сказав это, я не могу не сказать, что мы не приемлем тех методов, которыми США пытаются улучшить жизнь венесуэльского народа. Это высокомерно и великодержавно, а нарочитая вседозволенность далеко не только про Венесуэлу. Уже сказали, что следующие на очереди будут Никарагуа и Куба, а значит, и любая другая страна, режим и правительство в которой не нравятся США. Что это за хамские высказывания, что страны, расположенные вне Западного полушария, не должны иметь там никаких интересов? А что делают США? Посмотрите на карту «военные базы США» — весь мир опоясан красными точками, и каждая из них содержит в себе достаточно серьезные риски.
Дело не в том, что нам нравится или не нравится правительство Президента Венесуэлы Николаса Мадуро. Расшатываются устои международного права, и тем самым создается ситуация, которая не способствует развитию и предсказуемости, а способствует вседозволенности и будет создавать искушения у тех же США (а может, не только у них одних) проводить подобные эксперименты на странах в любой другой части мира.
— В предыдущий раз, когда мы пытались спасти дружественный режим от угрозы американской атаки в Латинской Америке, все закончилось Карибским кризисом. Не грозит ли что-то подобное на этот раз?
— Не думаю, что сейчас Карибский кризис будет воспроизведен. Даже те страны, которые объединились в т.н. Группу Лимы и настаивают на том, что выходом из венесуэльского кризиса может быть только объявление досрочных выборов, предваряемых уходом президента Мадуро, очень сильно напряглись, как только США начали говорить о том, что все варианты «на столе», намекая на военное вторжение. Я вам гарантирую, что если будет попытка военного вторжения, то подавляющее большинство латиноамериканских стран тут же выступит категорически против и отвергнет эту линию.
Венесуэла в конечном итоге должна сама выбирать пути своего развития. То, что Николас Мадуро в ответ на призыв Мексики, Уругвая, стран Карибского сообщества согласился на переговоры с Хуаном Гуайдо и его командой, а сам Гуайдо категорически отверг этот призыв посредников, о многом говорит. Американцы не хотят, чтобы в Венесуэле был национальный консенсус. Они хотят, чтобы там правил их ставленник, который будет делать все, что они ему скажут, прежде всего в отношении нефти.
— Что все-таки российские военные делают в Венесуэле? Не пытаемся ли мы устроить там «вторую» Сирию?
— Нет, совсем не пытаемся. Мы об этом говорили публично, и нам скрывать нечего. Есть Соглашение, подписанное в 2001 г. с Уго Чавесом. Оно ратифицировано национальным парламентом, полностью законно и соответствует всем требованиям Конституции Венесуэлы. В соответствии с этим Соглашением мы передали Венесуэле военно-техническое имущество. Оно нуждается в обслуживании. Сейчас наступил срок очередного такого обслуживания. Больше ничего.
— Недавно на экранах наших телевизоров появились двое торговцев спортивным питанием, сообщивших, что они ездили в Солсбери с целью посмотреть собор. Вы поверили этим людям?
— Я считаю, что разбираться необходимо, основываясь на фактах. Если они сказали, что ездили туда, где их сфотографировали, значит, они там были. Если они занимались чем-то предосудительным, как уверяют нас наши британские коллеги, то пусть тоже покажут фотографии их, не просто гуляющих вдоль набережной, а фотографии, которые изобличают их в чем-то преступном. Уже только ленивый не смеялся над фразой «хайли лайкли». Это на самом деле смешно. Но одновременно это и опасно, потому что уже и в международных организациях начинает применяться подобный принцип.
Мы затронули химическую тему. Дело Солсбери базируется на том, что отравили Сергея и Юлию Скрипалей, потом отравился и вылечился полицейский, через месяц какая-то женщина без определенного места жительства скончалась, найдя тот же самый флакон. Это какая-то мистика.
Отказ Лондона от наших многократных предложений задействовать имеющиеся между нами конвенции для взаимодействия и изучения фактов наводит на очень серьезные подозрения о том, как все это произошло. Уже не говоря о том, что общественности не предъявляют ни Сергея, ни Юлию Скрипаль. Периодически возникают информационные вбросы насчет продажи ее квартиры и так далее.
Что касается химических веществ, есть Конвенция о запрещении разработки, производства, накопления и применения химического оружия (КЗХО). Ее реализует Организация по запрещению химического оружия (ОЗХО). Конвенция является консенсусной.
ОЗХО по решению Совета Безопасности ООН создала совместно с ООН группу по расследованию инцидента в Сирии. Последний доклад этой группы был переполнен словами «весьма вероятно», «у нас есть основания полагать», «трудно поверить во что-нибудь иное» и т.д.
Недавно появился очередной доклад, сделанный уже самими представителями ОЗХО, потому что совместную группу Совбез ООН расформировал — она себя дискредитировала тем докладом. Так теперь в нарушение принципа консенсуса, лежащего в основе КЗХО, меньшинством голосов стран — участниц Конвенции проголосовали за создание в техническом секретариате ОЗХО структуры, наделенной противоправными полномочиями определять виновных. Выпустили очередной свой доклад по тому, что произошло год назад в сирийской Думе. Он содержит двадцать с лишним ссылок типа «хайли лайкли» и ни одного конкретного утверждения.
Кстати, мы знаем наверняка, что этот доклад препарировался. Вот один конкретный пример. В изначальной версии доклада было сказано, что нашли две бочки с хлором, которые были предъявлены этими экспертами или теми, кто хотел уличить сирийский режим, как доказательство того, что с воздуха сбросили химические вещества. Одна из них лежала в комнате с пробитой крышей. Причем дырка была ровно по размеру этой бочки, но лежала она на кровати, одеяло и подушка были на месте. В изначальной версии было сказано, что, скорее всего, эти бочки были занесены вручную с улицы. А в окончательной версии — скорее всего, сброшены с вертолета. Тут даже не надо ничего доказывать.
— Война в Сирии закончена или нет? Не получится ли так, что мы завязнем в делах этой страны на десятилетия вперед?
— Нет, война не закончена. Нам важно окончательно устранить очаги терроризма. Один очень тревожный — это Идлиб, где остаются несколько тысяч террористов, в том числе выходцев с постсоветского пространства, включая Российскую Федерацию. Там идет достаточно серьезная работа с Турцией и, естественно, с правительством Башара Асада. Этому посвящены регулярные контакты наших военных. Террористы «Джабхат ан-Нусры» (запрещенная в России организация) создали там новую структуру под новым названием, в рамках которой они пытаются подмять под себя все остальные вооруженные формирования, в том числе и те, которые считаются умеренными и открытыми для диалога с правительством. Это плохой процесс, и сейчас, наконец, началось совместное патрулирование российскими и турецкими военнослужащими в отдельных районах зоны безопасности Идлиба.
Второй очаг — на восточном берегу Евфрата. Там находится около тысячи террористов в заключении под присмотром курдов, которые сотрудничают с американцами. Большинство — граждане Западной Европы, которые там натурализовались в свое время. Очень тревожит, что страны их гражданства не хотят их забирать, планируют лишать гражданства, а американцы заявили о том, что, если этих людей не заберут, они их просто отпустят. То есть сотрудничество по терроризму, к сожалению, не является всеохватывающим. И каждый поступает достаточно эгоистично в подобных ситуациях. То, что Президент России Владимир Путин, выступая в 2015 г. в ООН, предложил создать по-настоящему глобальный, универсальный фронт борьбы с терроризмом — остается весьма актуальной целью.
Сейчас возобновили с американцами антитеррористический диалог после их долгих попыток от этого уклониться, восстанавливаем его также с ЕС и в качестве одного очень конкретного предложения двигаем идею их присоединения к банку данных, созданному ФСБ, в котором накапливается информация о всех передвижениях т.н. иностранных террористов-боевиков. Такой повоевал в Сирии, под напором правительственных войск и союзников Дамаска оттуда уехал и может всплыть потом в Малайзии или Индонезии. Загружать информацию о таких людях очень важно, потому что потом можно быстро отследить, куда они исчезли. Нам, конечно, очень важно, чтобы они не возвращались в Российскую Федерацию.
— Есть мнение, что ошибок не допускает лишь тот, кто ничего не делает.
— Это сказал Порошенко.
— То есть вы не согласны?
— Почему? Я согласен.
— Если согласны, то какие вы можете назвать главные ошибки российской внешней политики за последние годы?
— Если вы меня спросите, каковы главные достижения, я вам тоже ничего не скажу. Пускай судят люди. Есть такая пословица: «На ошибках учатся». Это правда. Не буду говорить, на чем мы учились за последние годы в период, когда я возглавляю МИД, чтобы наши партнеры, с которыми мы спорим, не знали про некоторые вещи.
— В прошлом месяце исполнилось 15 лет со дня вашего назначения на пост министра. Какие дни пребывания в этой должности были для вас самыми трудными?
— Любой день непростой. Конечно, здесь опыт имеет значение. То, что поначалу в новом качестве в любой должности любой человек будет осматриваться и пытаться понять, как ему оптимально выстраивать работу. В известной степени мне повезло — Президент России Владимир Путин пригласил меня на эту должность с поста Постоянного представителя Российской Федерации при ООН, где, так или иначе, прокручивается вся международная повестка дня. Я более или менее был подкован и готов общаться с моими коллегами. В Нью-Йорке это повседневно — переговоры, доверительные беседы, передача и получение информации. Но, конечно, на министерском уровне совершенно другая ответственность. Есть директивы президента, но по очень многим вопросам приходится определяться по ходу переговоров. Это ответственность. Я бы очень не хотел, чтобы я когда-нибудь утратил это ощущение ответственности.
— Не надоело нести этот груз ответственности?
— Работа очень интересная. Я не жалуюсь.